Социальные механизмы предбрачного поведения в традиционном обществе

Жизнедеятельность традиционного общества всецело зависела от устойчивости института семьи и брака. В те ветхозаветные времена семья действительно была первичной ячейкой общества, и генетически, и функционально-экономически. А если иметь в виду эпоху первобытности человека, то семья в виде рода и составляла все наличное общество. За многие тысячелетия существования семья выработала эффективные социальные механизмы своего воспроизводства. На интересы обеспечения стабильности и постоянной воспроизводимости семьи была настроена вся ценностно-нормативная система традиционного общества. Именно она определяла через религиозные и обрядово-бытовые нормы конкретное предбрачное и внутрисемейное поведение индивидов.

В так называемых «диких» человеческих сообществах преобладали естественные механизмы брачной избирательности на основе личной симпатии и антипатии сторон. Глубокую предысторию традиционной семьи многие этнографы ошибочно отождествляли с беспорядочным сексом первобытных людей, «когда мужья имели по многу жен, а жены по многу мужей»[138]. Такие классики этносоциологии, как Л. Г. Морган, И. Я. Бахофен, Дж. Ф. Мак-Леннан, Г. Спенсер, предполагали, будто в начале человеческой истории семейная эволюция прошла стадию, которую они называли «безразличными половыми сношениями». Однако другие исследователи древности (А. Бруно, П. Джентилле) отмечали, что «ни в какой социальной группе, обладающей хотя бы самой первобытной культурой, нельзя отметить подобной дезорганизации»[139]. Некоторые современные исследователи также склоняются к тому, что «групповому браку предшествовал моногамный»[140]. И действительно, даже в животном царстве на относительно высоких ступенях филогенеза отношения полов подчинены довольно жесткой регламентации. Нелогично было бы допустить, что такой важный вопрос, как воспроизводство новых поколений, природа на вершине мироздания отдала бы на откуп чистому случаю. Семья как социальный союз двоих для поддержания жизнедеятельности детей существовала всегда. У первобытных народов имело место моногамное супружество de facto, т.е. до отнятия ребенка от материнской груди. Во времена доисторического «золотого века» совместимость спаривающихся человеческих особей обеспечивалась ситуационной взаимной симпатией. С полным основанием это можно отнести уже к первой исторической форме моногамии - синдиасмическому браку, который, как известно, был основан на сожительстве отдельных пар. Но без права исключительности, а лишь до тех пор, пока сохраняется добрая на то воля сторон. Тот же Морган так описывал взаимоотношения супругов в рамках синдиасмического брака на примере североамериканских индейцев: «Брачные отношения продолжались только до тех пор, пока это было угодно сторонам. Муж мог по своему желанию отослать свою жену и взять другую, не причиняя первой обиды, а жена пользовалась таким же правом покидать своего мужа и взять другого»[141].

Организация брачных отношений на основе физиологической избирательности партнеров соответствовала эпохе матриархата, которая имела в качестве своего основания не только проблематичность установления отцовства (И. Бахофен) и коммуналистическую форму собственности (Л. Морган), но и обусловленную природой доминирующую роль женщины в процессе выбора брачного партнера, рождения и воспитания потомства. Высокое положение женщины в первобытной орде выражалось, в частности в том, что носительницей родового тотема была женщина, от нее зависела численность и «качество» потомства, поэтому ей принадлежало и решающее слово при отборе из «вторичного» мужского сословия наилучшего претендента на продолжение рода. Мужчина доминировал в том, что касалось взаимоотношений родового социума с внешней средой. Однако внутри рода, а тем более в вопросах воспроизводства жизни, приоритет женщины поддерживался природными механизмами полового отбора. Еще долго потом в народном сознании будут сохраняться, постепенно «затухая», отголоски решающей роли женщины в воспроизводстве рода в виде различных культов плодородия и размножения, обычаев и традиций, поговорок и пословиц. Матриархальная организация социальной жизни характерна практически для всех народов и племен в их первобытной стадии развития.

Народно-бытовая культура, особенно сельская, сохранила первичные, наиболее древние социальные механизмы подбора брачных пар, основанные на взаимной симпатии юношей и девушек. Природное происхождение этих механизмов подчеркивается большой схожестью с предбрачным поведением в мире животных. Традиции предписывали людям, вступившим в брачный возраст, одеваться в новую яркую одежду (старикам носить новое обычай запрещал). Песни и танцы молодежи в специально отведенных для этого местах по сути играли ту же роль, что и у братьев наших меньших. У славян, например, повсеместно были распространены молодежные сборища - настоящие ярмарки женихов и невест. На них молодежь в состязательно-игровой форме имела возможность подыскивать наиболее оптимальные супружеские пары. Условно эти молодежные собрания можно подразделить на две формы. В теплый период времени это был хоровод (карагод, круг), а в холодный - посиделки, вячоркi, зборнi. Они сильно различались как по форме, так и по смысловому содержанию. Весенне-летние хороводы, происходившие на фоне плодоносящего буйства природы, были насыщены эротизмом и двигательной активностью. Начиналось всё с торжественного прохода девушек к месту общего сбора молодых представителей разных концов села или нескольких соседних сел. Ярко одетые девушки «голосили» на всю округу, стараясь перепеть соперниц. Эти брачные сигналы дополнялись особым степенным шагом («выступает, словно пава»), сочетавшимся с задиристыми шутками. Соединяясь вместе, участницы хоровода становились в несколько рядов, образуя колонны и не смешиваясь с соседками из других деревень. Парни же ходили по всем хороводам. Они включались в хороводные игры с мотивами соперничества и состязания. Восточнославянский фольклор создал целые песенно-плясовые комплексы с сюжетами борьбы молодца с девицей, молодцов за девицу, взаимных загадок и невыполнимых заданий. Особенно популярны на Руси были частушки с переплясом, позволявшие участникам продемонстрировать свою удаль, выносливость, остроумие и артистические данные. Сам хоровод представлял собой удачный механизм имитации супружеских пар. Излишне говорить, что все молодежное действо было перенасыщено сексуальным символизмом. Выбор партнеров в хороводе, поначалу плавном и степенном, с наступлением сумерек переходил в новую, более бурную фазу: парни хватали и бросали девушек наземь, задирали им подолы, выносили из круга на руках. К ночи хоровод распадался на парочки, уходившие в укромные места «стоять» или «сидеть»[142]. Сельские хороводы, сохранившиеся на Руси вплоть до хрущевско-брежневского окончательного разрушения деревни, были прямыми наследниками древних «игрищ» молодежи в доисторические времена. Эти игрища фактически являлись одним из самых первых социальных механизмов, обеспечивающих подбор брачных пар на основе эмоционально-ситуационной симпатии сторон. Ношение женщин на руках, известное в культуре очень многих народов мира, восходит к еще более древнему ритуалу похищения («умыкания») невест. Дж. Ф. Мак-Леннан опубликовал в 1886 году первое фундаментальное исследование о происхождении обряда похищения в свадебных церемониях, выделив особый механизм образования пар - «брак-похищение». Брак на основе похищения женщин из чужих родов знаменовал собой наступление нового этапа человеческой цивилизации, когда в кровно-родственных объединениях центробежные силы стали преобладать над центростремительными, и уютному матриархальному изоляционизму родовой жизни пришел конец. Постепенно практика похищения невест трансформировалась в более мягкие формы традиций и обычаев. Фюстель де Куланж приводит, например, следующее описание брачной церемонии по-древнегречески: «Девушка не входит сама в свое жилище. Мужу надо похитить ее, притвориться, что он берет ее силою, а она должна закричать, и женщины, которые ее сопровождают, должны делать вид, что ее защищают....после притворной борьбы, жених берет ее на руки, переносит ее через порог, тщательно стараясь, чтобы ее ноги не коснулись порога»[143]. Древние славяне также умыкали своих невест, впрочем, предварительно сговорившись с ними об этом: «И ту умыкаху жены собе, с нею же кто свещашеся»[144]. Обряд похищения невесты у воды совершался на праздниках в честь богини «женитвы» Лады. Брачные праздники начинались ранней весной и продолжались до середины лета - дня Ивана Купалы. Одно из предвзятых описаний купальских апофеозов молодой оплодотворяющей страсти дошло до нас в устах игумена Панфила: «Егда бо придет самый тот праздник, мало не весь град возьмется в бубны и в сопели... и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием и плесанием. Женам же и девкам - главам накивание и устам их неприязнен клич, всескверным песни, хрептом их вихляние, ногам их скакание и топтание. Тут же есть мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание»[145]. Славящиеся ныне своей чопорностью англичане вплоть до ХVIII века имели обыкновение в весенние майские ночи «маяться» («to go a maying»). Одним из свидетелей этого действа стал писатель ХVI в. Филипп Стейбс: «Ко времени мая жители каждого прихода или деревни собираются все вместе, мужчины, женщины, дети, старые и молодые, все без разбора; они идут всей гурьбой или отдельными кучками одни в леса и рощи, другие в горы и холмы,...проводят всю ночь в развлечениях и утром возвращаются... На 40 или 60 или 100 девушек, которые ночью ходят в лес, едва ли третья часть возвращается домой, не потеряв невинности»[146]. Лишь с пуританских позиций религиозной идеологии и современного «моралите» весенние массовые гулянья можно расценить как оргии распутства. Для первобытного, а позже народного сознания они имели сакрально-ритуальное значение инициации плодотворящего начала в природе, в целом, и в конкретных живых существах, в частности.

Осенне-зимние «посиделки», по замечанию Т.А.Бернштам, были органичным продолжением весенне-летних «гульбищ», хотя и «развивали иную семантику игры молодежи, иной ее этап - семейные отношения»[147]. Молодежные собрания проходили не на лоне провоцирующе цветущей природы, а в избе или хате, специально снимаемой на весь зимний период, между прочим, за деньги или отработку девушек. Участники собрания приходили на посиделки в будничной одежде, чего они никогда бы не позволили себе, идя в хоровод. Здесь в относительно тихой атмосфере будущие невесты демонстрировали не столько свои физиологические данные, сколько умение рукодельничать, что ценилось не меньше красоты. Впрочем, и посиделки было бы большой ошибкой назвать невинным времяпровождением молодежи. Как пишут белорусские исследователи И. В. Чаквин и И.Г.Углик, еще в XVII веке, несмотря на многовековую христианизацию, «на неафiцыйным узроунi дазвалялася пэуная свабода норавау i адносiн, пакуль гэта было прыватнай справай i не патрабавала умяшання улад, закона и царквы»[148]. Тенденция к свободному взгляду на добрачные отношения в народной культуре была характерна не только для восточных славян. Например, во все дни истории Китая китайцы на практике претворяли в жизнь их древнюю концепцию гармоничного слияния сил «инь» и «янь» - мужского и женского начал. В общинной деревне брачно-семейные отношения регулировались древними традициями. Для крестьянских парней и девушек довольно долго свободный выбор мужа или жены были нормой. Именно любовь и свободный выбор супруга служили в те далекие времена прочным цементом семейной жизни[149]. Древнеиндийские «Законы Ману» (а это один из важнейших в истории человечества этико-нормативных трактатов) считали супружескую совместимость даром богов. «Муж, - говорилось в Законах прародителя всех людей Ману, - составляет одно лицо с своею женой. В каждой семье, в которой муж нравится жене, а жена мужу, счастье упрочено навсегда». Союз девушки с юношей, основанный на обоюдном согласии, назывался в Законах Ману браком небесной гармонии[150]. Разумеется, любовь наших древних предков не совсем походила на любовь новейшего времени, часто романтизированную, а иногда и вовсе лишенную плоти и крови (как, например, любовь Петрарки к Лауре). Нет, любовь людей земли была земной. В ней было больше физиологического содержания, и она ближе к тому, что сегодня мы называем «секс». У тех же древних индусов искусство любви (Кама-Сутра), которым в числе других 64 важнейших искусств надлежало овладеть всякому на пути к Нирване, представляло из себя в первую очередь популярную сексологию, как бы мы сейчас сказали.

Чем дальше в глубь веков, тем в большей степени свободная сексуальная любовь была основанием свободного выбора брачного партнера. Такая свобода имеет архаичные основания в виде длительной эпохи всеобщего промискуитета древнего человека. Как пишет американский социолог Р. Макайвер, «освященная традицией вседозволенность на первобытных свадебных торжествах, существование среди некоторых африканских племен института «невестиной хижины», где невеста была доступна для всех мужчин племени, добрачная проституция, ставшая вавилонским храмовым обрядом, могут истолковываться как пережитки сексуального коммунизма»[151]. Сексуальная свобода, впрочем, даже в самых «варварских» племенах никогда не была абсолютной, всегда и во всех примитивных обществах существовали жесткие ограничения на половые связи - табу. Но при всех ограничениях, наибольшей свободой половых связей пользовались молодые люди предбрачного возраста. Корреспонденты этнографического бюро князя Тенишева докладывали о том, что «общение и поведение молодежи отличаются свободой, даже днем позволяют себе объятия, ночью же допускаются все безобразные вольности. Отношение родителей к подобному поведению самое безразличное, а в иных случаях родители сами посылают детей на гульбища»[152]. Дело все в том, что сексуальная свобода играла важную социальную функцию, способствуя подбору (методом «проб») лучших брачных партнеров, способных дать роду сильное и здоровое потомство. Показательно, что безусловный с точки зрения представителя более поздних патриархальных времен грех - рождение добрачного ребенка - в более отдаленную первобытную эпоху воспринимался совершенно иначе. Своеобразным «эхом» тех оценок в народном сознании можно считать, например, то, что еще в начале ХХ века в ряде славянских регионов для девушек, родивших добрачных детей, это не было препятствием к браку. Более того, в северных областях России (особенно у старообрядцев) родившей до брака женщине даже отдавали предпочтение - значит, способна к деторождению. В Западной Сибири такая способность ценилась очень высоко, поэтому детей до брака «приживали» даже специально[153]. В этом была своя логика, отражающая главное основание и цель брачного подбора супругов - родителей будущих детей.