Пятнадцать

Открыв утром глаза, Алехандро увидел на столе у окна отцовскую рукопись, а рядом с ней чернильницу и перо. К его удивлению, здесь также стоял поднос с завтраком — большое красное яблоко, кусок сыра, булка с золотистой корочкой. Обнаружились и фарфоровый таз, кувшин с водой, чистая белая одежда.

«Неужели я спал так крепко, что не слышал, как кто-то входил сюда?»

Эта мысль была ему неприятна. И вот что еще огорчало: пусть он пленник де Шальяка, но тот обращался с ним не хуже, чем король Эдуард, когда Алехандро был его гостем в Виндзорском замке.

«Он наверняка делает это не без расчета, — мелькнула мысль. — Хочет, чтобы я был посговорчивей. Этого нетрудно добиться. Жесткая, полная постоянной неуверенности в завтрашнем дне жизнь в бегах так измотала меня, что я слабею, сталкиваясь с простейшими проявлениями доброты».

Его жизнь в последние годы была тяжелой, иногда непереносимо тяжелой. Однако вопреки всему он вырастил ребенка — даже вопреки самим правилам природы, которые диктуют заботиться прежде всего о себе самом, а уж потом об отпрыске другого человека. Он воспринимал как чудо тот факт, что до сих пор сохранил собственные зубы, ведь человеку не такому волевому пришлось бы размачивать хлеб в воде, прежде чем проглотить его, и лишь мечтать о том, чтобы сжевать это замечательное яблоко. Он все еще был силен и готов к борьбе за выживание. И хотя он, конечно, был уже не тот, что раньше, пострадала главным образом душа, не тело.

«Кто осмелился бы осудить меня за то, что я позволяю себе маленькое удовольствие?»

Это было так тяжко — ночь за ночью во сне убегать от давным-давно умершего, одержимого жаждой мести великана или тщетно гоняться за теми, кого любишь, а по утрам, дрожа от холода, просыпаться на грязном полу сарая. Наверное, это просто язвительная шутка христианского Бога, который глядит вниз с небес, смеется над трудностями презренного, неугомонного еврея и дергает за ниточки судьбы, получая удовольствие от вида того, как несчастный дергается и прыгает, словно марионетка. Просыпаться в чистой постели, без того чтобы мыши бегали так близко к уху, что можно слышать шуршание соломы и ощущать движение воздуха, создаваемое их маленькими, юркими телами, — какая роскошь! Он оперся на локоть и оглядел свое удобное жилище.

«Если уж быть пленником, то пусть в таких условиях!»

Алехандро умылся, поел, с благодарностью к судьбе пережевывая пищу прекрасно сохранившимися зубами, и занялся рукописью, заполняя страницы прекрасным почерком. Суждения Авраама и за века не утратили своей первозданной мудрости. Работая над ними терпеливо и тщательно, как сейчас, Алехандро практически не испытывал трудностей с переводом, даже немного дивясь собственной сообразительности.

И потом наткнулся на отрывок, бросавший вызов здравому смыслу.

«Берегите свои кости, — было сказано там, — старайтесь не ломать их. Среди вас есть те, у кого недостает…» И что это за слова дальше? Складывая архаические буквы и так и этак, он пришел к выводу, что буквальный перевод надо понимать как «костей спины». В контексте всего отрывка это могло иметь единственный смысл — позвоночник. К чему такое конкретное предостережение? Ни одна другая проблема здоровья не рассматривалась столь пристально. Интересно, что сказал бы по этому поводу де Шальяк?

Он решил пока просто оставить пустое место в надежде, что со временем ему станет ясен смысл этих слов.

«А это непременно случится», — убедил он сам себя и начал разбирать следующие строчки, как вдруг послышался стук в дверь.

Открыть дверь Алехандро не мог — по приказу де Шальяка тот же плотник, который заколотил окно, удалил ручку с внутренней стороны двери, — и, следовательно, стук был проявлением вежливости, не больше. Спустя несколько мгновений дверь открылась и, глядя вниз, вошел один из охранников.

То, что все они никогда не смотрели ему в лицо, страшно бесило Алехандро.

«Что, я для них просто вещь, которую по приказу их господина нужно доставлять то туда, то сюда?»

А может, это просто проявление вежливости? Конечно, в доме, где все дышит элегантностью, даже охранники должны вести себя вежливо.

И вдруг его осенило: «Нет, они просто боятся меня! Но не потому, что я могу причинить им вред».

Охранник протянул ему стопку новой одежды, по-прежнему отводя глаза.

— Для вечернего приема, — пробормотал он.

Алехандро стоял неподвижно, молча призывая охранника посмотреть ему в лицо и думая с горечью: «Что он опасается увидеть? Какого-то экзотического зверя, с отвратительными, непостижимыми привычками?»

Его возмущение нарастало с каждым мгновением.

«Боится, что войдет, а я сижу со своим членом в руке и выражением нечестивого удовольствия на лице? Или что я обнажу зубы и покажу клыки, с которых, как утверждают их священники, капает кровь христианских младенцев?»

Он протянул руку и вырвал у охранника одежду. Тот мгновенно удалился.

Все еще кипя от ярости, Алехандро осмотрел принесенную одежду. Наряд был великолепный; мелькнула оскорбительная для де Шальяка мысль: «Если уж имеешь игрушку, она должна выглядеть как можно лучше».

Здесь были прекрасная льняная рубашка голубого цвета и элегантные черные штаны длиной чуть ниже колена. Алехандро приложил одежду к себе: все подходило отлично. Подумалось — может, пока он спал, де Шальяк подослал к нему портного?

«А, какая разница, — с улыбкой решил он. — Зато буду замечательно выглядеть, когда сбегу отсюда».

Карл Наваррский взял письмо у пажа барона де Куси и быстрым взмахом руки отпустил слугу. Он сразу же узнал красную печать на письме, поскольку в последнее время видел ее неоднократно.

«Еще одно сообщение от моего «союзника» в Париже».

Подумать только, сколько коней тратят силы, практически ежедневно доставляя эти письма! Ужасное расточительство, но, увы, необходимое.

Он с живейшим интересом прочел письмо Марселя.

«Как вы и предсказывали, прошлой ночью здесь объявился Гильом Каль. По моему мнению, он человек умный, разве что чересчур пылкий, однако вся его страсть направлена только на восстание и может хорошо послужить нам. К моему удивлению, его сопровождает молодая женщина, что, по-видимому, большое утешение для него, поскольку она очень хороша собой. Кто осудит мужчину за то, что даже в такие времена, как сейчас, он позволяет себе радость общения с женщиной? В конце концов, каждый из нас должен получить свою долю удовольствий. С удовлетворением сообщаю, что он не позволяет ей отвлекать себя от дела восстания, которому предан больше любого из своих товарищей. Мое мнение таково: если удастся его убедить, он способен собрать целую армию крестьян в помощь нашему делу.

Однако с сожалением вынужден сообщить, хотя это вряд ли удивит вас, что он ненавидит вас с той же страстью, с какой любит свободу. И если правда то, что он рассказал мне о ваших эскападах по стране, я, признаюсь, не могу его винить за чувства, которые он испытывает. Может быть, милостивый государь, для вас настало время пересмотреть свою политику в отношении крестьян. Теребите их, конечно, это никого не заденет, но не убивайте с таким явным удовольствием. И своих последователей убедите хотя бы слегка уняться.

И еще заклинаю вас, прекратите преследовать самого Каля, поскольку, мертвый или в кандалах, он для нас бесполезен. Напротив, перетянуть его на свою сторону, хотя бы на время, чрезвычайно выгодно для нас; в особенности с учетом того, как много у вас противников. Если вы будете сражаться одновременно и с ним, и со сторонниками короля, это приведет к распылению сил.

Конечно, все это лишь временные уступки. Как только вы окажетесь там, где заслуживаете быть, и решите, что Гильом Каль несет в себе слишком большую угрозу, ничто не помешает вам поступить с ним так, как вы сочтете нужным».

В письме содержались и другие новости, менее важные.

— Я доволен, — заявил Наварра позже барону де Куси, — действиями Марселя.

«Однако он делает все это отнюдь не из преданности мне, — подумал он. — Марсель поступает так, потому что надеется, что, когда цель будет достигнута, он по-прежнему останется править Парижем».

Такая заносчивость недопустима со стороны человека буржуазного происхождения.

«Когда я стану королем Франции, может, он и останется на своем месте. Если я пожелаю».

Никогда свет солнца не казался таким приятным, а соломенный матрас таким удобным.

Кэт повернула голову к Гильому, который все еще спал, и провела кончиком пальца по линии его подбородка. Почувствовав нежное прикосновение, он открыл глаза, улыбнулся и притянул ее к себе.

Чувство блаженства затопило ее, и она подумала: «Можно ли быть счастливее, чем я сейчас?»

— Какая чудесная ночь, — прошептал он. — По мне, так солнце взошло слишком быстро.

— А я лежу тут и думаю, как прекрасен сегодня его свет. — Кэт рассмеялась. — Видишь? Мы уже в чем-то не согласны и вряд ли сумеем переубедить друг друга.

Он поцеловал ее в лоб.

— Что бы мы ни думали, все пойдет своим чередом. Солнце будет подниматься и заходить, не заботясь о наших желаниях. — Потом его улыбка угасла. — Другие проблемы, однако, сами собой не разрешатся.

Едва эти слова слетели с его губ, Кэт внезапно и остро ощутила, что время-то идет, быстро и безвозвратно. Ночь закончилась, неумолимо разгорался день. Они покинут соломенную постель и вернутся к жизни, которую вели прежде, и то, что произошло между ними этой ночью, странным образом не окажет воздействия на их дневные занятия. Восстание необходимо организовать, отца необходимо найти. Эти два нависших над ними меча не отменит никакая ночь любви; они появились из воздуха по воле Божьей, и только Он может удалить их.

И когда она наконец встретится с père, он, конечно, сразу же заметит происшедшую в ней перемену, которую с ужасной остротой ощущала и она сама. Возможно ли скрыть от него эту перемену?

«Нет, даже прибегни я к помощи Девы Марии».

Он с первого же взгляда поймет, что больше она не только его дочь.

«Не может же он думать, что я вечно буду ребенком? Он должен понимать, что это невозможно».

Гильом приподнялся, собираясь встать, но она обхватила его руками, в отчаянии думая: «Пожалуйста, еще чуть-чуть».

— Неужели необходимо так быстро покидать меня?

Он снова лег, притянул Кэт к себе и прошептал ей на ухо:

— Будь моя воля, я никогда не покидал бы тебя. Однако невозможно убить дракона, лежа в объятиях красавицы, которую от этого же дракона нужно защитить.

— Драконы подождут.

— И все равно их необходимо убить.

Она притянула его еще ближе к себе.

— Они подождут.

По мере того как солнце опускалось к горизонту, тени становились все длиннее. Тягостное молчание повисло между Кэт и Гильомом, пока они снова прокладывали себе путь на улицу Роз; Кэт приходилось почти насильно заставлять себя делать каждый шаг, настолько отягощали ее смущение и сожаление.

«Что это за странное новое тело, в котором нынче обитает моя душа? — спрашивала она себя. — В один прекрасный день оно обрело собственную волю, совершенно неподвластную мне».

Однако какое соблазнительное ослушание, какой сладкий стыд! Она остро ощущала некоторые сугубо женские части своего тела, поскольку впервые в жизни применяла их так, как было предназначено Богом. «Предназначено Богом!» — мысленно повторяла она.

Откуда в таком случае чувство стыда?

У нее возникли множество вопросов, которыми она никогда не задавалась прежде. Если мужчина и женщина спят вместе, всегда ли «маленькие человечки» переходят с него на нее и зарождается дитя?

«Конечно нет, — решила она, — а иначе женщины только и делали бы, что вынашивали детей! Но что, если да?»

Куда деваются эти «маленькие человечки», если не приживаются в женской утробе? Может, есть какое-то специальное место, где они накапливаются? Это казалось вполне разумным. И что делать женщине, если любовник хочет быть с ней, а у нее месячные?

Она с тоской подумала о покойной матери, или даже старой няне, или матушке Саре; любая из них ответила бы на все эти вопросы, по-доброму подмигнув ей с блеском понимания в глазах. Père как-то говорил Кэт, во время одного из редких и напряженных обсуждений женских вопросов, когда он неумело пытался быть ей и отцом и матерью, что у евреев очень строгие законы касательно того, каким образом мужчины и женщины могут оказаться в постели.

«В этом вопросе христиане более разумны, — неохотно признал он. — У них только одно ограничение — чтобы мужчина и женщина прежде были обвенчаны».

А она так вопиюще пренебрегла этим священным ограничением! Внезапно Кэт ощутила необъяснимый страх. Вдруг за это она будет гореть в аду?

«Пожалуйста, Господи, нет! Неужели я недостаточно настрадалась по Твоей прихоти?»

Разве это справедливо? Сколько женщин перебывало в постели ее настоящего отца, хотя женат он был лишь на одной из них? Никто никогда их не считал в интересах его репутации, хотя он сам весьма вяло старался скрывать свои измены. И разве собственная мать Кэт не была любовницей Эдуарда, пусть и не по доброй воле, и не страдала от тягостных последствий такого положения?

Кэт от всей души верила, что ее мать покоится в руках Самого Господа и ангелы утешают ее обещанием вечной жизни, менее трагической, чем земная. Другой судьбы для такой страдалицы невозможно себе представить.

«Бог снисходителен к нашим грехам, — уверяла себя Кэт, — что бы там ни говорили священники».

Но вот когда père взял к себе в постель леди Троксвуд, результат оказался не слишком-то хорош.

«Я должна молить Бога о прощении», — думала она.

Но до чего восхитительный грех! Она без единого слова жалобы заплатила бы продавцу индульгенций, сколько понадобится, если бы только в результате это и впрямь освободило ее от греха.

И когда, так и не найдя Алехандро, они снова вернулись в дом Марселя, Кэт испытала странное чувство облегчения.

По всему дому де Шальяка сновали слуги, заканчивая подготовку к вечернему приему. Алехандро сидел за столом в кабинете хозяина, наблюдая за всей этой безумной суматохой. Перед ним лежала раскрытая рукопись. Сам де Шальяк сидел на другом конце стола с медицинским томом в руках, однако все время отрывался от чтения, строго следя за тем, как идет подготовка. Судя по недовольному выражению его лица, дела шли не так быстро, как ему хотелось, и Алехандро удивлялся, почему у него нет домоправительницы, чтобы надзирать за подобными вещами. И с какой стати он, Алехандро, должен сидеть здесь и быть свидетелем всего этого?

— Хочу, чтобы вы присутствовали при моих ученых занятиях, — такое объяснение француз дал Алехандро, когда того доставили сюда. — Может возникнуть необходимость обсудить кое-что.

— Тогда вызовите кого-нибудь из своих студентов, — ответил ему Алехандро. — Уж конечно, они готовы передраться за право заниматься у ваших ног.

— Готовы, это правда, однако во время занятий я предпочитаю компанию равных себе, — возразил де Шальяк.

— Вы явно раздражены и не в состоянии ничего изучать, коллега. Зачем вам моя компания?

— Потому что я так хочу, испанец. — Де Шальяк язвительно улыбнулся. — Хотя пока толку от вас немного.

«Потому что я не доставляю тебе удовольствия беседой».

Если не считать высказанных претензий, Алехандро по доброй воле не произнес ни слова, отвечая лишь на вопросы хозяина, хотя на самом деле томился по разговору о чем угодно, лишь бы отвлечься от мыслей о своем нынешнем тягостном положении. Странные слова, недавно обнаруженные в рукописи, так и остались неразгаданными, да и другие места требовали разъяснений. И все же он не мог позволить себе простой радости игры ума, потому что это доставило бы удовольствие и де Шальяку, а он не хотел ни в чем потакать человеку, который держит его в плену.

С приближением вечера начали прибывать те, кто должен был развлекать гостей на приеме. Первыми появились музыканты и шут, потом экзотического вида смуглая, темноволосая женщина, в чем-то похожая на самого Алехандро; де Шальяк клялся, что ее танцы заставят его трепетать.

— Она чрезвычайно соблазнительно качает бедрами, — сказал он с озорной, почти мальчишеской улыбкой. — В такие трудные времена она рада любой работе и будет выкладываться изо всех сил.

Алехандро проводил ее взглядом, когда она пересекала вестибюль, и легкая усмешка тронула его губы. Он прервал молчание, спросив:

— А как леди воспримут это зрелище?

Де Шальяк рассмеялся.

— Сегодня здесь не будет ни одной. Их всех по большей части отослали из города, пока жизнь не войдет в прежнее русло.

Алехандро подумал о Кэт, которая, наверное, сейчас уже в Париже. И помолился за нее, чувствуя саднящую боль из-за того, что она по-прежнему остается с Калем.

— Здесь сейчас и впрямь опасно для женщин? — спросил он.

— Только для дворянок, — ответил де Шальяк. — Простолюдинки могут спокойно ходить, куда пожелают. — Он бросил взгляд на окно, оценивая время. — Думаю, вам пора вернуться к себе, хотя это вовсе не означает, что я отказываюсь от наших вдохновляющих дискуссий. Просто вам нужно отдохнуть и подготовиться.

«Подготовиться к чему?» — спрашивал себя Алехандро, когда охранники уводили его.

Спустя примерно час де Шальяк собственной персоной возник на пороге его комнаты, чтобы сопроводить Алехандро вниз.

— Прекрасно выглядите, лекарь, — сказал он. — Хотя вы поражали благородством облика еще в те времена, когда я отослал вас в Англию. И время как будто не коснулось вас. Должен сказать, никому никогда и в голову не приходило, что вы еврей.

«И тебе тоже», — подумал Алехандро, однако промолчал, не желая раздражать своего тюремщика; пусть пребывает в безмятежности, насколько возможно. Для целей Алехандро касательно нынешнего вечера так будет лучше.

Словно прочтя его мысли, француз сказал:

— Хочу сделать доброе дело, предостеречь вас. Не пытайтесь воспользоваться тем, что я занят с гостями, и сбежать отсюда. Сегодня вечером тут будет множество охранников. Вы можете передвигаться по дому, как любой другой гость, но за вами будут постоянно приглядывать. И очень внимательно. Я ясно выразился?

— Вполне.

— И вот еще что. Я представлю вас гостям как доктора Эрнандеса.

«Если среди вас есть евреи, пусть сделают шаг вперед».

В ушах, казалось, все еще звучали эти слова де Шальяка, сказанные много лет назад и обращенные к лекарям Авиньона, сумевшим избежать когтей чумы. Тогда, во дворце Папы в Авиньоне, этот элегантный умница выглядел, конечно, иначе, чем сейчас. Алехандро не вышел вперед, выдав себя за друга, испанца Эрнандеса, накануне умершего от чумы. Он вспомнил, как стоял, глядя на выполняющих приказ де Шальяка евреев, и как ужасно завидовал, когда их отпустили, решив, что они не подходят для дела его святейшества Папы Клемента VI. Один шаг, всего один шаг, и его жизнь потекла бы совсем по другому руслу.

Де Шальяк не заметил, что Алехандро погрузился в свои мысли, и продолжал предостерегать его.

— Верю, что вы не поставите меня в неловкое положение, поскольку такая глупость добром для вас не обернется. Советую просто радоваться обществу; кто знает, когда вам снова представится такой случай?

— А если кто-нибудь поинтересуется, кто мы друг другу?

— Мы ответим, не отступая от правды, что вы мой бывший ученик, а ныне довольно известный доктор в своей стране. — Де Шальяк приторно улыбнулся. — Можно добавить, что вы приехали в Париж специально, чтобы повидаться со своим наставником. Это тоже правда — в какой-то мере.

«Да, если добавить — против своей воли».

— Больше ничего объяснять не нужно. И будьте уверены — вам придется несладко, если своими действиями вы так или иначе посрамите меня.

Покончив с увещеваниями, де Шальяк двинулся дальше. Алехандро последовал за ним, строя в уме планы, один безумнее другого.

Дом был залит светом бесчисленных факелов и свечей, в воздухе плыла музыка — не те странно навязчивые звуки, которые можно услышать в христианских церквях, а более жизнерадостные и быстрые светские мелодии. Пахло редкими специями и травами, которые использовали повара де Шальяка, готовя угощение для его гостей. У входа стояли двое слуг в ливреях, и по всему дому Алехандро увидел множество других, молчаливых и неподвижных; их было гораздо больше, чем требовалось, чтобы не дать ему сбежать. Как и обещал де Шальяк, они были расставлены во всех стратегически важных местах. Алехандро постоянно ловил на себе их настороженные взгляды.

Разряженные гости один за другим входили в сибаритское царство де Шальяка, и Алехандро представляли каждому из них, как и было оговорено заранее. Когда в зале собралось шесть человек, оживленно беседующих между собой, появился невысокий, полный, гораздо более скромно одетый гость. К удивлению Алехандро, де Шальяк тут же переключил на него все внимание, просто источая любезность.

— Ах, господин Фламель, — заливался он, — какая радость, что вы пришли! Я уж начал опасаться, что вас сегодня не будет с нами.

Сбросив плащ на руки слуге, Николас Фламель ответил:

— Извините за задержку, господин лекарь. Ничего не мог поделать. Видите ли, моя жена не любит, когда я оставляю ее одну.

Коротышка преувеличенно низко, неумело поклонился; Алехандро припомнилось, каким неуклюжим он сам поначалу чувствовал себя при дворе Эдуарда и как Кэт, тогда семилетняя, взялась обучать его придворным манерам.

«В те времена она была моим единственным другом», — подумал он.

Фламель продолжал свои объяснения, хотя, судя по выражению лица де Шальяка, тот вполне обошелся бы и без них.

— Прежде чем она отпустила меня, я должен был выполнить некоторые ее требования.

— Понятно, что она рассердилась, лишаясь вашего общества. Чтобы исправить положение, мы ни в коем случае не отпустим вас домой с пустыми руками. Надеюсь, что прекрасные сласти поднимут ей настроение.

— Только если я сам скормлю их ей кусок за куском, — со смешком ответил Фламель.

Очередная ненужная подробность, однако де Шальяка, похоже, это ничуть не раздражало; у Алехандро создалось впечатление, что по какой-то неведомой причине он настойчиво добивается внимания странного коротышки.

— Тогда так и сделайте. — Де Шальяк подмигнул ему. — Одна надежда, что вам и самому это доставит удовольствие. — Он взял Фламеля под руку и подвел его к Алехандро. — Позвольте представить вам еще одного моего коллегу, достопочтенного доктора Эрнандеса, человека, к которому я питаю почти такое же уважение, как и к вам, поскольку он отличается редкостной ученостью и мудростью. Но как может быть иначе? Он ведь когда-то был моим учеником.

— В университете? — задал неожиданный вопрос Фламель.

И, не дав де Шальяку увести разговор в сторону от этой опасной, непредвиденной темы, Алехандро ответил:

— В Авиньоне. В первый год чумы.

На лице Фламеля вспыхнуло любопытство.

— Не были ли вы одним из тех, кого отослали из страны по приказу его святейшества Папы Клемента, да покоится он в мире?

Де Шальяк, казалось, потерял дар речи от ужаса, а Алехандро с улыбкой ответил:

— Да. Я был среди них.

— Удивительно! И к какому двору вас направили?

Алехандро увидел, как кровь отхлынула от лица хозяина дома, и внутренне улыбнулся.

«Твои игры не всегда проходят так, как планируется», — подумал он.

— Я много где побывал. По правде говоря, у меня всегда была склонность к путешествиям.

Услышав, как искусно ушел от ответа Алехандро, де Шальяк, казалось, отчасти успокоился.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы взглянули на рукопись, которую доктор Эрнандес привез с собой, — сказал он Фламелю, — поскольку в ней присутствуют алхимические символы. Уверен, вы будете восхищены.

Лицо Фламеля вспыхнуло от волнения, изо рта полетели брызги.

— Так вот каков сюрприз, о котором вы упомянули в своем приглашении! — Он расплылся в улыбке. — По правде говоря, поначалу я не понял, в чем причина вашей любезности. На такое я и рассчитывать не мог! — На мгновение лицо его приняло задумчивое выражение. — Боже мой… мсье де Шальяк… не смею надеяться… неужели это рукопись некоего Авраама?

С притворно невинным видом де Шальяк посмотрел на Алехандро и вопросительно вскинул бровь.

— Что скажете, коллега?

Сердце у Алехандро упало.

— Да, — только и смог выдавить он.

— Слава тебе, Господи! — почти закричал Фламель. — Я слышал об этой книге. Более того, годами разыскивал ее!

— И сегодня вы ее увидите! — тоном триумфатора заявил де Шальяк. — Когда остальные гости разойдутся. Эта рукопись требует полной сосредоточенности. Сдержите свое нетерпение, пока мы отобедаем и посмотрим выступление, и потом мы вместе займемся ею.

— Тогда вам придется хорошенько снабдить меня сладостями для жены, — почти игриво ответил Фламель.

— Насчет этого не беспокойтесь.

Между тем прибывали новые гости, однако де Шальяк уделял им значительно меньше внимания, хотя и вел себя как любезный хозяин дома. Атмосфера праздника невольно увлекла Алехандро, он почти начал получать от нее удовольствие, но тут в двери возник стройный молодой человек, которого правильнее было бы назвать мальчиком.

Одетый как паж или лакей, он стоял с пергаментом в руке, оглядываясь по сторонам, смотрелся здесь ужасно неуместно, даже больше, чем раболепный Фламель, и явно нервничал.

Вглядевшись, Алехандро буквально не поверил своим глазам: плащ пажа украшала эмблема Плантагенетов. Он встревожился еще больше, когда паж заговорил с охранником по-французски с вполне определенным акцентом.

«Английский акцент!»

Де Шальяк выступил вперед и протянул руку.

— Надо полагать, это сообщение для меня?

— Да, если вы, как выразился мой патрон, «знаменитый, замечательный лекарь господин де Шальяк».

Де Шальяк просиял.

— И, судя по вашему плащу, вы посланы знаменитым, замечательным принцем Лайонелом, юный паж.

Алехандро затрепетал и потихоньку оглянулся, ища, где бы укрыться. Нет, это бессмысленно; здесь полно охранников и гостей, которые, конечно, не оставят без внимания его попытку спрятаться, поскольку такое поведение покажется им странным и любопытным.

«Лайонел! Младший брат Изабеллы!»

— Джеффри Чосер, к вашим услугам, — снова заговорил юноша, — о, знаменитый, замечательный доктор. Мне строго наказано передать вам от принца самые сердечные пожелания приятного вечера.

«Старший сводный брат Кэт!»

— Позвольте спросить, юный Чосер, почему принц не прибыл сюда лично по моему приглашению?

— Принц умоляет о снисхождении, сэр, и выражает сожаление, что не смог быть здесь сегодня вечером.

Алехандро почувствовал, как охвативший его ужас медленно рассеивается.

— А вчера он обещал, что будет! — разочарованно воскликнул де Шальяк. — Я огорчен и обижен!

Паж опустился на одно колено и разыграл самоуничижительный спектакль, защищая своего господина.

— Пожалейте его, милорд! Он лежит в постели с приступом подагры, сильно страдает от боли и клянется, что не в состоянии подняться с постели.

— Ох, дорогой мой, скажите, может, с ним плохо обращаются?

— Нет, сэр, что вы, — ответил паж. — Правда, дофин сделал все, чтобы Лайонел чувствовал себя достаточно стесненно, как и все остальные… люди не королевского происхождения. Никакой роскоши, и тем не менее в целом все устроено вполне удовлетворительно.

Де Шальяк жестом велел пажу встать, явно довольный тем, как многословно тот извинялся перед ним и молил о прощении — разумеется, по указанию принца.

— Хорошо, вы меня успокоили. Мы, французы, склонны обращаться со своими пленниками с нежностью и заботой, не правда ли?

И хотя де Шальяк не отводил взгляда от пажа Лайонела, Алехандро прекрасно понял, кому предназначается последнее замечание.

— В самом деле, милорд, французы такие… любезные! — воскликнул Чосер.

Де Шальяк рассмеялся.

— Дофин поручил мне заботиться о здоровье принца Лайонела, пока он гость в нашей стране. По-видимому, я не слишком преуспел в этом, о чем искренне сожалею. О! — трагически воскликнул он. — Позор! Не можем же мы отослать доброго принца к любящему отцу, допустив, чтобы по нашему недосмотру его жизненная сила истощилась? Нет, нет! Это необходимо исправить.

— Если вам известно лекарство от подагры, уважаемый лекарь, — сказал паж, — умоляю, пошлите его моему господину.

— Лекарство? Ах, ну да. Жаль, но такого не существует. Однако можно принять некоторые меры предосторожности. В самое ближайшее время я посещу вашего принца и напомню их ему. Впрочем, он безрассудно пренебрегает моими советами ради собственных удовольствий. Передайте ему, что, хотя я люблю его, он ужасно непослушный пациент, и я им недоволен. И конечно, мои пожелания скорейшего выздоровления.

Юноша кивнул и ответил:

— Я так и сделаю, милорд, и немедленно.

И он с поклоном повернулся к выходу.

Де Шальяк, однако, остановил его, взяв за руку.

— За столом для него приготовлено место, и теперь оно будет пустовать. Бог не простит мне, если я это допущу. Вы кажетесь любезным молодым человеком. Оставайтесь здесь, займите место вашего сеньора.

Чосер явно занервничал, услышав это предложение.

— Но он ожидает моего возвращения!

— Значит, он будет разочарован — как и я тем, что его нет за моим столом, — ответил де Шальяк. — По-моему, справедливая компенсация.

— Я не гожусь для того, чтобы занять место принца, милорд, в этом нет никаких сомнений. И что с охранниками, доставившими меня сюда? Им приказано сопроводить меня обратно.

Однако де Шальяк был неумолим. Обхватив юного пажа за плечи, он сказал:

— Их как следует покормят, пока они будут ждать, я лично позабочусь об этом. Как, вы сказали, вас зовут? Я запамятовал.

— Джеффри, сэр.

— А фамилия у вас есть, юный Джеффри?

— Да, сэр. Чосер.

— А-а, слышал, слышал. Ваш принц очень высоко отзывался о вас, юный Чосер! Он говорит, у вас богатое воображение и слушать ваши рассказы — одно удовольствие. По-английски, разумеется.

И, будто не в силах справиться с собой, де Шальяк бросил хитрый, саркастический взгляд в сторону Алехандро.

— Вы говорите по-английски, сэр? — взволнованно спросил его паж.

Алехандро быстро взглянул на де Шальяка, который, казалось, получал удовольствие от того, что поставил его в неловкое положение. Однако француз не предпринял попытки сменить тему, и Алехандро ответил:

— Немного.

— Тогда я вдвойне рад нашему знакомству. — Чосер пожал Алехандро руку и перешел на английский. — Мне тут и поговорить не с кем.

Ответ вырвался у Алехандро против воли.

— Я сам страдаю от этого.

— Где вы выучили язык?

Молодой человек с каждой минутой нравился Алехандро все больше и больше, и тем не менее он заколебался.

— Я много путешествовал и не раз сталкивался с англичанами, — ответил он в конце концов. — Слушая их речь, я как-то незаметно освоил язык. Это мой дар, в каком-то смысле нежеланный.

— Такое впечатление, будто всякий имеет мнение о нашем языке. Скажите, — попросил Джеффри, — что вы о нем думаете?

Это был опасный поворот, но, может, любопытный юный Чосер вынесет больше из отказа Алехандро ответить, чем из того удивительного факта, что он вообще знает английский язык? Приходилось рискнуть.

— Я нахожу его трудным. И запутанным. Он не похож на другие языки, которые я учил. Мне часто бывает нелегко найти нужные слова, чтобы выразить то, что я хочу сказать.

— Придет время, и его будут больше ценить, — заявил Чосер.

Алехандро не смог сдержать улыбки.

«Жаль, что этот парнишка не еврей, — мелькнула мысль. — Остается надеяться, что со временем английские правители оценят его».

— Если нужда заставит, — с улыбкой заключил юный Чосер.

Когда все собравшиеся уселись за огромным дубовым столом, выяснилось, что еще два места пустуют; де Шальяк полностью игнорировал это обстоятельство, целиком посвятив себя остальным гостям. Алехандро был доволен, что его посадили рядом с юным пажом, но немного огорчен тем, что по другую руку от него расположился чересчур надоедливый Николас Фламель.

Однако вскоре он и думать забыл о своих соседях, потому что в обеденный зал вошла давешняя смуглая молодая женщина в сопровождении музыкантов. В ее полных чувственности плавных движениях проглядывало что-то восточное. Какое-то время она просто покачивалась под бой барабанов, однако с каждым последующим шагом одно бедро чуть больше выдавалось вперед, а другое назад — дразнящие движения, которые оказывали завораживающее воздействие на гостей де Шальяка.

И потом, к удивлению Алехандро, она поставила обнаженную ногу на одно из пустых деревянных кресел и легко взобралась на стол, позвякивая золотыми и серебряными кольцами на щиколотках. Прямо перед лицом лекаря оказались широкие шаровары танцовщицы из тончайшей, почти прозрачной ткани.

«Точно вуаль девственницы», — подумал Алехандро, понимая всю неуместность этого сравнения.

— Однажды я видела, как женщина танцевала для короля Эдуарда румынский танец, — когда-то рассказывала ему Адель. — Она была увешана золотыми и серебряными украшениями, цепочками и брелоками, которые звенели при каждом движении, а пышные груди поддерживались лишь кружками золотистой ткани, от которых отходили тончайшие шнурки, завязанные за спиной. — Описывая все это, Адель рукой рисовала в воздухе округлые формы, и Алехандро почувствовал, как сердце заколотилось чаще. — И тем не менее, — Адель захихикала, точно девчонка, — танцовщица прикрывала лицо, словно какая-нибудь застенчивая служанка! Все видели, как от этого зрелища под туникой восстало мужское достоинство короля.

— И королева не возражала? — спросил тогда он.

— Королева все это и устроила. — Адель залилась краской. — Это был ее подарок мужу на юбилей. В королевских семьях леди часто видят такие экзотические зрелища. Все вокруг, желая угодить, наперебой стараются показать что-нибудь новое, возбуждающее.

«Гораздо чаще, чем евреи Арагона», — подумал он тогда.

Чосер негромко хлопнул в ладони и сказал:

— Я видел при дворе, как женщина танцевала такой танец. Румынский, по-моему.

У Алехандро возникло ощущение, будто молодой человек прочел его мысли.

И, словно подчиняясь неведомому зову, танцовщица внезапно оказалась перед ними, слегка согнув колени, так что самые соблазнительные, едва прикрытые части ее тела были на расстоянии менее вытянутой руки перед их лицами. Подняв одну ногу и легко балансируя на другой, носком ноги она коснулась кончика носа Алехандро, по-прежнему ритмично вращая бедрами. Он покраснел как рак. Послышались восторженные возгласы и аплодисменты; краем глаза он заметил торжествующую улыбку на лице де Шальяка. Неужели француз дал женщине особые указания заигрывать именно с пленником? Похоже на то. Она призывно улыбнулась, раскрыла губы и высунула розовый язычок — к огромному удовольствию собравшихся мужчин, которые принялись свистеть и колотить по столу, призывая Алехандро ответить на ее вызов. И потом присела и наклонилась вперед, так что ее груди заколыхались прямо у его лица.

Защищаясь, он обхватил сидящего рядом пажа за плечи и толкнул его вперед и вверх, так что молодой человек уткнулся лицом в соблазнительную ложбинку на груди женщины. Непристойные крики, возгласы одобрения и хохот стали громче. Музыка гремела, жара в зале нарастала, шум стоял оглушительный, и Чосер уже поставил одно колено на стол, собираясь взобраться на него, к своей якобы Прекрасной Даме. И вдруг все внезапно замерло — когда де Шальяк встал и посмотрел в сторону двери. Взгляды всех обратились туда же.

В конце концов явились припозднившиеся гости. В дверях, тяжело дыша после быстрой ходьбы, стояли Этьен Марсель и Гильом Каль.