ГЛАВА VI. Наслаждаясь прохладой раннего солнечного утра, миссис Джулиана Фринк отправилась в поход по магазинам

Наслаждаясь прохладой раннего солнечного утра, миссис Джулиана Фринк отправилась в поход по магазинам. Она не спеша двигалась по тротуару, уже нагруженная двумя картонными пакетами, то и дело останавливаясь возле витрин и исследуя их. Времени у нее было много.

Надо ей было что-то в аптеке или нет? Никак не могла вспомнить. А в зал ей сегодня во второй половине дня, так что все утро в ее распоряжении. Зашла все же в аптеку и, усевшись возле стойки, пристроила сумки на полу и принялась листать журналы.

Новый «Лайф», статья «Телевидение в Европе: каким оно будет». Заинтересовалась, развернула и обнаружила фотографию какой-то немецкой семейки, глядевшей в экран аппарата, стоящего в углу гостиной. «Уже сейчас, — сообщалось в статье, — Берлин передает телепередачи четыре часа в день. В ближайшем будущем следует ожидать появления телевизионных студий во всех важнейших городах Европы. А к 19.. году студию построят и в Нью-Йорке».

Еще фотография, на которой были электронщики Рейха, посетившие Нью-Йорк. Они помогали местным разобраться с их проблемами. Немцев даже на снимке легко было отличить. Выглядели по-другому: здоровые, энергичные, уверенные. Американцы… ну, те люди как люди. Ничем не примечательные.

Один из немецких техников на фотографии указывал на что-то рукой, а американцы следили за направлением его руки. «У них-то зрение получше будет, чем у наших, — подумала Джулиана. — Как это нам говорили? Они видят то, что никто, кроме них, не может увидеть. В витамине А, что ли, все дело?»

Вообще-то интересно, как это: сидеть дома, в гостиной, и видеть на экране маленькой серой трубки весь мир. Уж если эти наци могут себе позволить мотаться на Марс, то отчего бы им, в самом деле, не устроить телевидение? Все приятней глядеть на представления с Бобом Хоупом или Дюранте, чем по марсианским пескам шляться.

«Может, в этом-то и дело? — пришло ей на ум. — Нету у наци чувства юмора, так зачем им телевидение? Да и всех своих знаменитых комиков они поубивали. Ну, те как-то все евреями оказались. Да… — сообразила она, — они же в самом деле поубивали почти всех тех, кто развлекал людей». Интересно, как это еще Хоупу удается говорить то, что он говорит? Хотя, конечно, он в Канаде, а там немножко посвободнее… А говорит он дельные вещи. Как там было в его байке про Геринга? Скупил весь Рим и теперь по кусочку перетаскивает его к себе в горы и складывает заново. И собирается возродить христианство, чтобы его львам на завтрак было что…

— Мисс, вы берете этот журнал? — обратился к ней маленький сморщенный старичок, владелец аптеки.

Она виновато положила номер обратно на стойку.

Снова оказавшись на улице и медленно шествуя вдоль витрин, Джулиана раздумывала о том, станет ли Геринг фюрером, если вдруг умрет Борман. Геринг вообще-то от остальных отличался. Ну что Борман, тот стал первым только потому, что изо всех сил угодничал, когда Гитлер стал вконец развалюхой. Старины Геринга тогда в Берлине не было, отсиживался в своем горном дворце. Фюрером после Гитлера следовало стать ему, потому что это его авиация уничтожила британские радарные установки, а потом и покончила с их авиацией. Гитлер, тот бы иначе поступил — стер бы Лондон в порошок, как поступил с Роттердамом.

А он, Геринг, может быть, им и станет. Самым главным. Все так говорят. И уж точно им не станет Гейдрих. Дубина полная. Тут же нас перережет.

«Вот кто был бы по душе мне, — подумала она, — так это Бальдур фон Ширах. Единственный из них, кто нормально выглядит. Но у него, похоже, ни малейшего шанса».

Завернув за угол, она подошла к дверям старого деревянного дома, в котором жила.

Открыв дверь в комнату, она обнаружила, что Джо Чинандела как лежал на ее постели, так там и валяется — совершенно в том же положении, в каком Джулиана его оставила, уходя. Лицом в подушку, на животе, свесив правую руку вниз. И продолжал спокойненько спать.

«Ничего себе, — подумала она. — Как это он еще тут? Грузовик-то уже должен был уехать. Проспал, что ли? Похоже на то».

Джулиана отправилась на кухню и поставила сумки с провизией на стол.

«Интересно, он специально проспал? — задумалась она. — Очень любопытно».

Странный он какой-то… так с нею всю ночь возился, будто… но все равно — это происходило так, будто бы он занимался сексом совершенно машинально, словно бы при всем этом отсутствовал. Блуждал мыслями бог весть где.

Она принялась перекладывать продукты из пакетов в старенький холодильник, «Дженерал Электрик», еще довоенного выпуска. Покончив с этим делом, стала накрывать на стол.

«Может, он потому так старался, — подумала она, — что это дело стало просто его второй натурой: тело двигается само по себе, в самом деле машинально, как я машинально ставлю грязную посуду в мойку. Наверное, если у него даже три пятых мозга удалить, тело все равно сможет заниматься тем же самым. Как лягушачья лапа на уроках биологии».

— Эй! — крикнула Джулиана в сторону комнаты. — Вставай уж, что ли!

Было слышно, как Джо пошевелился на кровати и вздохнул.

— Ты не слышал Боба Хоупа позапрошлым вечером? — спросила она, заходя в комнату. — Потешная история. Какой-то немецкий майор задержал парочку марсиан, а те никак не могут представить ему свидетельства об арийском происхождении. Ну, майор, понятное дело, шлет на Землю, прямиком в Берлин, сообщение, что Марс, значит, заселен только евреями. К тому же ростом в один фут, и у каждого из них — по две головы. Ну, Хоуп это умеет.

Джо открыл глаза, ничего не сказал, только, не моргая, уставился на нее. На подбородке уже успела вырасти щетина, глаза были темными, глядели болезненно… Джулиана тоже приутихла.

— Да что с тобой? — спросила она наконец. — Боишься ты, что ли, чего-то?

«Да нет, — подумала она. — Это Фрэнк вечно всего боялся, а этот — вряд ли».

— Мошенник, поди, уже улизнул, — пробормотал Джо, садясь в кровати.

— Что ты теперь будешь делать? — Она присела на край кровати, вытирая руки кухонным полотенцем.

— На обратном пути перехвачу. Ничего, он никому не проболтается. Знает, что на его месте я поступлю точно так же.

— Ты и раньше такие штучки проделывал? — полюбопытствовала она.

Джо не ответил.

«Значит, — решила Джулиана, — знап, что грузовик уедет. Никаких сомнений».

— А если он поедет по другой дороге?

— Нет, он ездит только по пятидесятому шоссе. По сороковому — никогда. Там он однажды в аварию попал: на дорогу выбрались какие-то лошади, он и врезался в них. В Скалистых горах. — Собрав одежду, висевшую на спинке стула, он принялся одеваться.

— Тебе сколько лет, Джо? — спросила она, разглядывая его нагое тело.

— Тридцать четыре.

«Тогда, — подумала она, — ты должен был участвовать в войне». Но никаких следов ран или увечий на теле видно не было. Вполне приличное тело, стройное, длинные ноги. Увидев, что она его изучает, Джо поморщился и отвернулся.

— Что же, я и взглянуть не могу? — возмутилась она. — Всю ночь была с ним, а теперь, нате, такая застенчивость?! Что же, мы друг на дружку на свету и взглянуть не можем? Обязательно в темные щели забиваться?

Что-то недовольно пробормотав, он в трусах и носках направился в ванную, на ходу потирая подбородок.

«Но, в конце-то концов, это же мой дом? — подумала Джулиана. — Я тебя пустила, позволила остаться, а на тебя и не взгляни? Зачем тогда оставался?»

Она пошла следом за ним в ванную, он как раз набирал в плошку горячей воды, чтобы побриться.

На его руке голубела татуировка — буква «К».

— Что это у тебя? — спросила она. — Жена? Конни, Корина?

— Каир, — ответил он, умывая лицо.

«Надо же, имя какое красивое, — подумала она с завистью и почувствовала, что краснеет. — Вот уж в самом деле дура…» Итальянец, тридцати четырех лет, сражался на стороне нацистов, на стороне «Оси». С другой стороны… А татуировка, значит, знак того, что он брал Каир. Такая была у немцев и итальянцев — ветеранов той кампании: когда разбили британскую и австралийскую армии под общим руководством генерала Готта. А войсками «Оси» командовал Роммель.

Она вышла из ванной, вернулась в комнату и принялась приводить в порядок постель. Руки ее немножко дрожали.

На стуле лежали вещи Джо: кое-что из одежды и небольшой чемоданчик. Она не утерпела и заглянула внутрь. Ничего особенного, всякие личные мелочи, но там была одна такая коробочка, немного похожая на футляр для очков… Джулиана взяла коробочку в руки и открыла.

«Да, ты в самом деле сражался за Каир… — сказала она про себя, разглядывая Железный Крест второй степени с выгравированной датой: 10 июня 1945 года. Таких штук всем не раздавали, их получали лишь особо отличившиеся. — Могу себе представить, как ты… всего лишь семнадцатилетний…»

Джо вышел из ванной как раз в тот момент, когда она клала орден обратно в бархатную коробочку. Почувствовала себя виноватой и отпрянула от вещей. Но он, похоже, не рассердился.

— Я только взглянула, — решила все же оправдаться Джулиана. — Никогда такого раньше не видела. Тебе его сам Роммель вручал?

— Генерал Байэрлэйн. Роммеля к тому времени уже перевели в Англию, чтобы с той покончить. — Голос Джо был спокоен, вот только руки снова машинально принялись теребить волосы, одновременно их приглаживая и взъерошивая, — это немного походило на нервный тик.

— Ты мне расскажешь обо всем этом? — спросила Джулиана, увидев, что он снова отправляется в ванную бриться.

Но после того как побрился и вволю наплескался под душем, Джо Чинандела рассказал ей не слишком многое. Да и вовсе не о том, о чем она хотела бы услышать. Ему было тринадцать лет, он жил в Милане, был членом молодежной фашистской организации, а его двое старших братьев уже сражались в Эфиопии. Потом братья оказались в знаменитой артиллерийской бригаде Риккардо Парди, там их и застало начало Второй мировой. Джо к тому времени уже вырос и присоединился к ним. Воевали они под началом Грациани. Вооружение, особенно танки, было совершенно ужасным. Британцы подстреливали их, как кроликов, даже старших офицеров. Во время боя к люкам танков приходилось приваливать мешки с песком — чтобы люки не распахнулись в самый неподходящий момент. Майору Парди приходилось возиться со снарядами, которые дали осечку, менять капсюли и стрелять тем, что получилось в результате. И все равно его батарея остановила в сорок третьем году отчаянное наступление танков генерала Вавеля.

— А твои братья живы? — спросила Джулиана.

Братья погибли в сорок четвертом, их удавили проволочными лассо британские десантники из специальной бригады «Дальний маршрут», осуществлявшей рейды по тылам противника. Британцы дрались с возрастающим фанатизмом, доходящим до озверения — особенно к концу войны.

— А как ты теперь относишься к англичанам? — осторожно осведомилась она.

— Я бы устроил им в Англии то, что они устраивали в Африке, — холодно ответил Джо.

— Но с тех пор прошло восемнадцать лет… — пробормотала Джулиана. — Я знаю, что они творили жуткие вещи, но…

— Они болтают о том, как наци обошлись с евреями, — перебил ее Джо. — А как они поступали сами в битве за Лондон? Со всеми своими огнеметами — нефтяными и фосфорными? Мне довелось встретить нескольких немцев, которым тогда удалось выжить… Лодки вспыхивали факелами. У англичан под водой были проложены трубы — и все море вспыхнуло, как лужа бензина. А их бомбардировки городов, массовые, уничтожающие все гражданское население, потому что в последний момент Черчилль решил, что так ему удастся повернуть ход войны? Эти жуткие налеты на Гамбург и Эссен, на…

— Давай не будем об этом, — оборвала его Джулиана.

Ушла на кухню и принялась поджаривать бекон, включив для разнообразия небольшой пластмассовый радиоприемничек — подарок Фрэнка на день рождения.

— Я приготовлю тебе что-нибудь на завтрак, — сказала она, крутя ручкой настройки «Эммерсона», стараясь поймать какую-нибудь приятную музыку.

— Вот взгляни-ка! — крикнул Джо из комнаты.

Она зашла туда и увидела, что он сидит на кровати, держа в руке книгу, которую он извлек из своего чемоданчика. Книга была потрепанной, явно побывавшей во множестве рук, не всегда чисто вымытых. Он усмехнулся.

— Иди сюда. Знаешь, о чем люди рассуждают? Вот этот тип, например? — Он ткнул пальцем в обложку. — Потешная история. Сядь-ка. — Он взял ее за руку и усадил на кровать рядом с собой. — Хочу тебе кое-что зачитать. Вот ты представь себе, что войну выиграли они. Можешь? Знаешь, что произошло бы? Да не старайся, не выдумывай, этот тип все уже продумал и записал. — Джо открыл книгу и стал медленно перелистывать страницы. Британская империя захватывает всю Европу. И Средиземноморье. Никакой Италии и в помине нет. И Германии, понятное дело, тоже. По всей Европе только «бобби» и те потешные мелкие ребята в своих меховых шапках. От Атлантики до самой Волги.

— А чем бы это было плохо? — тихо выговорила Джулиана.

— Ты эту книжку читала?

— Нет, — призналась она, взглянув на название Об этой книге она слышала, ее многие читали. — Но Фрэнк и я… Фрэнк — это мой муж, бывший, — так вот, мы часто говорили о том, что было бы, если б в войне победили союзники.

Джо, казалось, ее не слушал, полностью погрузившись в «Саранчу, застилающую небо».

— Ну вот, нашел, — произнес он наконец. — Знаешь, по какой причине Британии удается разбить «Ось»?

Она покачала головой, ощущая, что в сидящем рядом человеке растет возбуждение. Его подбородок задрожал, язык снова и снова облизывал пересохшие губы. Он снова теребил волосы, голос сделался хриплым…

— Потому что Италия предала «Ось», — выдавил он наконец.

— О, — вздохнула Джулиана.

— Италия, видите ли, переметнулась к союзникам. Присоединилась к англосаксам и открыла, как это у него называется… «мягкое брюхо Европы». Ну что же, он по-другому думать и не может. Кому же не известно, что эти поганые и трусливые итальяшки драпают, едва завидят англичан. Им бы лишь вино хлестать да макароны трескать, какая у них может быть армия… Этот парень… — Джо закрыл книгу и положил обложкой вниз на кровать. — Этот Абендсен… я к нему не в претензии. Его дело — сочинять выдумки, представлять себе, как выглядел бы мир, если бы «Ось» проиграла. Ну, а как она еще может проиграть, если Италия ее не предаст? — Голос сделался скрипучим. — Дуче, это же всем известно, просто клоуном был. Клоуном, не больше. Потешал всю Италию. Ничем другим не отличался…

— Мне надо перевернуть бекон, — сказала Джулиана и выскользнула на кухню.

Прихватив книгу, Джо поплелся следом.

— А США сначала расколошматили япошек, а потом присоединились к англичанам. Победили и разделили мир. Точно так же, как поступили Япония и Германия.

— Германия, Япония и Италия, — поправила его Джулиана.

Он уставился на нее.

— Ты Италию пропустил, — сказала она очень спокойно. «Да и сама ты о ней совершенно забыла, — призналась она себе. — Какая там Италия? Маленькая империйка на Среднем Востоке… Опереточный Новый Рим».

Она поставила на стол перед Джо тарелку и выложила на нее яичницу с беконом. Положила поджаренный хлеб, повидло, кофе.

Джо с удовольствием накинулся на еду.

— А чем тебя в этой Северной Африке кормили? — спросила она, накладывая яичницу и себе.

— Дохлыми ослами, — ответил Джо.

— Тьфу! — передернулась Джулиана.

— «Азино Морте», — ухмыльнулся Джо. — Там на банках с тушенкой почему-то были буквы «А. М.». Немцы, те по-другому расшифровывали: «Альтер Менш» — «Старикашка».

И продолжил трапезу.

«Хотела бы я прочитать эту книгу, — подумала Джулиана, взяв ее со стола, из-под локтя Джо. — Сколько он у меня еще пробудет?» Книга было засалена, многие страницы надорваны. Куча отпечатков пальцев. Похоже, книгу читали все на свете шоферы на всех стоянках. В автоматах-забегаловках вечерами… «А ты, похоже, читатель не слишком скорый. — Она взглянула на Джо. — Возился с книжкой неделями, если не месяцами».

Открыв, она прочла наудачу:

«…теперь, достигнув тихой гавани, он в старческом спокойствии созерцал владения, коих жаждали достичь многие из его древних предшественников, а достичь сумел лишь он. Один мир, одна Империя, одни деньги, один флаг: старина „Юнион Джек“ полоскался над всей планетой, и не было момента, когда бы его не освещало солнце. Да, это исполнилось наконец: флаг и солнце стали равны — вечны и единственны для всей планеты».

— А я с собой обычно ласкаю тоже только одну книгу, — сказала Джулиана, закрывая «Саранчу». — В общем, это не совсем книга. Это Оракул, «Ицзин». Меня Фрэнк на нее навел, и я теперь всегда ею пользуюсь, когда надо что-нибудь для себя решить. Никогда с ней не расстаюсь. Хочешь взглянуть? Или попробовать?

— Нет, — скривился Джо.

Она положила руки на стол и легла подбородком на сложенные друг на дружку ладони.

— А ты к нам сюда насовсем перебрался? Чего ты добиваешься вообще?

«Чего он добивается… — подумала она. — Ничего. Вечно размышляет над своими обидами. Пугаешь ты меня, приятель, тем, что все-то тебе не по душе. Но есть все же в тебе что-то. Ты вроде зверька, не из самых важных, но симпатичных».

«Как я могла подумать, что ты меня моложе? — пришло ей на ум, когда она пристально взглянула на его резкое, смуглое лицо. — Может, потому, что в тебе сохранилась детскость, ты все еще младший братик, боготворишь старших, Парди этого, генерала Роммеля. Тебе бы еще вырваться на свободу и перерезать всех оставшихся „томми“. Что же, они в самом деле передушили твоих братьев проволокой? О таких историях нам слышать доводилось, и еще эти снимки, которые публиковали после войны…» Ее передернуло. Но ведь эти британские десантники давным-давно осуждены, с ними разобрались.

Радио прекратило транслировать музыку. Сейчас, похоже, начнется выпуск новостей или какая-то передача из Европы. Долгая пауза, потом началось всякое шуршание, какое бывает на коротких волнах, потом шуршание стихло и стало совсем тихо, словно приемник выключили. Потом раздался знакомый голос диктора денверского радио, прозвучал очень чисто, словно бы говорил прямо тут, на кухне. Джулиана протянула руку, чтобы его выключить, но Джо руку перехватил.

— …Известие о смерти канцлера Бормана потрясло и ошеломило Германию, которая после вчерашних заверений врачей…

Оба — и Джо, и Джулиана — вскочили на ноги.

— …Все радиостанции Рейха отменили запланированные программы, и радиослушатели теперь могут слышать торжественные звуки хора дивизии СС «Дас Райх», исполняющего партийный гимн «Хорст Вессель»… В Дрездене, где работает в настоящий момент Секретариат партии и руководство СС и Национальной Полиции, заменившей предшествовавшее ей Гестапо…

Джо включил приемник на полную мощность.

— …Реорганизация правительства при участии бывшего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других… был объявлен двухнедельный траур, многие магазины и деловые центры уже закрылись. Несмотря на то что из Рейхстага, где заседает… Третьего Рейха, чье одобрение необходимо, дабы…

— Рейхсканцлером станет Гейдрих, — произнес Джо.

— Я бы лучше хотела, чтобы тот блондин. Как его, Ширах? — вздохнула Джулиана. — Боже, он и в самом деле умер. Как по-твоему, у Шираха есть шансы?

— Нет, — отрезал Джо.

— А может быть, теперь начнется Гражданская война, — мечтательно предположила Джулиана. — Все эти парни, что доживают свое, — и Геринг, и Геббельс, остальные ветераны Партии, они как…

— …достигло его приюта в Альпах, близ Бреннера, — сообщило радио.

— Это о толстяке Германе, — сказал Джо.

— …сообщил лишь, что потрясен потерей, и не только как солдат, патриот и верный лидер Партии, но и как личный — как он говорил об этом уже неоднократно, — как личный друг, которого, как вспомнит каждый, он поддерживал во время безвластия после войны, когда на некоторое время силы, враждебные герру Борману, пытались выдвинуть на высшую должность…

Джулиана выключила радио.

— Знай себе бубнят, — поморщилась она. — Сплошная жвачка. И почему эти убийцы произносят те же слова, что и мы? «Друг, друг» — будто они такие же, как нормальные люди.

— А чем они от нас отличаются? — пожал плечами Джо, сев за стол и вновь склонившись над тарелкой. — На свете нет ничего из того, что сделали они и не смогли бы при необходимости сделать мы сами. И потом, они спасли мир от коммунизма. Если бы не Германия, мы бы жили под красными. Было бы хуже.

— Знаешь, — поморщилась Джулиана, — ты сейчас сам как радио болтаешь…

— Я жил под нацистами, — завелся Джо. — Я знаю, о чем говорю. Жил там двенадцать, тринадцать… дольше, почти пятнадцать лет. Свою рабочую карточку я получил в Организации Тодта. Я работал на них с сорок седьмого года, в Северной Африке, потом — в Штатах. Знаешь, — он взглянул в ее сторону, — у меня какая-то чисто итальянская склонность ко всякому строительству. Тодт дал мне нормальную работу, я не копал землю и не клал бетон на автобанах. Я помогал проектировать, работа чисто инженерная. И вот однажды к нам заглянул сам доктор Тодт — поглядеть, чем занимается наша команда. Он подошел ко мне и сказал: «У тебя хорошие руки, парень». Понимаешь? Я не копал, я проектировал, а он сказал, что у меня хорошие руки?! Это серьезно, Джу! Это не просто слова. До них, до наци, на физический труд смотрели свысока, я сам так поступал. Аристократы… А Трудовой фронт положил этому конец. Тогда-то я впервые с уважением взглянул на собственные руки.

Он говорил все быстрее и быстрее, акцент становился все сильнее. Некоторые места даже трудно было разобрать.

— Мы жили в лесах, в штате Верхний Нью-Йорк. Жили вместе, как братья. Пели песни, строем ходили на работу. Военный дух, вот только города мы не разрушали, а строили. Для меня это лучшие дни в жизни — после войны. Все было в развалинах, а приходим мы, и вот они — новые кварталы. Новые здания. Мы отстроили весь деловой центр Нью-Йорка. Строили в Балтиморе. Теперь такая работа уже в прошлом. Теперь делами заправляют картели вроде «Крупп и сыновья». Но это — не наци, это обыкновенные замшелые европейцы, и дела у них пошли хуже. Понимаешь, хуже?! Нацисты вроде Роммеля или Тодта в тысячу раз лучше, чем эти промышленники вроде Круппа, чем банкиры, чем все эти пруссаки! В душегубки бы их всех, этих господ в жилетках!

«Однако, — подумала Джулиана, — эти господа в жилетках — они надолго. Навсегда. А твои идолы, Тодт да Роммель, они так — их пустили порезвиться, чтобы мусор расчистили, дороги построили, запустили заводы. Они тогда даже евреям жить позволяли, вот чудеса-то… ну, наверное, чтобы те на них работали. А потом — сорок девятый, и прости-прощай, Роммель, всего хорошего, Тодт…»

«Что ли, мне об этом не известно? — усмехнулась Джулиана. — Мне, что, об этом Фрэнк не рассказывал? Да что ты мне заливаешь про распрекрасную жизнь при наци, когда мой муж — еврей. Ну да, я знаю, что доктор Тодт был вежливейшим и лучшим из живших на Земле людей. Я знаю, что он хотел дать работу миллионам отчаявшихся полуголодных американцев. Мужчинам и женщинам, копошившимся после войны в развалинах. Честную, настоящую работу. Он хотел, чтобы у каждого — независимо от расы, независимо ни от чего — было приличное жилье, медицинское обслуживание, возможность отдохнуть. Он строитель был, а не философ… и он достигал своего. Очень часто достигал. Но…»

Внезапно она вздрогнула. Что-то ранее смутное, беспокоившее ее своей невысказываемостью, оформилось в мысль:

— Джо, а эта «Саранча», она же запрещена на Восточном Побережье…

Тот кивнул.

— Как же ты ее тогда читал? — Она не могла понять. — За это же расстреливают?

— Это зависит от того, кто ты такой. От цвета кожи. И от цвета повязки у тебя на рукаве.

Вот как. Ну разумеется. Славяне, пуэрториканцы — они наиболее ограничены в правах. В том, что могут читать, слушать, делать. Англосаксам легче, у них есть даже свои школы для детей, они имеют право ходить в библиотеки, в музеи и на концерты. Но даже им… «Саранча» не просто была отнесена в какой-то раздел доступности, она была всем запрещена.

— В сортире читал, — усмехнулся Джо, словно уловив ее мысли. — Под подушкой прятал. Вообще, наверное, я взялся за нее именно потому, что она запрещена.

— Ты смелый…

— Ты что? Издеваешься? — Он и в самом деле не понял ее тона.

— Да нет же.

Он немножко расслабился.

— Вам тут легко. Живете себе беззаботно, бесцельно, ничто вас не тревожит. Вы просто вне потока событий, для вас всё уже в прошлом. Разве нет? — Отчего-то ему упорно хотелось ее обидеть.

— Гробишь ты себя, — вздохнула она, — гробишь своим же цинизмом. Или как это еще назвать. Отобрали у тебя идолов, одного за другим, вот и не знаешь, кого теперь любить. — Она подтолкнула к нему вилку. — Давай, доедай.

«Или вовсе от биологии откажись», — подумала она про себя.

— Этот Абендсен, — пробормотал с набитым ртом Джо, локтем указывая в сторону книги, — он где-то тут живет. В Шайенне. Судя по тому, что о нем написано. Озирает мир из надежной норки. Прочти-ка, что он за типчик.

— Демобилизован, — принялась Джулиана за биографическую справку на задней стороне обложки. — Во время Второй мировой войны служил в Морской пехоте США. Был ранен в Англии, когда вступил в единоборство с германским танком «Тигр». Сержант. Ходят слухи, что свою резиденцию превратил в неприступный замок, установив вокруг здания автоматически стреляющие винтовки. — Она положила книгу на стол и добавила: — Тут об этом не говорится, но я слышала, будто он что-то вроде параноика — у него вокруг дома все оплетено колючей проволокой, и сам дом находится в горах. Туда и добраться невозможно.

— Может, ему так себя вести и надо, — хмыкнул Джо. — После того как эту книжку написал. Немецкие шишки, поди, под потолок подпрыгивали, когда ее читали.

— Он там и раньше жил, пока книгу писал, — добавила Джулиана, заглядывая в текст. — Его дом так и называется — «Неприступный замок».

— Да, похоже, им до него не добраться, — согласился Джо, дожевывая наконец завтрак. — Настороже. Хитрый.

— Похоже, чтобы написать книгу, ему пришлось набраться смелости, — задумчиво произнесла Джулиана. — Ведь если бы войну проиграла «Ось», то он мог бы писать, как и прежде, — о чем только вздумается. Америка была одной страной, у нее были нормальные законы, одни для всех…

Странно, но он кивнул.

— Не понимаю я тебя. — Она пожала плечами. — Во что ты все-таки веришь? То этих мясников защищаешь, которые евреев резали, а теперь вот… — Она в отчаянии подошла к нему и крепко схватила руками за уши. В изумлении, скривившись от боли, он мог только беспомощно моргать, пока Джулиана подняла его с места и поставила перед собой.

Они стояли лицом друг к другу, слишком запыхавшиеся, чтобы говорить.

— Дай же мне, наконец, доесть, — произнес Джо.

— Ты не ответишь? Не хочешь говорить? Собираешься лопать завтрак, и все? Ты же понимаешь, про что я тебя спрашиваю, а делаешь вид, что нет. — Она наконец отпустила его уши. Теперь они просто полыхали.

— Разговоры — пустое дело, — буркнул Джо. — Никакого в них смысла нет. То же самое радио, как ты сказала. Знаешь, как коричневорубашечники называли тех, кто слишком любит философствовать? Яйцеголовыми. Головы у них очень уж большие. Пустые и хрупкие. Очень их легко в драке кокнуть.

— Ну, если ты так и ко мне относишься, то почему не уходишь? Зачем остался?

Лицо его приняло какое-то загадочное выражение, и это охладило ее пыл.

«Лучше бы я не дала ему увязаться за собой, — подумала Джулиана. — Теперь вот уже и поздно, не отвязаться мне от него, слишком сильный».

— Да в чем дело? — Он протянул руки, взял ее за подбородок, погладил по шее, запустил руки под рубашку и притянул к себе за плечи. — Что за настроение? У тебя проблемы? Проконсультирую бесплатно.

— Тебя еще, чего доброго, сочтут еврейским психоаналитиком, — слабо улыбнулась она. — В газовую камеру загреметь хочешь?

— Ты боишься мужчин. Правда?

— Не знаю.

— Так бы вчера вечером и сказала. Ведь только потому, что я тебя… — Он оборвал предложение, выбирая, видимо, слова получше. — Ну, только потому, что я дал себе труд подумать о том, чего ты хочешь…

— Просто потому, что слишком часто укладывался в постель с первыми попавшимися девицами.

— Но что это меняет? Послушай, Джулиана, я тебя не обижу. Никогда. Памятью матери клянусь. Я буду внимателен к тебе, если понадобится мой опыт — бери. Ты избавишься от своей неврастении, успокоишься, станешь на себя похожей. Все нормально, просто раньше тебе не везло.

Джулиана кивнула, немного придя в себя. Но все равно продолжала ощущать тоску и холод и никак не могла понять, откуда они исходят.

В первой половине дня мистер Тагоми улучил момент, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Находился он в кабинете в небоскребе «Ниппон таймс».

Еще до того, как отправиться утром в офис, он получил сообщение от Ито — касательно мистера Бэйнса. Молодой студент не сомневался в том, что тот, мистер Бэйнс, никакой не швед. Скорее всего — немец.

Впрочем, способности Ито к языкам никогда не производили особенного впечатления ни на Промышленные Миссии, ни на Токкоку — тайную японскую полицию. «Может, дурачок преувеличивает, — усмехнулся Тагоми. — Романтика, старательность, нелепый энтузиазм и вечная подозрительность».

Как бы там ни было, вскоре начнется совещание с мистером Бэйнсом и неким пожилым господином с Островов Родины. И совершенно неважно, какой именно национальности мистер Бэйнс. Тагоми он понравился. «Наверное, — думал он, — в этом и состоит главный талант лиц, поставленных над другими людьми». К таковым, разумеется, он относил и себя. Вот какой талант — вовремя распознать хорошего человека, когда его встречаешь. Обладать интуицией во всем, что касается людей. Отставлять церемонии в сторону и сразу переходить к сути. Брать ситуацию за жабры. Чувствовать происходящее сердцем.

Сердце, словно триграмма «Ли», обозначающая солнце: сжимаемая двумя темными линиями страданий, прерывистая линия в середке — линия сияния, трепета, ясности. «Мне он понравился, — сказал Тагоми сам себе. — Швед он или немец. Надеюсь, заракаин ему помог. Надо будет его сразу об этом спросить».

Зажужжал интерком.

— Нет, — ответил в микрофон мистер Тагоми. — Не сейчас. Момент внутренней истины. Время для интроверсии.

— Сэр, новости пресс-службы, — произнес все же мистер Рэймси. — Умер рейхсканцлер Мартин Борман.

Голос Рэймси пропал. Тишина.

«С чего начать? — тут же принялся планировать Тагоми. — Отменить все деловые встречи, назначенные на сегодня». Он поднялся с места и зашагал взад-вперед по помещению. Что еще? Немедленно направить официальное соболезнование консулу Рейха. Ну, это не очень важно, с соболезнованием справятся и подчиненные. В сей скорбный час вся Япония присоединяется к народу Германии… Что еще? Необходимо быть внимательными, чтобы не пропустить никакого сообщения из Японии.

Нажав кнопку интеркома, он сказал:

— Мистер Рэймси, поддерживайте постоянный канал с Токио. Скажите девушкам с коммутатора, чтобы они были внимательны как никогда. Мы не должны ничего пропустить.

— Да, сэр, — ответил Рэймси.

— Я у себя. Весь сегодняшний распорядок отменяется. Никаких запланированных визитов.

— Сэр?

— Я должен быть совершенно свободен, учитывая возможность непредвиденных обстоятельств.

— Да, сэр.

Мистер Тагоми оказался прав — уже через полчаса пришло сообщение от Верховного представителя Имперского правительства на Западном Побережье, посла Японии в Тихоокеанских Штатах Америки, достопочтенного барона J1. В. Калемакуле. Министерство иностранных дел созвало экстренное совещание в помещении посольства на Саттер-стрит, на которое должен был прибыть представитель от каждой Промышленной Миссии. В данном случае имелся в виду сам мистер Тагоми.

Времени на переодевание не было. Мистер Тагоми кинулся к скоростному лифту, спустился вниз и через минуту уже направлялся в лимузине на встречу. В черном «кадиллаке» выпуска 1940 годэ шофером был опытный китаец, одетый в униформу Миссий.

Около посольства уже виднелись машины представителей остальных Миссий, всего около двенадцати. Высокопоставленные господа, часть из которых Тагоми знал, а некоторых видел впервые, направлялись в здание. Шофер открыл дверь, Тагоми выскочил из машины, не забыв прихватить с собой портфель — пустой, разумеется: сюда не нужно было везти никаких бумаг, но выглядеть следовало солидно, не случайно забредшим соглядатаем. Взойдя по ступенькам с видом, подчеркивающим серьезность происходящего, — хотя в чем тут дело, Тагоми не догадывался, — он оказался в вестибюле.

Там уже группами собрались официальные представители, они переговаривались между собой, что-то обсуждали. Тагоми присоединился к знакомым ему людям, слушал их речи, кивал, вздыхал — словом, выглядел, как сама солидность.

Вскоре появился служащий посольства, пригласивший собравшихся в большой зал. Все расселись на стульях с откидными сиденьями, наступила тишина, нарушаемая лишь покашливаниями и скрипом стульев.

К столу на небольшом возвышении в конце зала подошел человек со стопкой бумаг. В полосатых штанах, кажется — представитель Министерства иностранных дел.

По залу пронесся шумок, сидевшие рядом, наклоняя головы друг к другу, успели обменяться предположениями.

— Господа, — начал представитель министерства звучным, хорошо поставленным голосом. — Как вы уже знаете, сегодня получено сообщение о смерти рейхсканцлера. Официальное сообщение из Берлина. Наше совещание — которое продлится недолго, так что вскоре вы сможете вернуться к своим делам — ставит своей целью проинформировать вас о наших прогнозах касательно дальнейшего хода событий в Германии. Проинформировать вас о некоторых соперничающих группировках, которые в настоящий момент определяют политическую ситуацию в Германии и активно соперничают в деле занятия места, оставленного герром Борманом.

Итак, вкратце. Первый из претендентов на место рейхсканцлера — Герман Геринг. Прошу присутствующих с пониманием отнестись к тому, что многие из представляемых деятелей им уже известны. «Толстяк» — как его зовут в высших кругах Германии, да и не только там, причиной прозвищу является, разумеется, его комплекция. Храбрый воздушный ас Первой мировой войны, впоследствии организовал Гестапо и занял в правительстве Пруссии пост, предоставлявший ему практически неограниченную власть. Один из наиболее безжалостных наци, один из основателей движения. Следует иметь в виду, что, хотя известные нынешние сибаритские наклонности Геринга и создали впечатление, что этот человек стал просто беспечным любителем вин и искусств, мнение это крайне обманчиво. Наше ведомство рекомендует вам от подобной точки зрения отказаться. Несмотря ни на что — на возраст, на усиливающуюся болезненность, на, скажем, известную противоестественность его некоторых желаний, — он напоминает в настоящий момент вовсе не выжившего из ума царька, но самовлюбленного, более всего желающего восхвалений цезаря Древнего Рима, чья сила к старости лишь возрастает. Если представить себе этого человека хозяином замка, заполненного трофеями, драгоценностями и произведениями искусства, блаженствующего в окружении ручных львов, то подобная картина окажется весьма близкой к правде. Эшелоны с награбленными ценностями шли в его поместье даже во время войны, задерживая армейские. Наша оценка: этот человек жаждет неограниченной власти и способен ее достичь. Он наиболее самодовольный представитель наци, являя собой в этом резкий контраст Гиммлеру, жившему, как известно, лишь на должностной оклад, не слишком к тому же большой. Духовный склад герра Геринга предполагает, что власть создана для удовлетворения его личных желаний, для приобретения все новых материальных благ. Ум его примитивен, отчасти даже вульгарен, тем не менее в практических делах герр Геринг весьма разумен, более того — его можно считать одним из наиболее здравомыслящих людей среди всей нацистской верхушки. Главная страсть — желание быть восхваляемым на манер императоров древности.

Следующий. Герр Геббельс. Происходит из католической семьи, в детстве перенес полиомиелит. Блестящий оратор, писатель, обладающий гибким и целеустремленным умом. Остроумен, образован, космополитичен. Любит дамское общество, отличается элегантностью. Весьма способен, крайне работоспособен, склонен, однако, к чрезмерному администрированию. Ходят слухи, что он никогда не отдыхает. Персона весьма уважаемая. Он может даже очаровывать собеседников, однако его характеру свойственно бешенство, приступы которого ошеломляют даже привычных к этому наци. Идеология герра Геббельса представляет собой эклектичную смесь мировоззрения средневековых иезуитов и постромантического германского нигилизма. Его считают индивидуумом, воплощающим интеллектуальные силы партии. В молодости пытался стать драматургом. Друзей мало, подчиненные его не любят. Тем не менее он представляется личностью, вобравшей в себя многие элементы европейской культуры. Его не волнуют помпезные восхваления, власть его интересует как таковая. Организаторские способности в классическом духе прусского государства.

Герр Гейдрих…

Представитель министерства сделал паузу и оглядел собравшихся. Затем продолжил:

— Значительно моложе остальных, принимавших участие еще в перевороте 1932 года. Карьерист из элиты СС. Подчиненный Гиммлера и, возможно, имел самое непосредственное отношение к смерти последнего в 1944 году. Официально устранил из аппарата своих соперников — А. Эйхмана, В. Шелленберга и других. По слухам, его боятся многие члены партии. Руководил частями Верхмахта по окончании боевых действий. В частности, во время известного столкновения между армией и полицией, в результате которого власть партийных структур еще более возросла. Постоянно поддерживал М. Бормана. Продукт элитного воспитания — того, что явилось прообразом нынешней «замковой системы» СС. По слухам, абсолютно неэмоционален. Его побуждения и мотивации совершенно неизвестны. Возможно, общество представляется ему пространством некой игры, в которой участвуют люди независимо от их личных побуждений и желаний. Некоторые технократические круги предполагают в нем склонность к псевдонаучному философствованию. В идеологических дискуссиях, однако, участия не принимает. Суммируя: по складу ума может быть назван одним из самых современных людей, учитывая характер века, пришедшего на смену «веку просвещения», иными словами — свободен от так называемых врожденных иллюзий вроде веры в Бога и т. д. Значение фразы «так называемый реалистический склад ума» наши социологи в Токио до конца выяснить не сумели, и это утверждение следует оставить под вопросом. В то же время следует обратить внимание на то, что распад эмоциональной сферы человека находится, как правило, в связи с патологической шизофренией.

Мистер Тагоми почувствовал, что с каждой минутой чтения ему становится все хуже.

— Бальдур фон Ширах. Бывший глава Гитлерюгенда. Слывет идеалистом. Личность привлекательная, однако же не рассматриваемая как компетентная и опытная. Искренне предан целям партии. Под его руководством осуществлено осушение Средиземного моря, в результате которого Германия приобрела гигантские пространства пахотных земель. В начале пятидесятых произвел попытку ослабить политику расового геноцида на славянских территориях. Лично обратился с призывом к народу Германии, дабы предоставить остаткам славянских племен возможность существовать в замкнутых районах на территории новых германских земель. Пытался положить конец некоторым формам эвтаназии и медицинских экспериментов. Успеха в этом не снискал.

Доктор Зейсс-Инкварт. Бывший австрийский наци, в настоящее время — Управляющий колониальными областями Рейха. Судя по всему, наиболее ненавидимый человек Рейха. По тем же слухам, был инициатором большинства, если не всех репрессивных акций по отношению к покоренным народам. В сотрудничестве с Розенбергом разрабатывал идеологическое обоснование таких жутких всеобъемлющих акций, как стерилизация всего русского населения после прекращения военных действий. Следующий факт не подтвержден, однако именно Зейсса-Инкварта считают инициатором уничтожения всей флоры Африканского континента, в результате чего негритянское население континента должно было вымереть без проведения дополнительных мероприятий. По характеру и темпераменту наиболее близок к первому фюреру, к Адольфу Гитлеру.

Представитель министерства заканчивал свой неторопливый и сухой отчет.

«Кажется, я схожу с ума», — подумал мистер Тагоми.

Надо немедленно выбраться на свежий воздух. Похоже, начинается приступ. Тело не в состоянии вынести всех этих слов, оно умирает. Тагоми вскочил на ноги и, ничего не видя перед собой, стал пробираться к выходу. Быстрее, быстрее… Он побежал по проходу.

Несколько голов повернулись в его сторону. Как унизительно, они обнаружили его слабость. Он потерял лицо. Выскочил наконец в дверь, предупредительно открытую перед ним сотрудником посольства.

И тут же паника стала угасать. Пространство перестало плыть перед глазами, Тагоми снова мог различать окружающее. Пол под ногами, стены, окно…

Просто голова закружилась. Наверное, что-то со средним ухом.

«Надо за что-то зацепиться, чтобы в себя прийти, — подумал Тагоми. — За что? Вспомнить, как устроен мир. С чего начать? С религии? Нет, сложно… Был, помнится, такой стишок: Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу. Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ. Эдвард Лир, англичанин…»

Тагоми прикрыл глаза, пытаясь вспомнить Англию, какой он увидел ее после войны. Конченый, мертвый мир…

— Сэр, могу вам чем-нибудь помочь? — осведомился подошедший сотрудник посольства.

— Нет, ничего, мне уже лучше, — слегка поклонился ему Тагоми.

Лица остальных в зале холодные, внимательные… Наверное, они посмеялись ему вслед…

Зло! Само зло! Оно хватает в свои объятия, сжимает, словно застывающий бетон!

Не могу поверить во все это. Не могу выдержать. Зло не может быть точкой зрения, идеологией, не может оно направлять жизнь. Он побродил по вестибюлю, были слышны звуки с Саттер-стрит, сквозь двери неразборчиво звучал голос представителя министерства… Вся наша религия ошибочна. Что делать? Он подошел к дверям посольства, служащий распахнул их, Тагоми вышел на улицу. Кругом стоят машины. Вон и его «кадиллак». Шофер рядом.

Зло — это неотъемлемая часть нас. Всего мира. Оно пропитывает нас, скапливается в наших телах, умах, сердцах, да что там в нас — оно пропитывает даже тротуары, по которым мы ходим…

Но почему?

Мы словно слепые кроты. Прорываемся сквозь почву, ощущая мир лишь своим рыльцем. Ничего не знаем. И если ты понял это… куда идти?! Кричать, орать от ужаса, звать на помощь?

Жалкий, беспомощный, презренный…

«Ну что же, смейся надо мной», — подумал Тагоми, увидев шофера, стоявшего возле машины и глядевшего на приближающегося начальника.

«И портфель забыл, — покачал головой Глава Миссии. — Там, рядом со стулом, в зале. И вся улица глядит, как я киваю шоферу».

Он с трудом забрался в машину.

«В больницу? — пришла ему на ум мысль. — Нет, все же лучше вернуться на работу».

— «Ниппон таймс», — скомандовал он шоферу. — Только поезжай медленно.

Машина тронулась в путь. Тагоми глядел на город, на машины, на людей, на здания — очень высокие, очень современные. На людей, на мужчин и женщин, шедших по своим делам.

Оказавшись в офисе, он наказал мистеру Рэймси немедленно связаться с представителем Миссии нерудных ископаемых, когда тот вернется из посольства.

Тот позвонил около полудня.

— Вы, верно, заметили, как мне сделалось дурно, — осторожно произнес Тагоми в трубку. — Несомненно, вы обнаружили мой поспешный уход. Его, верно, все видели.

— Нет, я ничего не заметил, — удивленно произнес представитель Миссии нерудных ископаемых. — Вот разве что после собрания я обнаружил ваше отсутствие и несколько удивился.

— О, вы сама тактичность, — вздохнул Тагоми.

— Да нет же… Уверен, все присутствующие были настолько захвачены сообщением представителя МИДа, что на остальное внимания обратить не могли. Что касается того, что произошло после вашего ухода… Вы прослушали список возможных кандидатов на пост?

— Часть, ушел после Зейсс-Инкварта.

— Вот как… Так после этого докладчик начал рассказывать уже об экономическом положении Рейха. На Островах Родины полагают, что Рейх примется доводить население Европы и Северной Азии до положения славян. Занимаясь при этом выбраковкой всех интеллектуалов, буржуазных элементов, патриотически настроенной молодежи. По мнению Островов Родины, все это повлечет за собой экономическую катастрофу. Пока немцев спасали только внушительные достижения науки и промышленности. В технической сфере. «Чудо-оружие», так сказать.

— Мда, — пробормотал Тагоми. Присев на столешницу, он свободной рукой налил себе в пиалу чай. — Вроде их «Фау-1» и «Фау-2» во время войны. И реактивных истребителей.

— В этом, по правде, что-то от ловкости рук, — сказал собеседник. — Они же в основном держатся за счет атомной энергии. И еще на том, что отвлекают общественность своим космическим балаганом. Все эти полеты на Марс и Венеру, конечно, развлекают людей, вот только экономической целесообразности там нет никакой.

— Ну, все же это дело очень волнующее… — слабо возразил Тагоми.

— В целом же прогноз крайне мрачен. Высокопоставленные наци не собираются и думать о надвигающемся экономическом крахе. Вместо этого они вовлекают себя во все большее количество новых авантюр, связанных с демонстрацией грубой силы, со все меньшей предсказуемостью последствий. Общая стабильность резко падает. Логика происходящего в Германии известна: сначала — маниакальный энтузиазм, затем — тяжелая депрессия, после чего возникают решения партии, уже совершенно отчаянного характера. В такой ситуации на вершину власти с наибольшим успехом может претендовать как раз наиболее безрассудный кандидат.

Мистер Тагоми кивнул.

— Так что готовиться следует к самому худшему. Более сдержанные и ответственные кандидаты падут в этой борьбе за власть.

— Кто же, по его мнению, худший? — осведомился Тагоми.

— Гейдрих. Зейсс-Инкварт. Геринг. Так считает Имперское правительство.

— А лучшие?

— Ширах и, возможно, доктор Геббельс. Впрочем, что касается второго, это под сомнением.

— Что он сказал еще?

— То, что мы еще больше должны сплотиться и, как никогда, верить в Императора и Кабинет. Что мы можем обращать исполненные надежды и уверенные мысли в сторону Дворца.

— Что же, а минута молчания тоже была? — Да.

Мистер Тагоми поблагодарил коллегу, распрощался и положил трубку.

Пока он сидел и пил чай, зажужжал интерком.

— Сэр, вы собирались отправить соболезнование в Германское посольство? — напомнил ему голос мисс Эйфрикян. — Вы не хотите его продиктовать?

«Ах да… — вздохнул Тагоми. — Я и забыл совсем».

— Заходите, — сказал он в микрофон.

Вскоре секретарша, обворожительно улыбаясь, появилась в кабинете.

— Вам уже лучше?

— Да. Инъекция витаминов помогла. — Тагоми задумался. — Напомните, как зовут консула.

— Я уже написала. Барон Гуго Рейс.

— Майн херр, — приступил Тагоми. — Получено ошеломляющее сообщение о смерти вашего вождя. Герр Мартин Борман скончался. Слезы льются из моих глаз в тот момент, когда я пишу это послание. Стоит мне лишь воскресить в памяти деяния, совершенные герром Борманом на благо германского народа, стоит мне лишь вспомнить о том, что совершил герр Борман ради спасения своего народа, о его борьбе с врагами Германии, о потрясающих своей непреклонностью действиях, направленных против малодушных предателей, пожелавших лишить человечество счастья покорения космоса, в недра которого ныне устремились светловолосые и голубоглазые представители нордической расы с тем, чтобы… — Он запнулся, не зная, как закончить фразу.

Мисс Эйфрикян выключила диктофон и застыла в ожидании.

— Великие времена, — вздохнул Тагоми.

— Это записать, сэр? — осведомилась секретарша, раздумывая, включать ли аппаратик.

— Нет, это я вам, — хмыкнул Тагоми.

Она улыбнулась.

— Прокрутите, пожалуйста, что я там наболтал, — попросил он.

Магнитофончик зажужжал. Лента перемоталась, секретарша включила воспроизведение. Зазвучала речь. Скрипучий и металлический голос из двухдюймового динамика.

— «…деяния, совершенные герром Борманом на благо…» — Пока Тагоми слушал весь текст, ему казалось, что внутри коробочки скребется и пытается выбраться наружу какое-то насекомое.

— У меня есть концовка, — произнес он, — пишите. Итак… чтобы исполненными решимости бороться и принести себя в жертву ради приобретения такого места в истории, из которого ничто не сможет их изъять — что бы ни случилось с самим миром. Все мы просто какие-то насекомые, — сказал он, вздохнув, мисс Эйфрикян. — Карабкаемся, ползем навстречу чему-то волшебному, божественному. Вам так не кажется?

Он поклонился. Мисс Эйфрикян встала и, не выпуская диктофона из рук, поклонилась в ответ.

— Оформите все это. — Тагоми вяло махнул рукой. — Подпишите, отправьте. Подработайте предложения, чтобы они означали хоть что-нибудь.

Мисс Эйфрикян направилась к выходу.

— Или, наоборот — чтобы не значили уж совершенно ничего, — добавил ей вслед Тагоми. — Как вам самой больше нравится.

Секретарша остановилась в дверях и не без любопытства взглянула на шефа.

После того как она ушла, рабочий день вошел в обычную колею. Вскоре по интеркому прорезался мистер Рэймси.

— Сэр, звонит мистер Бэйнс.

«Отлично, — мысленно потер руки Тагоми. — Начнутся серьезные переговоры».

— Подключи его, — скомандовал он Рэймси.

— Мистер Тагоми? — в телефонной трубке раздался голос Бэйнса.

— Добрый день, — ответил Тагоми. — Из-за сообщения о смерти канцлера Бормана распорядок моего рабочего дня претерпел изменения. С утра мне пришлось отлучиться из офиса. Тем не менее…

— Обращался ли к вам мистер Ятабе?

— Еще нет.

— Но вы сообщили своим сотрудникам, что к его появлению следует отнестись со всем вниманием? — спросил Бэйнс, в голосе которого слышалось волнение.

— Да, — покраснев, соврал Тагоми. — Его немедленно проводят ко мне сразу по прибытии. — «Надо будет немедленно сказать об этом Рэймси, забылось вчера как-то», — сказал себе Тагоми в некоторой растерянности. — Что же, переговоры не начнутся до появления этого пожилого господина? Сэр, — произнес он, крайне затрудняясь в подборе слов. — Несмотря на то что день сегодня выдался хлопотным, мы, тем не менее, могли бы приступить к нашим делам по части представления Промышленным Миссиям форм для литья под давлением…

— Произошли изменения, — прервал его мистер Бэйнс. — Нам следует дожидаться прибытия мистера Ятабе. Вы точно уверены, что он еще не прибыл? Прошу вас, дайте мне слово, что известите меня немедленно после его звонка. Приложите все силы, мистер Тагоми, прошу вас. — Голос Бэйнса звучал отрывисто, резко.

— Разумеется, я вам обещаю. — Теперь и Тагоми ощутил беспокойство. Смерть Бормана, вот в чем все проблемы. — Тем не менее, — сообразил он мгновенно, — я с удовольствием бы насладился вашей компанией за ланчем. За все сегодняшнее утро мне не удалось даже перекусить, — он импровизировал на ходу, — так что мы за едой могли бы обсудить кое-какие детали наших проблем. В общих словах, еще до получения конкретных данных.

— Нет, — отрезал мистер Бэйнс.

Нет? Тагоми оторопел.

— Сэр, — осторожно, почти вкрадчиво произнес он. — Я не очень хорошо чувствую себя. Со мной произошел сегодня весьма прискорбный случай, и я хотел бы поделиться с вами некоторыми подробностями.

— Прошу прощения, — донесся до него голос Бэйнса. — Я позвоню вам позже.

«Я обидел его, — подумал Тагоми. — Он, похоже, понял, что я забыл предупредить персонал о пожилом господине. Но это же такая мелочь…»

Тагоми нажал кнопку интеркома и вызвал к себе Рэймси.

Какие пустяки, он исправит их немедленно. Да нет, дело, похоже, совсем в другом. Смерть Бормана, вот в чем все дело.

Что же, пустяк… а все равно такой пустяк говорит о небрежности в отношениях. Тагоми почувствовал себя виноватым. Дурной нынче день. Надо было с утра посоветоваться с Оракулом, узнать у него, что этот день несет с собой… Несомненно, он, Тагоми, разошелся с дао, удалился от него…

«Что же за гексаграмма соответствует мне сегодня? — подумал он, открывая ящик стола и извлекая оттуда оба тома Оракула. — Столько вопросов к мудрецам, столько вопросов, которые и сформулировать трудно».

К тому времени, когда в кабинет вошел мистер Рэймси, он уже получил результат.

— Вот, мистер Рэймси, взгляните. — Тагоми указал вошедшему на гексаграмму,

Сорок семь. «Кунь». «Истощение. Свершение. Стойкость».

— Не лучшее из предзнаменований, — сочувственно вздохнул Рэймси. — А какой был вопрос? Если, конечно, я не вторгаюсь в слишком интимные сферы?

— Я спросил о текущем моменте, — ответил Тагоми. — О моменте, в котором пребываем все мы. И вот еще… Гексаграмма совершенно неподвижная. Ни одной скользящей строки. Сама стабильность. — Тагоми захлопнул книгу.

В три часа дня Фрэнк Фринк и Эд Маккарти все еще ожидали ответа мистера Уиндема-Матсена. В три часа дня Фринк решил все выяснить у Оракула. «Как повернется дело?» — задал он вопрос.

Ответом была гексаграмма сорок семь. С одной скользящей строкой на пятом месте. Пятой позиции соответствовали такие слова:

Сильная черта на пятом месте.

Казня, отрежут нос и ноги.

Будет трудность от человека в красных наколенниках.

Но вот понемногу наступит радость.

Благоприятствует необходимость возносить жертвы и моления.

Более получаса он вчитывался в эти строки, пытаясь понять там хоть что-то. Вся гексаграмма и в особенности пятая строка привели его в полное замешательство. В общем он решил, что на деньги Уиндема-Матсена рассчитывать не приходится.

— Ты уж слишком полагаешься на эту штуку, — проворчал Маккарти.

И был прав, поскольку в четыре прибыл посыльный. От корпорации Уиндема-Матсена. Вручил пакет. Открыв пакет, Фринк и Маккарти обнаружили внутри чек на две тысячи долларов.

— Видишь, ты ошибался, — усмехнулся Маккарти.

«Ну что же, — подумал Фринк, — Оракул, наверное, имел в виду какие-то дальнейшие последствия. Потом, когда все произойдет, я обернусь назад и точно пойму, что все это означало. Вот в чем беда…»

— Надо заняться оборудованием мастерской, — заявил Маккарти.

— Что, сегодня? Прямо сейчас? — Фринк ощутил слабость.

— А почему нет? Письма с заказами мы подготовили, их осталось закинуть на почту. Чем быстрее, тем лучше. И заняться оборудованием, которое можно достать здесь же. — Маккарти надел пиджак и пошел к дверям квартиры Фринка.

Хозяина дома, в котором жил Фрэнк, они уговорили уступить подвал, который последнее время использовался как склад. Если выкинуть оттуда все пустые картонные ящики, то там свободно разместятся верстаки. Они проведут электричество, установят станки, двигатели. Эскизы уже были готовы, были готовы и спецификации на материалы. То есть, по сути, они уже начали работать.

«Мы — в деле», — сообразил внезапно Фринк. Даже о названии они условились: