Часть 3. Флуктуация систем истины и знания. Стоит только взглянуть на них, и сразу же станут понятны существенные черты общественного сознания во второй поло­вине XIV-XV вв

Стоит только взглянуть на них, и сразу же станут понятны существенные черты общественного сознания во второй поло­вине XIV-XV вв. Интеллектуальный спектр этого периода не­сомненно свидетельствует о чрезвычайной нестабильности, за­путанности, кризисе сознания и экстремизме. Чем-то он напоминает интеллектуальный спектр постидеалистических сто­летий — третьего и последующих — греко-римской культуры. Показатели, действительно, свидетельствуют о том, что в целом кривая идеалистического рационализма резко идет вниз (как правило, с незначительными флуктуациями); точно так же и кривая эмпиризма в конце XIV — начале XV вв. временно тоже опускается. Таким образом, эти две наиболее устойчивые фор­мы истины чрезвычайно ослабевают. С другой стороны, «экзотические» и «экстремальные» системы — фидеизм и скеп­тицизм — снова появляются на сцене, а мистицизм вырастает до патологических размеров.

Каждый, кто изучал историю европейской культуры этого периода, знает, до какой высокой степени вся она была прониза­на мистицизмом. Мы сталкивались с ним во всех сферах искус­ства. Безусловно, это был «период лихолетья» и, в каком-то смыс­ле, период отчаяния: войны, Черная Смерть⁴⁷ и сотни других трагических событий несли населению страшные бедствия.

Но еще существенней то, что мистицизм рассматриваемого здесь периода — совсем иной, чем идеациональный мистицизм эпохи средневековья, который, как уже отмечалось, был лишен какой-либо экзальтации и, если позволено так выразиться — эмоционального и патетического эксгибиционизма.

Мистицизм XIV-XV вв. — как раз патетический, чересчур сентиментальный и мрачный, что мы уже видели в искусстве того периода. Он культивирует такие образы, как смерть, раны Хри­ста, трупы, пытки, ад и другие не менее ужасающие события и явления. Все это свидетельствует о том, что он не мог занять по отношению к эмпирической действительности позицию субли­мированной атараксии.

Те же самые характеристики следует приписать и фидеизму. Наконец, снова появился и традиционный спутник любого кри­зиса истины веры — демон скептицизма, alter ego⁴⁸ мистицизма и фидеизма, фантом потерянной уверенности. Скептицизм но­сит циническую маску, а мистицизм и фидеизм — патетичес­кую; но все они возникают в периоды глубокого кризиса созна­ния. В такие времена они набирают большую силу, чем сравнительно уравновешенные рационализм и эмпиризм.

14. Качественная сторона флуктуации систем истины и знания 341

К концу XV — началу XVI вв. эмпирическая наука и науч­ные открытия принесли столько плодов, что на развалинах пред­шествующих разрушившихся систем истины единственным фун­даментом, на котором можно было построить новое здание истины, оказалась истина чувств. Научные открытия, а равно и эмпиризм стали заметно набирать темп. Это было преддверие эпохи господства истины чувств, эра скептицизма и эмпиризма, стадия стремительного роста величайшей чувственной культу­ры, какую когда-либо видел мир.

Выдающимся умам — и научным, и философским — этот подъем стал очевиден в XVI в.; в великом XVII в. он достиг тако­го уровня, что даже «слепой» не мог не заметить его.

Новая ситуация привела, разумеется, к некоторым послед­ствиям в сфере сознания, имеющей дело с истиной. Она должна была вызвать у мыслителей (и действительно вызвала) чувство гордости, энтузиазма и доверия к истине чувств и научной исти­не. Отныне уходит в прошлое эпоха сотрудничества науки, ре­лигии и философии — начинается эпоха войны между ними, вой­ны и явной и тайной. Если и бывает между ними перемирие, то оно напоминает перемирие между двумя воюющими государ­ствами — фальшивое и непрочное.

Одновременно с этими тенденциями проявилась и другая — сначала почти незаметно, но позднее все более и более отчетливо. Дело в том, что эмпиризм и истина чувств по самой природе сво­ей, так же как и свидетельства ощущений, не могут обладать достоверностью истины веры или идеалистического рационализ­ма. Показания органов чувств обусловлены их анатомией и фун­кциями: для слепого в эмпирическом мире практически не суще­ствуют цвета; для глухого — не существуют звуки; чувственное восприятие одного и того же объекта человеком к муравьем бу­дет, вероятно, различным. Таким образом, подлинная природа эмпирического мира какова она есть, fur und an sich⁴⁹, не может быть познана совершенно адекватно. Отсюда — сомнения, скеп­тицизм, релятивизм, критицизм, условность, конвенциональ-Ность и всеобщая неуверенность. В лучшем случае возможна лишь Условная вероятность достоверности научной истины и истины органов чувств. На заре восходящего эмпиризма в рассматрива­емую нами эпоху эти сомнения звучали не слишком громко, но семена их были посеяны и должны были взойти.

Несколько цитат из сочинений выдающихся мыслителей того времени отчетливо свидетельствуют о подобных тенденциях.