Физика и психология

Аристотель развивает положения, выработанные в рамках мета­физики, применительно ко всем темам выделенных им трех основных групп наук. К теоретическим наукам помимо метафизики («первой философии») он относит физику («вторую философию»), в которую включается психология — учение о душе, и математику. Физика ока­зывается у Стагирита не чем иным, как онтологией чувственно вос­принимаемого мира. Основные черты физики, точнее, картины чув­ственно воспринимаемого Космоса, определяются метафизикой -онтологией мира сверхчувственного. В физике особое внимание Ста­гирита привлечено к двум темам: теория движения физического мира и вопрос о пространстве и времени. Обе темы решаются им с привле­чением принципов, разработанных в метафизике. Движение и всякое изменение выступают актуализацией того, что в потенции уже есть. Движение и изменение предполагают наличие субстрата (бытия по­тенциального или материи). Возникновение есть, следовательно, при­ятие формы со стороны материи, разрушение — потеря формы.

В понимании пространства Аристотель исходит из невозможности существования того, что было бы пустым вместилищем тел. Этим он

подтверждает, что античности было чуждо представление о простран­стве, выработанное впоследствии новоевропейской мыслью и связан­ное с ньютоновской физикой. Собственно понятие пространства све­дено у Стагирита к понятию места. Место — это, во-первых, есте­ственное место, к которому стремятся все сущности соответственно их природе. Воздух и огонь тянутся «вверх», вода и земля — «вниз». Во-вторых, место — это граница, неподвижно держащая содержимое. Например, если река в отдельном отрезке есть нечто текучее и измен­чивое, то, взятая в целом, она занимает вполне определенное место, т.е. относительно неподвижна.

Время — это исчисление движения на «сначала» и «потом». Время тесно связано с движением, и именно поэтому мы не замечаем вре­мени как такового. Замечаем же мы моменты «сначала и потом», а заметив эти два момента, говорим, что между ними есть время. По­этому время есть аналог математической счислимости, связано с раз­личением сосчитанного и числа. Следовательно, в самой природе ве­щей заложены счислимость и число, а это значит, что в природе ве­щей заключена душа, или интеллект. Если именно в душе существует способность нумеровать, то «выходит невозможным существование времени без той же души». Речь у Аристотеля идет здесь не столько об индивидуальной душе человека, сколько о мировой душе, высшим уровнем которой является Ум, или Нус.

Одушевленные существа отличаются от неодушевленных тем, что они обладают принципом, дающим жизнь, и этот принцип есть душа. Живые тела имеют свойство жизни, т.е. не сама жизнь есть тело, а то, что ему может быть присуще. Тело — лишь материальный субстрат, возможность, форма, действительность которой душа. Душа — «пер­вая энтелехия физического тела, имеющего жизнь в потенции». Жизнь предполагает обязательный выбор функций, следовательно, душа дол­жна иметь части, ответственные за выполнение определенных функ­ций. Фундаментальные функции жизни разделены Стагиритом на три группы: 1) вегетативного (растительного) характера, т.е. рождение, питание, рост; 2) чувственно-моторного характера, т.е. ощущение и движение; 3) интеллектуального (разумного, умственного) характе­ра, т.е. познание, самоопределение и выбор. Отсюда Аристотель выво­дит разделение на «душу вегетативную», «душу чувственную» и «душу рациональную». Растения имеют только душу вегетативную, живот­ные — вегетативную и чувственную, люди — душу вегетативную, чув­ственную и рациональную. Чтобы обладать рациональной душой, нужно обладать двумя другими; животное должно иметь вегетативную душу, чтобы обладать чувственной. Но вегетативная душа может существо­вать сама по себе, без двух других.

Смысл трехчастности души проясняется с учетом того, что Арис­тотель полагает обязательным наличие некоторой прибавки при пере­ходе от более низкой части души к более высокой. Так, чувственность

не редуцируема к вегетативной жизни, а мысль (рациональная часть души) — к чувственной. В то время как низшие способности души потенциально присутствуют в теле, интеллект приходит извне, от божественного Ума. Интеллект, следовательно, имеет принципиаль­но сверхчувственную и сверхтелесную природу. Он есть божественное в человеке. Божественность интеллекта подтверждает его известную неза­висимость от тела. Если чувственная душа прямо зависит от тела, на­пример, повреждение глаз непосредственно ухудшает зрительную спо­собность, то способность мыслить автоматически не утрачивается от ослабления органов чувств. Вообще, по Аристотелю, стареет не душа, точнее, не ее умственная способность, — стареет тело. Мыслительная активность, конечно, может ослабевать при ослаблении тела, но лишь потому, что последнее является единственным и внешним носителем интеллекта. Тело вносит в ум возмущающие душу страсти, но сам по себе ум — бесстрастен и как таковой не зависит от чувственного тела, покуда он действует, т.е. мыслит. По самой своей природе интеллект невозмутим, ибо если он подвержен действию страстей, то теряет способность мыслить последовательно и строго, а значит, перестает быть интеллектом. Ум — это способность к сосредоточенной мысли и пониманию, т.е. «соображению», а не память.

К старости интеллектуальные способности могут даже возрасти (при неизбежном ослаблении двигательных и чувственных функций), если будет накоплен опыт побеждать идущие от тела чувственные и эмоциональные импульсы, затрудняющие мышление. По Аристоте­лю, однако, отнюдь не все эмоциональные импульсы вредят мысли, а лишь те, которые склоняют к пассивности и покою ума. Именно поэтому Стагирит видит, например, в гневе «шпоры добродетели». Согласно сообщению Сенеки, «Аристотель говорит, что гнев необхо­дим; человек ничего не в силах добиться если гнев не наполнит душу, разгорячив сердце. Однако пользоваться гневом надо не как вождем, а как рядовым воином...».