Общая функция речевого действия

Внешняя природа: «мир» Общество: «наш мир»

Внутренняя природа: «мой мир»

Объективность Нормативность

Экспрессивность

Изложение фактов

Установление межличностных отношений

Выражение субъективных ________ переживаний ________

Общепринятое понимание норма шпности сия шьаетс ней представления о дол­жном, желательном, тем самым фактически задавая различные стандарты поведе­ния. Латинское слово погта означает руководящее начало, правило, образец (Фи­лософский энциклопедический словарь, 1983, с. 441). Нормы задают не только дей­ствия людей, но и их взаимные ожидания. Общество поддерживает соблюдение норм, одобряет нормативно санкционированное поведение и разными способами борется про­тив отклонений от нормы.

Т. Парсонс подчеркивал, что связующим элементом общества являются «осно­вополагающая общность ценностей и доверие к тому, что и другие будут выполнять правила игры. Без этого нельзя заключить ни один социальный контракт и не может сохраниться ни одно общество. Можно выразить ту же мысль по-другому, сказав, что общество в основе своей представляет собой нормативную общность» (Боглинд, 1993, с. 44-45).

Традиция использования понятия нормы позволяет вычленить три аспекта нор­мативности. Во-первых, нормы обеспечивают возможность обоснования человеком своего поведения, «у человека есть побуждение обосновать свое поведение таким образом, побуждение представить его как поведение определенного типа — норма­тивное» (Бобнева, 1976, с. 167). Во-вторых, как уже указывалось, нормы задают определенные стандарты поведения. Наконец, нормы имеют общественно-истори­ческий, культурный характер, и «содержания и способы нормирования различны в разных культурах» (Соколов, 1972, с. 137).

Итак, нормативный аспект конфликта наиболее явным образом проявляется в трех главных отношениях:

1) стремление участников конфликта к нормативному обоснованию своих по­зиций и действий;

2) существование правил конфликтного взаимодействия;

3) существование культурных и этических норм конфликтного взаимодействия.

Нормативное обоснование своей позиции и поведения

Обратимся к нормативному измерению конфликта, в рамках которого цели участ­ников связаны прежде всего с нормативным обоснованием своей позиции и дей­ствий (даже если они и не проявляются в соответствующем целенаправленном по­ведении).

В одном из наших исследований, посвященных нормативной природе конфлик­та, респондентам (разновременно) предъявлялись две ситуации. Первая из них была сформулирована следующим образом: «Предположим, что в случае вашего затянувшегося конфликта с кем-либо из коллег он обратился к вашему руко­водству. Как вы это расцените:

а) это его право, думаю, это не повлияет на наши отношения;

б) это его право, но работать с человеком, который ходит жаловаться, непри­ятно;

в) считаю это недопустимым, но постараюсь не осложнять наши отношения;

г) считаю это недопустимым и в той или иной форме дам ему это понять».

Вторая ситуация отличалась ролевыми позициями участников:

«Если в случае конфликта с вами ваш непосредственный подчиненный обра­тится к вашему руководству за помощью, как вы это расцените?»

Предложенные к этому вопросу варианты ответов полностью совпадали с их формулировками в первом вопросе.

Мы интерпретировали эти ответы следующим образом. Ответ «а» фактически означает полную приемлемость для отвечающего данной стратегии поведения: при­знается формальное право работника обращаться за помощью к руководителю, и, что важно, это не повлияет на дальнейшие отношения с партнером. Второй вариант ответа <<б» содержит признание формального права, сочетающееся с неформаль­ным осуждением («но работать с человеком, который ходит жаловаться, неприят­но»). Третий вариант «в» отрицает право партнера на подобную стратегию поведе­ния («считаю это недопустимым»), но предполагает, что внешнего осуждения не будет. Наконец, четвертый вариант «г» не только отрицает право партнера на по­добное поведение, но и предполагает, что эта позиция примет явную форму внешне­го осуждения («и в той или иной форме дам ему это понять»).

Были опрошены 160 человек (инженерно-технические работники). Полученные результаты приведены в табл. 8-7.

Что показывают эти данные? Формальное право обращения к руководителю в случае конфликта (ответы «а» и «б») признают за коллегой 70,7% опрошенных, а за подчиненным — 68,1%. Реально же большинство (56,3% в случае обращения к руководителю коллеги и 62,5% — подчиненного) в большей или меньшей степени осуждают партнеров за подобное поведение (ответы «б», «в», «г»), причем если при­мерно половина из них признает формальное право партнеров и их отрицательная оценка имеет неформальный характер (ответ «б»), то остальные полностью отрица­ют правоту партнера (ответы «в» и «г»). Обратимся к результату, ради которого этот пример и приводится.

Были сопоставлены ответы одних и тех же людей на эти два вопроса, а также на вопросы, касающиеся возможности респондента обратиться в подобных ситуациях (конфликта с коллегой и своим руководителем, где он сам выступает в роли подчи­ненного) за помощью к вышестоящему руководителю. Существует несколько воз­можных сочетаний вариантов ответов. Если отвечающий допускает для себя такую возможность и считает приемлемым подобное поведение партнера, он проявляет последовательность, так же как и в случае, когда он не допускает этой возможнос­ти ни для себя, ни для своего партнера. Он может также исключать эту возмож­ность для себя, но лояльно относиться к подобным действия партнера.

Оценка поведения партнера, обратившегося в конфликте за помощью к руководителю (% ответов)

Таблица 8-7

Варианты оценки поведения

коллеги "Ж8

подчиненного

Полная приемлемость

Признание формальной правоты с неформальным осуждением 26,9

Отрицание позиции партнера без внешнего осуждения 10,6

Отрицание позиции партнера с предполагаемым осуж дением 18,8

37,5 30,6 11,3 20,6

ипшишш u\j\.у тнакmvn к-ты iidL им I ujJULyi; I LJiyidH, MJI A<J О I L)L"IUUUIHI1 AOIiyc-

кал подобную возможность для себя («да, я обращусь в этой ситуации к руководите­лю»), но осуждал подобную стратегию поведения со стороны партнера (т. е. в при­веденных выше вопросах выбирал варианты ответов «б», «в», «г»).

Противоречивых ответов этого типа не так уж мало. По результатам данного исследования, 20,6% опрошенных сами бы обратились к руководителю за помо­щью в сложной ситуации, но в той или иной мере осуждают своих коллег за подоб­ное поведение в аналогичной ситуации; 26,4% в конфликте с непосредственным руководителем обратились бы за помощью к вышестоящему начальству, но осужда­ют своих подчиненных за аналогичное поведение. (Отметим, что вопросы стави­лись таким образом, что опрашиваемые не имели возможности сопоставлять вопро­сы и, соответственно, корректировать свои ответы. Опыт показал, что в силу осо­бенностей процедуры опроса они не видели аналогии между этими ситуациями.)

Таким образом, эти ответы свидетельствуют о существовании как бы «двойного стандарта» нормативов — для себя и для других. Дополнительные беседы с опро­шенными подтвердили, что они приписывали этим по сути тождественным ситуа­циям разный психологический смысл: своя стратегия поведения — обращение к ру­ководителю в случае конфликта с коллегой или подчиненным — психологически интерпретировалась как «борьба за справедливость», аналогичная же линия пове­дения другого воспринималась как позиция «жалобщика». Именно поэтому у одно­го человека совмещаются, казалось бы, несовместимые позиции — оправдание себя и осуждение другого за одно и то же поведение. Фактически, у него имеются два разных образа одной и той же ситуации.

Эти результаты вполне согласуются с известными фактами из области исследо­вания процессов и феноменов каузальной атрибуции, в частности данными о тен­денции людей воспринимать свое собственное поведение как предопределенное в большей мере влиянием ситуационных факторов, а поведение других — влиянием их личностных особенностей.

В обосновании своей позиции участники конфликта часто используют выраже­ния типа «У меня не было другого выхода», «Так сложились обстоятельства», «Меня вынудили к этому» и интерпретируют свое поведение как вынужденную реакцию на действия (решения, слова, поведение) противостоящей стороны. Напротив, партнер воспринимается как «свободный» в своих действиях, которые потому рассматрива­ются как преднамеренные, а следовательно, он несет за них полную ответствен­ность.

Еще одна линия морального обоснования своих действий в конфликтной ситуа­ции — стремление придать им статус «типичности». В этом легко увидеть аналогию с тем, что в области каузальной атрибуции описывается как «ошибка ложного со­гласия». Смысл этого явления заключается в том, что «индивид считает свое пове­дение и суждения "нормальными" и соответствующими обстоятельствам. Люди в повседневной деятельности для обоснования естественности, разумности своего поведения используют для сравнения с собой примеры поведения тех людей, кото­рые похожи оцениваемыми характеристиками на него» (Трусов, 1981, с. 153).

Специалисты в области этики, отмечают, что если противоречие между «долж­ным» и «желаемым» разрешается в пользу последнего, то человек стремится обо­сновать это для самого себя ссылками на то, что «все так делают» (Мораль: созна-

ние и поведение, 1986, с. 203). В экспериментальных исследованиях также получе­ны факты влияния мотивационных элементов на интерпретации (Showers, Cantor, 1991, p. 276).

Интерпретация, как «единство личностного и интеллектуального способов ос­мысления субъектом действительности» (Славская, 1994, с. 87), в свою очередь, определяет избираемые стратегии поведения. В исследованиях, выполненных под руководством Г. М. Андреевой, показано, что поведение в конфликте связано с ха­рактером используемых атрибуций (Общение и оптимизация совместной деятель­ности, 1987, с. 164-165).

Отмеченный выше «двойной стандарт» конфликта, проявляющийся в возможно­сти существования разных нормативов «для себя» и «для другого», за которыми сто­ит «двойное оценивание», приписывание разного смысла одним и тем же действи­ям, может отражаться в разной интерпретации не только действий, но и позиций, отношений, психологических особенностей участников конфликта.

Напомним уже приводившиеся нами результаты изучения взаимоотношений в медицинских организациях. При общей благоприятной оценке своих отношений подавляющее большинство врачей и медсестер считает, что «мы к ним» «относимся доброжелательно», а «они к нам» «могли бы относиться более уважительно». Таким образом, «мы» — «доброжелательны», а «они» — «недостаточно уважительны».

По нашим данным, именно в межгрупповом взаимодействии, которое «снимает» индивидуальные проблемы и как бы «позволяет» индивиду говорить «от лица» груп­пы, двойной стандарт системы оценивания обнаруживается наиболее явно и не­прикрыто.

Мы склонны интерпретировать полученные факты как тенденцию к обоснова­нию своей позиции. Своеобразие конфликтной ситуации, которая по самому свое­му определению заключает в себе противоречие между позициями сторон, интен­сифицирует стремление индивида к приданию своей позиции статуса обоснованно­сти, легитимности. Часто оно реализуется в логике «наивной психологии»: «хоро­шие люди совершают хорошие поступки», «плохие люди — плохие», в силу чего позитивная оценка себя автоматически придает позитивный смысл собственным действиям, а негативная оценка другого — негативный смысл его действиям. Тем самым происходит обоснование своей позиции и ее усиление за счет дискредита­ции позиции другого.

Критерий справедливости / несправедливости

Критерием, к которому в условиях различных позиций (при уверенности в своей правоте) апеллируют участники конфликтной ситуации, оказывается понятие справедливости.

Тема справедливости тесно связана с проблемой конфликта, с чем согласится не только теоретик, но и практик, имеющий дело с разрешением конфликтов. По сло­вам Дойча, когда он начал интересоваться, а затем и вплотную заниматься темой справедливости, он ощутил себя в положении героя Мольера, который внезапно узнал, что всю жизнь говорил прозой. Подобно этому персонажу, Дойч понял, что многие его работы и исследования в области конфликтов фактически могут рас­сматриваться как изучение проблем справедливости (Deutsch, 1985, р. 5-6).

Понятие справедливости по традиции относится к категориям философии и эти­ки и определяется как «понятие морального сознания, характеризующее такое по­ложение вещей, которое рассматривается как должное, соответствующее опреде­ленному пониманию сущности человека и его прав.Смысл, вкладываемый людьми в понятие справедливости, кажется им чем-то само собой разумеющимся, пригодным для оценки всех условий жизни, которые они требуют сохранить или изменить» (Словарь по этике, 1981, с. 324). Несмотря на очевидное значение концепта спра­ведливости в повседневной жизни человека, первые социально-психологичес­кие исследования по данной проблеме появляются лишь в 60-е годы, по свидетель­ству Г. Микулы, автора обзорной статьи в фундаментальном сборнике европейских психологов (Micula, 1981).

Этика и философия главным образом интересовались значением и ролью концеп­та справедливости в действиях и суждениях отдельных индивидов. При этом гораз­до меньше уделялось внимания «межчеловеческому» значению справедливости, т. е. тому ее социальному содержанию, которое становится непосредственным регу­лятором межличностных отношений в конкретных ситуациях взаимодействия людей.

Микула указывает, что исследователи справедливости пытаются интерпретиро­вать закономерности ее проявления в терминах наличия мотивов достижения спра­ведливости и избегания несправедливости, которые рассматриваются как цели че­ловеческого поведения. Общее обоснование нередко дается на основе представле­ния о социальном научении: общество ограничивает эгоистические проявления че­ловека и вознаграждает его за соблюдение установленных стандартов, при нарушении которых он может быть наказан. Другие исследователи делают акцент на индивиду­альном когнитивном развитии: в процессе овладения навыками планирования сво­их действий, выдвижения альтернатив и предвидения последствий развивается способность к отказу от немедленного удовлетворения во имя «стратегических» интересов. Часто дискутируемым является вопрос, может ли справедливость рас­сматриваться как реальная цель действий, или она представляет собой просто сред­ство достижения других целей? Однако, как замечает Микула, в данном случае бес­смысленно пытаться доказать или опровергнуть то или иное положение, поскольку мотив как теоретическая конструкция не может быть подвергнут эмпирической ва-лидизации и невозможно отличить, есть ли нечто цель действия сама по себе или же это нечто — средство достижения других целей (Micula, 1981, р. 207).

В любом случае, понятие справедливости (в значении того, что должно быть, что является само собой разумеющимся, «правильным») выступает в качестве од­ного из принципов морального обоснования своей позиции участниками конфлик­та. И, напротив, ощущение несправедливости становится основанием как для воз­никновения конфликта, так и для продолжения конфронтации.

Дойч разбирает проблему несправедливости применительно к решению задач распределения. Предметом распределения может быть едва ли не все что угодно. Дойч ссылается на исследование, в котором все ресурсы, распределяемые в меж­личностных столкновениях, были сгруппированы в следующие шесть категорий: любовь, статус, информация, деньги, материальные блага и услуги. Дойч считает, что несправедливость может иметь несколько оснований:

1) Несправедливость, связанная с характером распределяемого блага (или ущерба). Например, принимается во внимание то, что не соответствует при-

роде распределяемою «заслу1И» учшываклся при предоставлении меди цинской помощи, или услуги оказываются некачественными, выданные сви детельства недействительными, денежные соглашения фальшивыми и т д.

2) Несправедливость, связанная с ролями, вовлеченными в процесс распре­деления. Например, функции по распределению осуществляются лицами, не имеющими соответствующей квалификации, литературные премии присуж­даются комитетом, состоящим из некомпетентных лиц; контрольные работы студентов оценивают ассистенты, не знакомые с прочитанным курсом, и т. д. Или, например, кто-то из «распределителей» оказывается лицом, заинтере­сованным в том или ином исходе, и т. д.

3) Несправедливость в отношении стиля и времени распределения. Проце­дура может носить закрытый или тайный характер, что усиливает подозре­ния в отношении ее объективности. Или же ощущение несправедливости может быть связано с тем, что признание приходит к человеку слишком по­здно. Или же, напротив, наказание слишком отсрочено во времени от момен­та совершения преступления.

4) Несправедливость, связанная с ценностями, лежащими в основе распре­деления. Например, на чем может основываться руководитель, принимаю­щий решение об увеличении заработной платы своим сотрудникам? Суще­ствует несколько ценностей, которые могут стать критерием решения' прин­цип «равенства» — разделить возможную прибавку поровну; принцип «по­требности» — исходить из возможных потребностей того или иного человека, принцип «заслуг» — за основу берется вклад или ценность сотрудника для организации; принцип «рынка» — исходить из оплаты, принятой для данной должности в других местах, и т. д. Если руководитель, например, выбирает принцип заслуг человека перед организацией, то другими это может воспри­ниматься как несправедливость

5) Несправедливость, связанная с правилами. Даже если люди приходят к со­гласию относительно того, каковы могут быть принципы распределения (из чего мы будем исходить), они могут столкнуться с трудностями определения того, как эти принципы должны быть операционализированы. Каковы крите­рии «потребности» или «заслуг» человека? Как их можно измерить? Что взять за основу оценки? Например, на основании чего можно судить о «зас­лугах», о вкладе человека в деятельность организации? Если это преподава­тель, как оценить его работу — по числу публикаций за прошедший год, по оценке коллег, исходя из мнения студентов?

6) Несправедливость, связанная с измерительными процедурами. Если бы мы решили взять за основу оценки работы психолога в центре по разреше­нию конфликтов число успешных случаев, насколько было бы справедливо приравнивать друг к другу «легкий» конфликт, участники которого сами на­строены на достижение согласия, и «тяжелый», где психологу вместе с учас­тниками конфликта пришлось пройти трудный и долгий путь?

7) Несправедливость, связанная с процедурами принятия решений. В дан­ном случае речь идет не о характере принятого решения, но о способах его принятия. Например, даже если в соответствии с принятым решением чело­век выигрывает, он может испытывать неудовлетворенность из-за того, что,

Посади свинью за стол (источник. Международная выставка «Интерпресс-фото 66» Л, 1966)

по его мнению, такого типа решения должны приниматься не индивидуально руководителем, а коллективно.

Как отмечает Дойч, по результатам многих социально-психологических иссле­дований именно последний упомянутый тип несправедливости является наиболее важным. Действительно, данные социальной психологии, и в особенности психоло­гии управления подтверждают, что если люди принимают участие в принятии ре­шений, они более склонны считаться с ними и выполнять их. Участие в принятии решений считается важным средством их легитимизации, особенно в демократи­ческом обществе. Если сами процедуры принятия решений воспринимаются как не­законные, тогда и все остальное — принципы, правила, конкретные приемы распре­деления — ставится под сомнение (Deutsch, 1985, р. 31-34).

Сам Дойч и другие исследователи связывают тенденцию к использованию того или иного принципа распределения с типом групповых отношений. Так, для коопе­ративных групп, основной целью которых является экономическая продуктив­ность, доминирующим будет принцип оценки и распределения в соответствии с оценкой индивидуального вклада и индивидуальной результативности. Группы, ориентированные прежде всего на поддержание и укрепление отношений, будут иметь тенденцию к использованию принципа равенства, равного распределения. Наконец, в кооперативных группах, для которых главной целью является поощре­ние личностного развития и личное благополучие, доминирующей становится ори­ентация на удовлетворение потребностей. Поскольку большинство реальных групп, отмечает Дойч, имеют не одну ориентацию, они могут переживать конфликт до тех пор, пока не попадут в ситуацию, где используются разные принципы или по крайней мере пока одна из ориентации не станет доминирующей по отношению к другим (там же, р. 38-44).

Важнейшим объяснительным концептом по отношению к переживаемому чув­ству несправедливости, как утверждает Дойч, является понятие депривации. Уже отмечалось, что неудовлетворенность вызывается прежде всего относительной, а не абсолютной депривацией: те, кто объективно характеризуются более благопри­ятными абсолютными показателями, могут ощущать большую неудовлетворен­ность из-за относительной депривации, если их ожидания были более высокими или если они окружены людьми, находящимися в лучшем положении.

Дойч выделяет два варианта использования понятия относительной деприва­ции. Один из них означает расхождения, которые возникают между ожиданиями индивида и его достижениями (в контексте теории ожиданий Левина). Другое свя­зано с областью референтных групп и делает акцент на различиях между индивиду­альными достижениями и достижениями других, которые рассматриваются как ос­нование для сравнения.

Традиционно различаются также относительная депривация, когда человек чув­ствует неудовлетворенность по сравнению с другими индивидами или когда он по­лагает, что его группа находится в худшем положении относительно других. Таким образом, человек может чувствовать двойную депривацию — и как индивид, и как член группы. По Тэджфелу, эти два вида депривации предполагают разные возмож­ности изменения ситуации к лучшему. Если для решения индивидуальных проблем достаточно преобразования индивидуальной ситуации, то групповая депривация требует изменений в социальной позиции группы.

I

ион я mo oniofHTtvii.HoH до прикипи и прямо спязано с ироолемами спракодл и кос­ти/несправедливости: чем сильнее переживание относительной депривации, тем бо­лее вероятным и более интенсивным будет чувство несправедливости (там же, р. 51).

Результаты теоретических и практических работ в этой области позволяют, по мнению Дойча, сформулировать следующее положение: любая попытка изменить существующие отношения между двумя сторонами будет принята с большей веро­ятностью, если каждая из них ожидает получение некоего чистого дохода от пере­мен, чем если каждая сторона ожидает, что другая выиграет за ее счет (там же, р. 62). И хотя автор прежде всего иллюстрирует этот тезис проблемами расовых отношений, он, бесспорно, имеет более широкое приложение к проблемам челове­ческого взаимодействия и достижения соглашений.

В то же время представление о справедливости не может выступить действи­тельно реальным критерием регулирования отношений между участниками конф­ликта в силу потенциальной множественности его интерпретаций.

Правила взаимодействия в конфликтных ситуациях

Одним из проявлений нормативной природы конфликтов является существова­ние особых правил конфликтного взаимодействия.

Правила в данном случае представляют собой систему представлений участни­ков конфликта о «правильном» поведении, которые определяют логику развития конфликтной ситуации, т. е. характер и последовательность действий, осуществля­емых ее участниками. Правила принимаются участниками за нечто «само собой разумеющееся» и потому далеко не всегда рефлексируются ими. Тем не менее мы с легкостью употребляем выражения «действовать по правилам», «вести себя не по правилам», «играть по своим правилам» и т. п. Существование скрытых правил в развитии социальной ситуации часто уподобляют тому, как в построении речи мы используем такие грамматические правила, которых не знаем и даже не подозрева­ем об их существовании.

Концепты социальных правил используются в социальных науках для идентифи­кации и анализа схем коллективного поведения. Интерес к ним проявляется в раз­личных областях науки: Витгенштейн рассматривал языки как системы правил; Пиаже изучал правила игр у детей; Леви-Стросс описывал первобытные общества через системы правил, лежащих в их основе; Хомский интерпретировал структуру языка в терминах правил грамматики; Харре и Секорд показали, что большая часть человеческого поведения направляется правилами (Argyle, Furnham, Graham, 1981, p. 126).

В отечественной психологической науке понятие «правила» не получило само­стоятельного статуса. Обычно оно используется как синоним понятия нормы, тогда как последнее часто определяется именно через правила. Например, «Философ­ский энциклопедический словарь» определяет социальную норму как «общеприз­нанное правило, образец поведения или действия» (1983, с. 441). (Напомним, что и само латинское слово погта означало руководящее начало, правило, образец).

Р. Харре, поясняя природу правил, указывает, что «правила определяют усло­вия, в которых действие должно происходить и каким должно быть это действие, а также устанавливают модальность социального императива. Они проясняют, явля-

t I СИ ЛИ ДСП С I UKHJ 1\<Д1\ dl\l riLWUAVJA»'llVlDIlVl, /TW-J1C1 IV-i/IUUUim, viw/i^iu i ^vi _Uj _>к„,,,,... ^,. _x.. ^,

1984, p. 308).

Созвучно этому, Аргайл, Фюрнхам и Грахам предлагают понимать под правила­ми «поведение, которое члены группы полагают обязательным, недопустимым или возможным к исполнению в определенной ситуации или категории ситуаций» (Argyle, Furnham, Graham, 1981, p. 126). Авторы неслучайно вводят в определение «групповой» фактор, поскольку правила имеют социальную природу, создаются и поддерживаются группами.

А. Щюц подчеркивает, что повседневная жизнь почти целиком состоит из раци­ональных, понятных, предсказуемых действий. Лучшее доказательство этого — согласованное протекание самых сложных социальных взаимодействий. Объясне­ние этой повседневной рациональности, по Щюцу, следует искать в ориентации индивидов на социально одобряемые групповые стандарты, правила поведения (нормы, обычаи, навыки и т. п.).

Л. Г. Ионин проводит, на наш взгляд, совершенно обоснованную параллель рас­суждений А. Щюца с тем, что М. М. Бахтин называл жанрами общения. В состав каждого из них включается типическая ситуация его осуществления, предполага­ются типические мотивы (соответственно, и типическая экспрессия), типический стиль (выражающийся в типическом отношении средств и целей), типическая ком­позиция (начало, происхождение и завершение действия) и, наконец, типические участники (Ионин, 1994, с. 187).

Системы правил могут порождать особые социальные ритуалы. По мнению Хар-ре, последовательность социальных действий может интерпретироваться как риту­ал, если для достижения результата те или иные действия должны повторяться в одной и той же форме, в том же порядке в каждом случае. Он ссылается в качестве примера на процедуру присуждения Оксфордской степени, ритуал которой может быть разложен на отдельные элементы (Харре называет их rites) — «говорение», «хождение», «касание» и т. д., порядок и последовательность которых контролиру­ются соответствующими регулятивными правилами, определяющими, что идет первым, что за чем и т. д. (Нагге, 1984). Харре приводит простой критерий выявле­ния существующих правил: реакция на «неправильность». Если она трактуется как нарушение и в отдельных случаях даже возможны санкции за это нарушение — значит, понимание регулятивных механизмов этого действия должно осуществ­ляться через концепт правила; если же эта «неправильность» воспринимается как «неверное срабатывание» — речь идет о законах функционирования естественных механизмов.

В качестве основных методов выявления и исследования правил разные авторы называют традиционные методы наблюдения, интервьюирования и анкетирования, а также изучение разнообразных документальных источников (правил этикета, це­ремониалов, -инструкций и любых других описаний порядка коллективных дей­ствий). Дополнительные представления о правилах могут быть получены при изу­чении конформного поведения и разнообразных ситуаций нарушения правил. (До­бавим к этому — и конфликтов.)

Плодотворным как в изучении самих правил, так и в понимании природы соци­альных ситуаций в целом является анализ случаев их нарушения. Это, в частности, стало одним из главных методических принципов в работах этнометодологов, изве-

(" I ПЫХ СВОИМИ экспериментами НО «И.фЫП.ШИЮ», нирушсииш MupmcijiLmw. >, „j/u.vm.

ния обычных социальных ситуаций взаимодействия, что позволяет, по их мнению, обнаружить правила, которыми руководствуются участники ситуации, принимая их за нечто само собой разумеющееся. Строя свои эксперименты, Гарфинкель исхо­дил из того, что «возникающее дезорганизованное взаимодействие должно было сказать нам кое-что о том, как привычно и рутинно возникают и поддерживаются структуры повседневной деятельности» (цит. по: Ионин, 1979, с. 145). Приведем один из примеров экспериментов Гарфинкеля, описанных Л. Г. Иониным.

Субъект. Привет, Рэй! Как поживает твоя девушка?

Экспериментатор. Что значит: как поживает? Что ты имеешь в виду? Здо­ровье физическое или состояние духа?

Субъект. Ничего не имею... Спрашиваю, как поживает... Что с тобой происхо­дит? (Смотрит удивленно.)

Экспериментатор. Ничего. Так объясни все же, что ты имеешь в виду?

Субъект. Ладно, брось... Как дела на факультете?

Экспериментатор. Что значит: как дела?

С у б ъ е к т. Ты сам понимаешь, что это значит.

Экспериментатор. Но я действительно не понимаю.

Субъект. Что с тобой? Ты нездоров?

В этом эпизоде экспериментатор действует «не по правилам», в связи с чем реак­ция «наивного испытуемого» вполне характерна: в своих ответных репликах он дважды повторяет «Что с тобой?», явно испытывая чувства недоумения, смущения, а в другом примере Гарфинкеля и раздражения. Тот же принцип «разрушения ситуа­ции» с помощью замены одних правил на другие использован в известном отече­ственном фильме «Операция Ы и другие приключения Шурика», когда герой, сдаю­щий экзамен, просит у профессора разрешения взять второй билет, затем берет еще, говорит профессору: «Себе», — тот тоже начинает брать билеты и т. д. Правила по­ведения на экзамене постепенно заменяются правилами карточной игры, что и со­здает комический эффект. «Разрушение ситуации» может достигаться и использо­ванием невербальных приемов, например нарушением в ходе беседы привычной ди­станции. В любом случае происходит одно и то же: что-то идет «неправильно», не так, как ждет субъект, а это означает, что у него есть свое представление о «правиль­ном» поведении, а также соответствующие ожидания этого поведения. Это и явля­ется одним из главных результатов проведенных Гарфинкелем экспериментов.

Причины нарушения правил могут быть различными. М. Аргайл и Г. Гинсбург по результатам своих исследований систематизируют их следующим образом: эгоис­тические, антисоциальные мотивы; игнорирование правил или условий их примене­ния; желание казаться оригинальным; сознательные попытки улучшить процедуру; не­компетентность вследствие забывчивости или оплошности; некомпетентность вслед­ствие физиологических факторов (например опьянение или усталость) или ирраци­ональные мотивации (например болезненная патология в поведении); ситуационные факторы (неопределенность ситуации или противоречие между применяемыми пра­вилами) (Argyle, Furnham, Graham, 1981, p. 139). Вдругом исследовании техже ав­торов изучались возможные типы реакций на нарушение правил и были выделены такие, как смех, смущение, раздражение, напряжение и др.

9 Зак 927

действий и взаимодействия участников ситуации, их вербальной коммуникации и т. д. Особый интерес у нас вызывает возможность существования правил, регули­рующих последовательность актов взаимодействия в социальных ситуациях. Сам по себе факт неслучайного порядка протекания событий зафиксирован в исследова­ниях (Patterson, Moore, 1979). Понятно, что каждая социальная ситуация содер­жит определенный набор отдельных актов социального поведения. Аргайл, Фюрн-хэм и Грахам предлагают именовать их элементами социальных ситуаций и рас­сматривать как шаги, используемые для достижения целей ситуации.

Ими же было проведено исследование, направленное на изучение степени уни­версальности «репертуара» элементов социальной ситуации. Они наблюдали раз­нообразные ситуации (поведение маленьких детей, семейное взаимодействие, со­вещание и переговоры, взаимодействие между доктором и пациентом, поведение в школьном классе, психотерапевтическое интервью). Все эти ситуации описыва­лись ими по нескольким параметрам: используемые вербальные категории, содер­жание речевых высказываний, невербальные коммуникации и действия (физичес­кие, телесные). Однако полученные результаты скорее разочаровывают. Вербаль­ные категории Бейлса оказались приложимы, но не всегда полезны для описания социальных ситуаций; вербальное содержание варьировало настолько, что кажет­ся маловероятным найти общий набор категорий для их описания; невербальные коммуникации, наоборот, оказались весьма схожи во многих ситуациях, утрачивая тем самым ситуационную специфичность; физические действия также варьирова­ли, но вследствие своей повторяемости могли быть описаны при помощи ряда кате­горий (Argyle, Furnham, Graham, 1981, p. 197).

В еще одном исследовании Дж. Грахам, М. Аргайла, Д. Кларка и Г. Максвелла изучались четыре типа ситуаций («вечер дома вдвоем с супругом», «посещение ва­шего постоянного врача», «спортивные занятия с другом того же пола», «первая встре­ча с человеком противоположного пола, которого вы находите привлекательным»). Авторы пытались выделить общие сегменты поведения, из которых состоят эти си­туации. Однако результаты вновь показали, что элементы действий весьма разно­образны, а повторяющиеся и, следовательно, важные для всех ситуаций элементы скорее относятся к чувствам.

Таким образом, попытки найти универсальные принципы протекания социальных ситуаций, некую «грамматику», общую для всех ситуаций, трудно считать увенчав­шимися успехом.

Наша задача имеет более ограниченный характер. Поскольку предметом нашего внимания является один из видов социальных ситуаций — конфликтные ситуации, попытка исследования правил их протекания казалась нам более реальной. Если «правила конфликта» существуют, то при всем разнообразии и уникальности кон­кретных ситуаций в их динамике должно обнаруживаться нечто типичное и повто­ряющееся, основанное на нормативных представлениях участников конфликта о правилах их взаимодействия. На наш взгляд, в рамках конфликтного взаимодей­ствия могут быть выделены такие его аспекты, которые наиболее адекватно описы­ваются именно с помощью понятия правил.

Существование правил последовательности действий в конфликтных ситуаци­ях стало предметом специально проведенного нами исследования. В качестве мате-

I |)И<1Ла ИСПОЛЬЗШ1(Ы1Н 1. U 11111 clllllH 144111(1.11 И |\ 1ШЯЛ \.ni уи

записях участников конфликтов, они были «отредактированы» нами за счет исклю-| чения деталей, сюжетных подробностей, личностных характеристик и других эле­ментов так, что фактически осталась лишь «голая» схема действий участников конфликтной ситуации, состоящая из нескольких элементов, в текстовом выраже­нии — из нескольких предложений. Каждое из них записывалось на отдельной кар­точке, и первое помечалось номером один. Все остальные предъявлялись вместе. Задание для испытуемых было простым: расположить карточки-элементы ситуа­ции в логической последовательности естественного хода событий, отметив против каждого выбора процент субъективной уверенности в его правильности. Приведем пример такого задания.

«1. Дети шумят в классе.

2. Учительница наказывает ребенка.

3. Ребенок жалуется маме на несправедливость.

4. Мама идет к учительнице.

5. Мама и учительница обсуждают ситуацию.

6. Мама идет к директору.

7. Директор вызывает учительницу к себе.

8. Учительница объясняет ситуацию директору.

9. Директор, мама и учительница обсуждают ситуацию».

На первом этапе предъявлялись две ситуации разного содержания (производ­ственный и школьный конфликты) с одной и той же «размерностью» — количе­ством «шагов» развития ситуации (использовались ситуации с пятью шагами).

Результаты были однозначными. Оказалось, что испытуемые (которыми явля­лись профессиональные психологи со стажем, начинающие психологи-студенты, педагоги и лица с высшим образованием, не имеющие отношения к психологии, — всего 15 человек) практически безошибочно выстраивают последовательность эле­ментов конфликтных ситуаций. Полученные нами данные подтвердили аналогич­ные результаты Аргайла, Фюрнхэма и Грахама, пришедших к выводу, что у людей имеется хорошо развитая интуитивная идея порядка следования.

Нам не хотелось приписывать полученный результат простоте задания. Поэто­му на следующем этапе по тому же принципу были созданы схемы конфликтных ситуаций с 7- и 9-шаговыми последовательностями, и эксперимент был повторен. Полученный близкий результат позволил еще раз повторить эксперимент, но отли­чием этого третьего этапа было то, что в элементы ситуации были включены компо­ненты, связанные с аффективными проявлениями участников конфликта: напри­мер а) «Ребенок переживает, что с ним поступили несправедливо», б) «Мама пере­живает, что с ее ребенком поступили несправедливо», в) «Учительница пережива­ет, что ее действия считают несправедливыми».

Включение этих аффективных компонентов существенно повлияло на резуль­тат, поскольку участники эксперимента испытывали явные затруднения с их лока­лизацией в пространстве конфликтной ситуации.

Рассмотрим в качестве примера результат, полученный при использовании вы­шеприведенного текста конфликтной ситуации. В целом, выстраивание 5-, 7- и даже 9-шаговой последовательности действий в данной ситуации не вызывало

i рудное i ей у -же пер i od. i фисоединение к девяти каpi очкам ищи трех с указанием на переживания участников конфликта («а», «б» и «в») изменило картину. Наблю дение за поведением экспертов показало, что «карточки-переживания», вызывая затруднение, часто откладывались до тех пор, пока из «карточек-действий» не выс­траивалась общая картина. Затем наши респонденты пытались «встроить» в эту картину «карточки-переживания». В табл. 8-8 приведены результаты этого этапа работы. Элементы, отражающие переживания участников конфликта, оказались его «плавающими» характеристиками: их «встраивание» в общую схему ситуации явно вызывало затруднения, связанные с выбором места этих элементов в общей логике развития событий, а принятое решение допускало разные варианты (даже у одного и того же человека, так как иногда ответы не были однозначными и имели характер «либо-либо»). Судя по полученным результатам, большая вероятность, однако, приписывается предшествованию переживаний участника конфликта его действиям. Например, вероятность размещения элемента а) «Ребенок пережива­ет, что с ним поступили несправедливо» перед элементом 3) «Ребенок жалуется маме на несправедливость» равна 0,70, а после него — 0,29 (как сказал один из испытуемых, «сначала переживают, а потом действуют»). Впрочем, хотя и с мень­шей вероятностью, но допускается и обратная последовательность событий (реп­лика другого испытуемого: «Что же переживать заранее, ведь все еще можно ула­дить!»).

Таким образом, полученные нами результаты позволяют прийти к выводу о су­ществовании у человека представлений о «естественной логике событий» в кон­фликтных ситуациях. Эти когнитивные схемы особенно отчетливы в том, что каса­ется логики последовательности действий участников конфликта и менее устойчи­вы в приписывании логики аффективным аспектам взаимодействия участников кон­фликтной ситуации.

Таблица 8-8

«Выстраивание» последовательности развития конфликтной ситуации: вероятность размещения элементов-«переживаний»

1. Дети шумят в классе.

2. Учительница наказывает ребенка.

а) Ребенок переживает, что с ним поступили несправедливо — 0,70

3. Ребенок жалуется маме на несправедливость.

а) Ребенок переживает, что с ним поступили несправедливо — 0,29

б) Мама переживает, что с ее ребенком поступили несправедливо — 0,51,

4. Мама идет к учительнице.

б) Мама переживает, что с ее ребенком поступили несправедливо — 0,20

5. Мама и учительница обсуждают ситуацию.

б) Мама переживает, что с ее ребенком поступили несправедливо — 0,2*9

в) Учительница переживает, что ее действия считают несправедливыми — 0,31

6. Мама идет к директору

7. Директор вызывает учительницу к себе.

в) Учительница переживает, что ее действия считают несправедливым — 0,58 8 Учительница объясняет ситуацию директору.

в) Учительница переживает, что ее действия считают несправедливым — 0,10 9. Директор, мама и учительница обсуждают ситуацию.

Рассмофим еще одну иллюстрацию к сказанному, идми ил нсшшл пилодипишт имело своей целью проверку гипотезы о наличии у людей типовых представлений о i гратегии поведения в конфликтах. В опросе участвовали инженерно-технические работники (всего 160 человек). Респондентам предлагались ситуации, содержание которых не раскрывалось и которые фактически обозначали только характер долж­ностных отношений с противостоящей стороной.

Приведем конкретный текст задания.

«1. Предположим, что у вас с кем-то из ваших коллег возник деловой спор и вы убеждены в своей правоте, но знаете, что человек, с которым вы поспорили, ни за что не уступит. Как вы поступите?

а) Буду отстаивать свою точку зрения во что бы то ни стало;

б) махну рукой и уступлю.

2. Предположим, что при предъявлении вами обоснованных требований к подчиненному, он пошел на обострение отношений, и в силу этого между вами возникла конфликтная ситуация. Как вы поступите в этом случае?

а) Лучше пойду на обострение ситуации, но от своего не отступлю;

б) считаю, что в этом случае лучше сгладить ситуацию любым способом, но не допускать развития конфликта.

3. Предположим, что у вас возник деловой спор с руководителем, рискую­щий перерасти в конфликтную ситуацию. Как вы поступите в случае, если убеждены в своей правоте?

а) Буду отстаивать свою точку зрения;

б) махну рукой и уступлю».

Мы предполагали, что в условиях неопределенности предъявляемых ситуаций выбор той или иной альтернативы поведения будет обнаруживать «типовое» пред­ставление о «правильном» взаимодействии в подобных ситуациях. По результатам данного опроса проявили готовность отстаивать свою точку зрения в случае кон­фликта с руководителем 78,8% респондентов, в случае конфликта с коллегой — 75,0% и в случае конфликта с подчиненным — 56,2% опрошенных.

Следующий блок вопросов касался возможности использования формальных спо­собов разрешения ситуации. Вопросы были сформулированы следующим образом:

«Если у вас возник затяжной конфликт с непосредственным руководите­лем и вы считаете, что правота на вашей стороне, обратитесь ли вы за помо­щью к вышестоящему руководителю, если не видите другого выхода?

а) Обращусь, если другого выхода нет;

б) нет, не обращусь, потому что считаю это недопустимым».

Аналогично были сформулированы вопросы относительно ситуаций конфликта с коллегой или подчиненным. Как и в предыдущем случае, мы не затрагивали вопро­са о предмете спорной ситуации, а ориентировались на выявление нормативных представлений о правилах поведения в тех или иных условиях.

Результаты показали следующее. Обратиться к вышестоящему руководителю в случае конфликта с руководителем считали возможным 53,8% опрошенных, в слу­чае конфликта с коллегой — 40,5% и в ситуации конфликта с подчиненным — 25,3% респондентов. В этих результатах отчетливо проявились тенденции к выбо-

ном случае неизвестного), но в явной зависимости от характера должностных отно­шений с противостоящей стороной.

Приведенные примеры свидетельствуют о наличии у опрошенных «типовых» представлений о правилах взаимодействия в конфликтах. Выбор стратегии поведе­ния отчетливо варьирует в зависимости от характера должностных отношений с партнером, т. е. у респондентов существуют разные представления о правилах дей­ствий в ситуациях конфликта с руководителем, коллегой и подчиненным.

Еще одна иллюстрация, взятая из наших исследований, касается уже не общей логики развития конфликта, но отдельных его правил. Нашим экспертам (12 чело­век из общей выборки инженерно-технических работников) на этот раз предлага­лись однотипные схемы конфликтных ситуаций (в виде текстов) с разными последова­тельностями действий участников конфликта. Приведем конкретный пример. В одной из ситуаций подчиненный узнает, что, несмотря на состоявшийся у него с непосред­ственным руководителем разговор, руководитель все же принял решение, которое не устраивает подчиненного. Он идет к руководителю и обсуждает проблему. Им вновь не удается договориться, и подчиненный обращается к вышестоящему руко­водителю. В другом варианте при той же завязке подчиненный сначала идет к выше­стоящему руководителю, а затем к непосредственному. В других предъявлявшихся ситуациях варьировалась последовательность использования официальных спосо­бов решения проблемы (отдать распоряжение или приказ) и неформальных попыток договориться. Задание экспертам состояло в том, что они должны были оценить пра­вильность действий участников конфликта, при этом специально оговаривалось, что речь идет не об эффективности предпринимаемых ими шагов, но об их «правиль­ности» с точки зрения соответствия тому, что «принято», «как это делается».

Оказалось, что и здесь мнения наших респондентов совпадают относительно пра­вил последовательности шагов. Так, в вышеприведенных ситуациях респонденты указывали, что правила требуют предварительного обращения к непосредственно­му руководителю (даже если именно от него исходит неудовлетворяющее решение и шансы договориться с ним невелики), а затем к вышестоящему; что предваритель­но надо действовать неформально, пытаться «договориться по-дружески», а затем уже действовать «по букве закона». Таким образом, и результаты данного исследо­вания иллюстрируют тот факт, что в конфликте могут быть выделены определен­ные правила поведения его участников.

Проведенный в данном разделе анализ позволяет подтвердить предположение о том, что взаимодействие в конфликте характеризуется наличием правил, которые с учетом традиции использования соответствующих концептов, в социальных на­уках понимаются как система представлений участников конфликта о «правиль­ном» поведении. Проведенное экспериментальное исследование подтвердило гипо­тезу о наличии у человека представлений о последовательности действий в конф­ликте, о «естественной логике событий».

Другое исследование выявило существующую зависимость между выбором страте­гии своих действий участниками конфликта и должностными отношениями с парт­нером (независимо от содержания конфликта), что указывает на наличие разных правил взаимодействия в ситуациях конфликта с руководителем, коллегой, подчи­ненным. Таким образом, проведенные теоретические и эмпирические исследова-

11111)1 Ми.ШШШЛИ)ЧДС|У11Л|\. I |IH(JUI),i I II ijrmil I iiwiium.iv wi^i^,..... 11,'uur.»,,....,.*.„*........

iiihx логику конфликтного взаимодействия, и проиллюстрироиать это положение данными о наличии у людей представлений о характере и последовательности дей-I с 1 ний в конфликтных ситуациях.

Культурные нормы взаимодействия в конфликте

Конфликтные явления занимают определенное место в культурном сознании, а взаимодействие в конфликтах имеет безусловные культурные основы. При обсужде­нии причин возникновения конфликтов уже отмечалась роль культурных факторов.

Когда человек «определяет» ситуацию как конфликтную, он начинает вести себя в соответствии с этим определением по «законам» конфликта, имеющим определен­ный культурный контекст. М. Мид принадлежит идея о необходимости различать среди культур следующие три типа: сотрудничающие, соперничающие и индивидуа­листические. Воспользуемся анализом ее рассуждений, выполненным М. Оссов-ской(Оссовская, 1987, с. 104-106). В своих рассуждениях М. Мид основывается на коллективном труде американских авторов, описавших 13 разных культур с точки зрения преобладания в них принципа сотрудничества или соперничества. Что каса­ется причин этих культурных различий, то Мид приводит больше отрицательных, чем положительных результатов: нет связи между преобладанием принципа сотруд­ничества или соперничества, с одной стороны, и способом добывания средств к жиз­ни (охотой, земледелием или скотоводством) — с другой; также не играет роли бла­госостояние группы и уровень технологического развития.

Исключив влияние ряда факторов, Мид находит некоторые детерминанты в со­циальной структуре племени. «Культура сотрудничества» свойственна замкнутым группам, в рамках которых человек обладает определенной позицией и гарантиро­ванной безопасностью, а его положение не зависит от его инициативы и личных притязаний. В других же типах культур человек не чувствует себя в безопасности, пока не убедится в своем несомненном превосходстве. М. Оссовская подвергает критике эти рассуждения: «М. Мид ставит преобладание принципа соперничества или сотрудничества в зависимость от ощущения безопасности, причем последнее она принимает как нечто первичное, не требующее дальнейших разъяснений. С тем же успехом можно было бы принять за первичное склонность к соперничеству... Я полагаю, что склонность к определению в межчеловеческих отношениях некоего "порядка клевания" может считаться столь же первичной, как и стремление к безо­пасности...» (там же, с. 106).

Конечно, соперничество не обязательно имеет конфликтный характер, а сотруд­ничество не обязательно предполагает солидарность. Несмотря на неправомер­ность полного отождествления соперничества и конфликтного взаимодействия (ко­торое выступает лишь одной из форм соперничества), работы Мид интересны для понимания природы конфликтных явлений благодаря убедительной демонстрации культурной детерминированности противоречий в социальных (и межличностных) отношениях.

Богатейший материал для изучения культурных факторов борьбы дает И. Хей-зинга. В сущности, вся его знаменитая книга «Homo Ludens» посвящена обсужде­нию тезиса «Игра — это борьба, а борьба есть игра» (Хейзинга, 1992, с. 55), объеди-

нению катетрии оорьоы и игры в архаической культуре, культурный контекст оп­ределяет и характер возникающих конфликтных ситуаций, и способы выхода и.ч них. «В чисто феодальные времена, — пишет Хейзинга, — повсюду возникали от дельные, ограниченные конфликты, в основе которых невозможно обнаружить ни какого иного экономического мотива, кроме того, что одни завидовали богатству других. Не только богатство порождало зависть, но ничуть не меньше — и слава. Фамильная гордость, жажда мести, пылкая верность сторонников — вот каковы были главные побуждения» (с. 22). При этом некоторые виды конфликтов приобре­тают ритуальный характер, «скандалы из-за обладания реликвиями после всякого рода торжественных церемоний, так сказать, входят в программу» (с. 53).

Сам процесс возникновения и развития конфликтов нормативно определен. П. Бурдье, французский социальный антрополог, изучавший жизнь берберского на­рода кибилов, писал, что «конфликты у кибилов в значительной степени регулиро­вались сложной системой вызовов, оскорблений и надругательств» (Карле, 1992, с. 379). При этом, по мнению Бурдье, подобные действия следует интерпретировать «не как пустые ритуалы или как способ решения конфликтов, но как сигналы и сим­волы, которые подтверждают и выстраивают лежащий за ними порядок определен­ных социальных отношений».

Что же касается разрешения конфликтов, то в средневековье «любой возник­ший вопрос должен получить идеальное разрешение — стоит только познать долж­ное соотношение между частным происшествием и вечными истинами; соотноше­ние же это выводится, если к фактам приложить формальные правила» (Хейзинга, 1992, с. 258-259). Этот принцип реализуется во многих сферах обыденной жизни, в том числе и в области военных действий, где «такие вещи, как право победителя на имущество побежденных, право захвата в плен, верность данному слову, опреде­лялись правилами игры, выработанными для проведения турниров или охоты. Же­лание ввести насилие в рамки права и правил исходит не столько из своего рода правового инстинкта, сколько из рыцарского понимания чести и общего стиля жиз­ни» (там же, с. 259). Анализируя обычай кровной мести как традиционный механизм разрешения острых конфликтных ситуаций у северокавказских народов, Г. У. Солда-това указывает, что его важнейшей стороной всегда являлся «комплекс обычаев при­мирения противников. На его основе выполнялась важнейшая функция этого обы­чая — примиренческая, предполагающая не насилие, а договоренность конфликту­ющих сторон» (1994, с. 140). Не только исторический, но и современный материал позволяет говорить о влиянии культурных факторов на практику разрешения кон­фликтов. Так, изучение семейных конфликтов, проведенное в Японии, Индии и США, выявило культурные различия в их протекании и разрешении (Kumagai, Strauss, 1983).

Предпринятый анализ культурных аспектов конфликтов позволяет прийти к выводам о культурной природе конфликтной феноменологии. Конфликтные явле­ния занимают определенное место в культурном пространстве. Вместе с культуро­логами мы можем говорить не просто о социальной природе конфликта и его куль­турных факторах, но и о том, что сам процесс возникновения и развития конфлик­тов определяется нормативно, что проявляется в культурных примерах конфликт­ных ритуалов, различиях в возникновении конфликтов и их разрешении и др.

Этические нормы взаимодействия в конфликте

Сложившаяся традиция использования понятия нормы допускает его двой-твенное толкование-. С одной стороны, как уже отмечалось, норма относится к чис-iy модальных категорий, т. е. отражает типическое в поведении большинства лю-1ей. С другой стороны, норма — это некий образец поведения, который может и не)азделяться большинством, но рассматриваться как желательный. Примером тако-'о рода являются этические нормы — принципы одобряемого поведения, приемле­мые групповые или общественные нормы взаимодействия в ситуациях достижения

оих целей.

, Однако «неправильное», «отклоняющееся» поведение также имеет свой норма­тивный образец. Ю. М. Лотман, анализируя психологические основы бытового по­ведения, указывает: «Возникают правила для нарушений правил и аномалии, необ­ходимые для нормы... При этом различные типы культуры будут диктовать субъек­тивную ориентированность на норму (высоко оценивается "правильное" поведение, жизнь "по обычаю", "как у людей", "по уставу" и пр.) или же ее нарушения (стремление к оригинальности, необычности, чудачеству, юродству, обесцениванию нормы амбива­лентным соединением крайностей)» (Лотман, 1975, с. 26). «Неправильное» поведе­ние также подчиняется определенным законам социального взаимодействия или, как там же пишет Лотман, «неправильное, нарушающее нормы данной обществен­ной группы поведение отнюдь не случайно»; с другой стороны, оно «не случайно» и для индивида, поскольку за частными, отдельными действиями или стратегиями по­ведения стоят индивидуальные, «парадигмальные» представления относительно данного класса ситуаций.

Таким образом, поведение индивида в ситуациях противоречивого взаимодей­ствия, направленное на достижение своих целей, может быть «правильным» и «не­правильным» с этической точки зрения. Для характеристики подобного взаимодей­ствия в ситуациях противоборства — соперничества, конкуренции, соревнования и т. д. — социологами, культурологами, психолога­ми иногда используются метафоры «честная игра» (fairplay) и «нечестная игра».

Этическим принципам «правильного» поведе­ния уделяют внимание разнообразные этические учения. Наиболее известные из этих принципов, такие как «золотое правило» этики или категори­ческий императив Канта, в силу своей широкой известности стали элементами обыденного зна­ния. Гораздо менее изучены образцы и нормы «неправильного» поведения. Любопытен факт, подмеченный Оссовской: обсуждая проблему личностного образца, она обращает внимание на отсутствие термина для обозначения «антиоб­разца»; по ее мнению, «пробел в терминологии свидетельствует о недостаточном внимании к са­мой проблеме» (1987, с. 30).

По законам улицы была запрещена драка из-за мести, или по злости, или как прояв­ление драчливого характера Разрешалась и поощрялась организованная драка меж­ду совершенно равными по силе противни­ками, под надзором старших и «по любви», так как дравшиеся до и после драки триж­ды целовались. Запрещено было в драке рвать одежду противника, царапать лицо и бить под ложечку. При первом же проявле­нии злости драка сразу прекращалась. По­ощрялись драки между двумя разной силы и возраста противниками, но при этом обя­зательно уравнивались их силы простым способом: у более сильного подвязыва­лась к туловищу левая или правая рука, а ноги связывались веревкой для уменьше­ния шага и силы прыжка Такая драка счи­талась особенно полезной для развития смелости и особо почетной...

Природа ребенка в зеркале автобиографии

Описание принципов, приемов, тактики «нечестной игры» не может быть дано через инверсию этических принципов, поскольку существуют особые правила, тех ники и приемы такого взаимодействия.

Одна из наиболее ранних и ярких посвященных этому работ, — это труд Аристо­теля «О софистических опровержениях», описывающий самые разнообразные при­емы достижения цели в споре. Содержание этой работы таково, что, например, в английском переводе она называется «О софистических уловках» (Аристотель, 1972, с. 661). Древнегреческий философ особо выделяет эристические умозаклю­чения, кажущиеся правдоподобными, но на самом деле таковыми не являющиеся (с. 349). Благодаря этому имя Аристотеля упоминается в связи с эристикой, кото­рая в классической интерпретации Шопенгауэра определяется как «искусство спо­рить, притом спорить так, чтобы остаться правым» (Шопенгауэр, 1910, с. 618-619).

Предлагая четко различать «изыскание объективной истины» и «искусство ос­таваться правым», Шопенгауэр именно его делает предметом своего анализа: «На­учная диалектика в нашем смысле слова имеет поэтому главною своею задачею — собрать эти нечестные уловки, применяемые в спорах, и проанализировать их для того, чтобы при серьезном споре тотчас же можно было заметить и уничтожить их. Именно поэтому она сознательно должна избрать своей конечной целью лишь уме­ние оставаться правым, а не объективную истинность» (с. 624). Шопенгауэр оста­ется верен избранному объекту исследования: вся его работа посвящена соответ­ствующим «уловкам» (он сам использует этот термин), которые имеют по преиму­ществу логический характер, но не пренебрегают и психологическим воздействием на партнера (вплоть до задевания его личности).

Обратимся к обсуждению интересующих нас аспектов межличностного взаимо­действия — к описанию той же проблемы нарушений этических норм, но уже на уровне собственно действия, поведения партнеров или одного из них.

Родоначальником идей в данной сфере нередко считают Никколо Макиавелли, заслуги которого подтверждены возникновением специального понятия — «макиа­веллизм», означающего пренебрежение нормами морали ради достижения своих целей, а также разработкой в психологии на основе обозначаемого этим понятием явления «шкалы макиавеллизма».

Распространенность в обществе и в межличностных отношениях различных форм борьбы с присущим им деструктивным потенциалом заставляет вводить огра­ничения по их применению. По замечанию Хейзинги, «каждый случай борьбы рег­ламентируется ограничительными правилами...» (Хейзинга, 1992, с. 106). Нередко они поражают своей универсальностью. Например, известны факты удивительного сходства обычаев ведения войны (ее этических принципов) на средневековом Запа­де и в Китае. «Во все времена существовал человеческий идеал честной борьбы за правое дело» (там же, с. 118).

Исторический обзор Оссовской «О некоторых изменениях в этике борьбы» позволил ей выде­лить ряд предписаний «кодексов борьбы», кото­рые «так или иначе ограничивают человеческую агрессивность» (1987, с. 492). Часть этих «пред­писаний» имеет откровенно этическую основу.

Использование человека в качестве сред­ства — основное нарушение этических от­ношений

СП Рубинштейн

п, прежде всего, соображения милосердия и гуманности, нередко принимавшие характер соответствующих институциональных норм Далее, это уважение к про-■| ивнику и, наконец, уважение к самому себе, чувство собственного достоинства, из которого вытекают требования не нападать на противника, оказавшегося в худшем положении, не использовать слабости противника, вообще, не искать легкой побе­ды, выбирать противника, равного себе, Другие ограничения, приводимые Оссовс­кой, это необходимость поддержания «игровой мохивации», что, например, предпо­лагает равенство партнеров, а также «соображения взаимности», связанные с тем, что противник может использовать в борьбе те же средства.

Далее Оссовская рассматривает, как изменяются эти смягчавшие ход борьбы факторы в XX веке, породившем новые формы вооруженной борьбы. Приведем сле­дующее соображение: «Этика "честной игры" была создана для межиндивидуаль­ных отношений личного характера». Сокрушительный удар по ней был нанесен "внеличной этической ориентацией", предполагающей "полное отождествление с делом, которому ты служишь", позволяющей оправдать тот или иной поступок "ин­тересами дела", а также "этикой, регулирующей не отношения между людьми, каждый из которых действует от собственного имени и в собственных интересах, а отношения между людьми, которые защищают интересы других» (там же, с. 505-506). Сказанное чрезвычайно важно для понимания природы «нечестной игры» в различных сферах межличностного взаимодействия, а не только в области военной борьбы, которой в основном посвящен обзор Оссовской

Иные способы раскрытия и интерпретации данной темы демонстрируют работы, посвященные «играм», которые призваны путем особого манипулирования приво­дить к достижению цели. Таковы, например, «служебные игры», направленные на уклонение от работы, перекладывание ее на других, снятие с себя ответственности и т. д. Эти и другие виды «игр» соотносятся с типом социального взаимодействия, который характеризовался ранее как «нечестная игра». (В то же время следует раз­граничить ситуации сознательного выбора стратегии «обыгрывания» партнера и те «психологические игры», сценарии которых не осознаются участниками, равно как и преследуемые цели.)

Проведенный выше анализ работ, в той или иной мере затрагивающих вопросы достижения индивидом своей цели в условиях социального взаимодействия, позво­ляет охарактеризовать данную проблему следующим образом.

Взаимодействие в противоречивых ситуациях, где цели участников оказывают­ся либо несовместимыми, либо противоречивыми, актуализируют этический ас­пект, всегда явно или неявно опосредующий любую ситуацию межличностного вза­имодействия.

Конфликтное взаимодействие может вестись по правилам «честной игры», т. е. с соблюдением обоюдно принятых или подразумеваемых этических норм. Од­нако участники ситуации могут затеять игру с целью «перехитрить», «подавить» другого, в результате чего развивается взаимодействие по типу «нечестной игры». Этическая проблема возникает тогда, когда взаимодействие развивается по типу «нечестной игры», когда партнер рассматривается как средство или помеха в дости­жении каких-либо целей, а значит, должен быть использован или нейтрализован. Общение перестает вестись по правилам равного партнерства и развивается

суоъект-ооьеюныи тип взаимодействия, предполагающий использование специ­фических приемов воздействия на партнера, направленных на д