История Оливера 11 страница

Затем мы вернулись домой, на пик Виктория. Узкие улицы со ступеньками. Палатки, выстроившиеся на базарной площади так, что с высоты напоминали гигантского паука. Кэт-стрит, где в покрытых красными навесами ларьках можно было найти абсолютно все – никогда я не видел нигде подобного изобилия…

Я съел столетней давности яйцо (прожевал и проглотил, стараясь не чувствовать вкуса).

Позже Джон объяснил, что этот деликатес готовится несколько недель.

– Их протравливают мышьяком, а потом покрывают илом.

Сказано это все было уже после того, как я съел яйцо!

Мы миновали лекарственные ларьки. Впрочем, меня не слишком заинтересовали семена, ни грибы, ни засушенные морские коньки.

Далее проследовали винные лавки, где продавались маринованные змеи.

– Нет, Джон, маринованную змею я есть не буду, – отнекивался я.

– А это очень полезно, – ответил он, явно наслаждаясь моим отвращением. – Змеиный яд в сочетании с вином творит чудеса.

– Например?

– Лечит ревматизм. Улучшает потенцию.

К счастью, ни то, ни другое пока мне не было нужно. Поэтому я объявил:

– Учту. Но на сегодня с меня хватит.

И мы вернулись на виллу.

– Если встанете рано утром, – сказал Джон, пока мы парковались, – я покажу вам нечто интересное. Из области спорта.

– Ага, я люблю спорт! – обрадовался я.

– Тогда я заеду к семи, о’кей? В Ботаническом саду проводятся бои с тенью [76]. Захватывающее зрелище.

– Эй-о’кей, – ответил я.

– Приятного вечера, Оливер! – сказал Сян на прощание.

– Спасибо.

– Вообще-то в Гонконге каждый вечер – приятный, – добавил он.

– Марси, черт побери, я словно угодил в сказку! – сказал я.

Мы сидели в джонке и любовались закатом. Лодка рассекала волны по направлению к «Плавучим ресторанам». Иллюминация ослепляла.

– Вспомни поговорку про тысячи огней, – ответила мисс Биннендейл. – Мы увидели еще только первый десяток, Оливер.

Нас ждал ужин при свечах. С рыбой, которую мы предварительно выбрали в аквариуме. А я попробовал вина времен (ау, ЦРУ!) коммунистического Китая. И нашел его невероятно вкусным.

Беседа за столом была столь же пустой и формальной, сколь роскошной – обстановка. Например, мы обсуждали, чем Марси занималась сегодня (мои реплики сводились к «Вау!» и «С ума сойти!»).

Похоже, она разом обработала всех этих бюрократов из финансовой сферы Гонконга.

– Они ведут себя так по-английски, – прокомментировала она.

– Ты ведь в курсе, что Гонконг был британской колонией, – заметил я.

– Все равно! Их самая большая мечта – чтобы Ее Величество Королева приехала сюда и лично благословила новое поле для крикета, – брезгливо поделилась Марси.

– Ничего себе! Здорово. Готов поспорить, что в конце концов они своего добьются, – присвистнул я.

Принесли десерт. Мы перешли к обсуждению нашего «великого бегства», которое уже продолжалось около двух суток.

– Джон Сян хороший парень, – сказал я, – и прекрасный гид. Но я не полезу на пик Виктория, пока не буду уверен, что на вершине смогу держать тебя за руки.

– Давай условимся встретиться там завтра – пойдем смотреть на закат, – подмигнула Марси.

– Великолепно.

– Значит, в пять, – добавила она, – на самом пике Пика.

– Так выпьем же за это винца коммунистической закваски! – предложил я.

Мы скрепили тост поцелуем. И отплыли домой.

Чем же я заполнил время, остававшееся до встречи с Марси на вершине горы Виктория?

Ну, во-первых, с утра мы отправились на бой с тенью. Джон знал каждое движение. Абсолютное владение силой впечатляло.

Потом Сян предложил посмотреть нефритовую коллекцию в саду Тигра, а после попробовать на завтрак димсам [77]. Я сказал, что не имею ничего против, по крайней мере, если не придется есть змею.

Еще спустя пятьдесят семь кадров «Кодаколора» мы решили выпить по чашке чая.

– А чем сегодня занимается Марси? – поинтересовался я, чтобы облегчить задачу Джону, который, в конце концов, был управляющим, а не туристическим гидом.

– Встречается с директорами фабрик, – ответил он.

– У Биннендейлов есть свои фабрики?

– Не совсем свои. У нас с ними эксклюзивные контракты. В работе компании это ключевое звено. То, что мы называем гонконгским лезвием.

– И что же это за лезвие?

– Люди. Или, как говорите вы в Штатах, рабочая сила. Рабочий в США получает в день больше, чем гонконгский – в неделю. А некоторые и того меньше.

– Какие некоторые? – изумился я.

– Ну не платить же подросткам столько же, сколько взрослым, – им и половины будет за глаза. Они шьют прекрасную одежду, которую мы маркируем «произведено в США». При этом стоит она в несколько раз дешевле, чем произведенная в Америке или Европе, – пояснил Джон.

– Надо же. Интересно! – подмигнул я.

Судя по всему, Джону нравилось, что мне удалось вникнуть в тонкости работы гонконгского «лезвия». Я же был рад воспользоваться случаем и узнать что-то такое, о чем путеводители молчали.

– А когда двое рабочих претендуют на одно место, они могут договориться и поделить зарплату. Тем самым, работу получат оба, – продолжал Сян.

– Неслабо, – сказал я.

– Неслабо, – улыбнулся он, оценив мой американский жаргон.

– Только, получается, каждый работает полный рабочий день, а получает лишь половину? – уточнил я.

– Ну, никто из них не жалуется, – парировал Сян, расплачиваясь за нашу трапезу. – Ну что, поедем смотреть окрестности?

– Джон, а можно ли организовать экскурсию на фабрику?

– Их в Гонконге тридцать тысяч, так что почему бы и нет. Предпочитаете крупные или совсем крошечные семейные предприятия?

– Как насчет небольшой экскурсии по фабрикам Марси? – подкинул идею я.

– Эй-о’кей, – ответил Джон Сян.

Первую остановку мы сделали под Коулуном. Да, здешние виды определенно не подходили для открыток! Тут были толпы народу и грязь, а в узкие улочки почти не проникало солнце. В жуткой толкотне пришлось прокладывать себе дорогу локтями.

– Остановка первая, – объявил Джон, когда мы припарковались во дворе, – изготовление рубашек.

Мы вошли.

Мне вдруг показалось, что я попал на фабрику начала XIX века в Фолл Ривер, штат Массачусетс.

Это был настоящий ад для рабочего.

И, черт побери, другого подходящего слова у меня не нашлось.

Настоящий ад. Темный, тесный и душный.

Несколько десятков женщин лихорадочно выводили швы, склонившись над швейными машинками.

Все это происходило в тишине, нарушаемой только щелканем и гулом – главными вестниками продуктивности.

Господи, да здешняя атмосфера напоминала фабрики Амоса Барретта!

Хозяин цеха поспешил поприветствовать Джона. Ну, и меня, западного гостя. Мы начали осмотр. А посмотреть было на что. Максимум зрелищ при минимуме места.

Надзиратель болтал на китайском. Джон объяснил мне, что тот гордится, насколько эффективно работает производство.

– Рубашки у них получаются потрясающие, – прокомментировал Джон.

Он остановился и показал на девушку, которая торопливо скармливала рукава рубашек жадным челюстям огромной швейной машины.

– Посмотрите, какая изумительная двойная строчка. Высочайшее качество! – нахваливал рубашки Сян. – Такого в Штатах не делают!

Я посмотрел.

К сожалению, пример попался не самый удачный. Не в плане качества работы, а в плане самой трудящейся.

– Сколько лет этой девочке? – спросил я.

Девочка работала молча, не обращая на нас ни малейшего внимания. Ну, разве что чуть прибавила темп.

– Четырнадцать, – сообщил начальник цеха.

Похоже, по-английски он все-таки понимал.

– Джон, это вранье, – спокойно произнес я, – ребенку лет десять. Максимум.

– Четырнадцать, – как попугай, повторил начальник цеха. Вмешался и Джон:

– Оливер, это законный минимум.

– Я не обсуждаю закон, я просто говорю, что девочке десять лет!

– У нее есть карточка, – заявил куратор. Похоже, язык он знал вполне сносно.

– Я хотел бы на нее взглянуть, – предложил я. Вежливо. Разве что не добавив «пожалуйста». Джон бесстрастно наблюдал, как куратор попросил у девочки удостоверение. Она тут же запаниковала. Господи, как ей объяснить, что это не облава?

– Вот, сэр, смотрите. – Начальник цеха помахал картой. На которой не было даже фотографии.

– Джон, – сказал я, – тут нет фото.

– Пока вам не исполнилось семнадцать лет, можно работать без фото, – ответил он.

– Понимаю, – сказал я.

Двое мужчин сверлили меня взглядом, судя по всему, с нетерпением желая двинуться дальше.

– То есть, – продолжил я, – ребенку дали карту старшей сестры.

– Четырнадцать, – снова проорал куратор. Он вернул девочке ее удостоверение. Она облегченно отвернулась и принялась работать еще быстрее, чем до того. При этом украдкой поглядывая на меня. Так она запросто могла покалечиться.

– Скажите ей, что все в порядке, – сказал я Джону.

Он произнес что-то по-китайски, и девочка продолжила работу, больше не обращая на меня внимания.

– Чаю? – куратор с поклоном пригласил нас в загородку, служившую ему офисом.

Джон мог видеть, что номер не прошел. Он обратился ко мне:

– Слушайте, Оливер, она правда делает то, что можно делать четырнадцатилетней девушке.

– А получает? Вы говорили, что платите подросткам половину.

– Оливер, – невозмутимо ответил Джон, – она зарабатывает десять долларов в день.

– Великолепно, – сказал я и добавил, – гонконгских долларов. В американских баксах это один доллар восемьдесят центов, так?

Куратор протянул мне рубашку.

– Он предлагает вам оценить качество работы, – перевел Джон.

– Великолепное, – согласился я, – двойная строчка высшего класса (что бы там это ни значило). Я сам ношу такие.

На рубашке красовался лейбл «Mr. B.». Последние тенденции моды говорили, что в этом году парни будут носить их со свитерами.

Потягивая чай, я размышлял, в курсе ли неземная мисс Нэш из старого доброго города Нью-Йорка, каких нечеловеческих усилий требует производство тех прелестных вещичек, которые она продает?

– Пойдемте, – сказал я Джону.

Да, мне определенно нужно было на воздух!

Я решил сменить тему. Теперь мы говорили о погоде:

– Должно быть, летом тут чертовски жарко, – предположил я.

– Очень влажно, – согласился Джон.

Все это мы уже проходили, и, как вести партию, знаем.

– Как в августе в Нью-Йорке, так?

– Примерно.

– Это в какой-либо мере… замедляет темп работ?

– Прошу прощения?

– Я не заметил ни одного кондиционера.

Он посмотрел на меня.

– Это Азия, Оливер, не Калифорния.

Мы тронулись с места.

– А у вас в квартире есть кондиционер? – выяснял я.

Джон Сян снова посмотрел на меня.

– Оливер, – мягко сказал он, – это Восток. Здесь у рабочих другие желания.

– В самом деле?

– Да.

– А вам не кажется, Джон, что даже здесь, в Азии, среднестатистический рабочий желает хотя бы заработать на еду?

Он не ответил.

– Ну, – продолжал я, – так вы согласны, что доллара восьмидесяти в день для этого недостаточно?

Похоже, мысленно он сделал из меня отбивную, используя все известные приемы каратэ.

– Здесь люди работают по-другому, – убежденно заявил он, – наши женщины не тратят часы, листая журналы в салонах красоты.

Похоже, именно так он представлял себе будни моей матери.

– К примеру, – добавил он, – девочка, которую вы видели. Вся ее семья работает здесь. А ее мать шьет и по вечерам.

– У себя дома?

– Да.

– А, – сказал я, – то, что называется «домашней работой», верно?

– Верно.

Я выждал секунду.

– Джонни, вы же заканчивали Школу бизнеса. Вы должны помнить, почему в Штатах такая работа считается незаконной.

Он улыбнулся:

– Вы не знаете законов Гонконга.

– Кончай ты, чертов лицемер!

Джон ударил по тормозам, машину занесло.

– Я не обязан терпеть оскорбления, – сказал он.

– Ты прав, – ответил я и открыл дверь. Но будь я проклят, если перед тем, как выйти, не заставлю его выслушать ответ. – Такая работа незаконна, – мягко произнес я, – «в силу того, что она позволяет платить меньше минимума, установленного профсоюзом. Те, кто согласен работать так, получают то, что им дает работодатель. Который, как правило, не дает ничего».

Джон Сян посмотрел на меня.

– Выступление закончено, господин Либерал? – поинтересовался он.

– Да.

– Тогда послушайте правду о жизни здесь. Здесь не вступают в профсоюзы, в силу того, что люди хотят делиться заработком, они хотят, чтобы их дети работали, хотят выполнять часть работы дома. Врубаетесь?

Я не ответил.

– И к вашему сведению, чертов адвокат, – заключил Джон, – в колонии Гонконг не существует зарплатного минимума. Так что катитесь вы в преисподнюю!

И сорвался с места прежде, чем я успел сообщить ему, что уже побывал там только что.

У любого поступка есть великое множество причин, и они гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Подразумевается, что зрелый индивидуум живет в соответствии с собственной внутренней логикой. То есть думает, прежде чем что-то сделать.

Наверное, те, кто так живет, никогда не слышали того, что рассказал мне доктор Лондон. Когда все уже было позади.

Дело в том, что еще великий Фрейд – да, сам Фрейд – однажды сказал, что люди, конечно же, должны руководствоваться рассудком. В малом. Но если речь идет о глобальных вещах, нужно слушать свое Бессознательное.

Марси Биннендейл стояла на высоте трех с половиной миль над гонконгской гаванью. На город опустились сумерки, и повсюду загорались огни.

Холодный ветер играл ее волосами. Раньше я так часто находил это красивым.

– Привет, друг мой, – позвала она, – взгляни вниз, на эти огни. Отсюда виден весь город.

Я промолчал.

– Показать тебе отсюда достопримечательности? – спросила Марси.

– Насмотрелся сегодня днем. С Джонни, – буркнул я.

– Ах, да, – сказала она.

Потом Марси поняла, что я не улыбаюсь ей в ответ. Я смотрел на нее снизу вверх, удивляясь, что мог почти… любить эту женщину.

– Что-то не так? – спросила она.

– Все.

– Например?

Я тихо ответил:

– На твоих фабриках в адских условиях работают маленькие дети.

Марси помедлила секунду:

– Не у меня одной.

– Марси, это не оправдание.

– Кто бы говорил, – холодно ответила Марси, – мистер Барретт, Массачусетская текстильная мануфактура!

Ее реплика меня не удивила.

– Это не довод, – сказал я.

– Еще какой! Они воспользовались ситуацией там, так же, как мы – здесь! – бросила Марси.

– С разницей в сто лет. Я не был там и не мог сказать, что меня это не устраивает, – спокойно произнес я.

– Ну ты и ханжа, – сказала она, – ты что, реально думаешь изменить этот мир?

– Послушай, Марси. Я не могу изменить его. Но точно знаю, что и присоединяться к произволу не хочу.

Она тряхнула головой:

– Оливер, вся эта либеральная чушь – всего лишь предлог.

Я смотрел на нее и не отвечал.

– Тебе хочется поставить точку. И тебе нужно хорошее оправдание.

Я не стал говорить, что мог бы, черт побери, найти оправдание и получше.

– Кончай уже с этим, – сказала она, – ты врешь сам себе. Даже если бы я пожертвовала все на благотворительность и поехала учительницей в Аппалачи, ты бы нашел другую причину.

Я обдумал это. Единственное, в чем я был сейчас уверен, – это что мне хочется уйти.

– Может быть, – допустил я.

– Тогда какого черта ты просто не скажешь, что я тебе не нравлюсь?

Ледяное спокойствие Марси Нэш таяло на глазах. Она не казалась расстроенной. Но не могла и вернуть до конца свое легендарное хладнокровие.

– Нет. Ты нравишься мне, Марси. Я просто жить с тобой не смогу, – спокойным голосом сказал я.

– Оливер, – тихо ответила она, – ты не сможешь жить ни с кем. Тебя до сих пор заклинило на Дженни, и ты не хочешь новых отношений.

Я не смог ответить. Она на самом деле ударила меня, вспомнив Дженни.

– Послушай, я ведь тебя знаю, – продолжала она. – Все эти твои глубокие переживания – просто красивый фасад. А на самом деле ты ищешь какое-нибудь приемлемое оправдание своего траура.

– Марси?

– Да?

– Ты действительно бессердечная сучка.

Я повернулся и начал спускаться.

– Подожди, Оливер.

Я обернулся.

Она стояла там же. И плакала. Очень тихо.

– Оливер… Ты мне нужен.

Я не ответил.

– И, мне кажется, я нужна тебе, – сказала она.

Где-то с мгновение я не знал, что делать.

Я смотрел на Марси. Я знал, насколько одинокой она сейчас себя чувствовала.

Но в этом-то и заключалась проблема.

Я был таким же одиноким.

Я повернулся и пошел вниз по Остин-Роуд. Не оглядываясь.

Опускалась ночь.

В которой мне хотелось утонуть.

– Ваше мнение, доктор?

– Думаю, лимонного безе.

Доктор Джоанна Стайн наклонилась над стойкой и взяла ломтик пирога. Пирог и два черешка сельдерея. Таким был завтрак несчастной Джо, которая уже успела признаться, что сидит на диете.

– Смотри – не объешься, – прокомментировал я.

– Ничего не могу с собой поделать. Обожаю хорошо поесть. Сельдерей – просто способ обмануть себя.

Этот разговор состоялся через две недели после моего возвращения из Гонконга. Поначалу я чувствовал только усталость, которая потом уступила место злости. А затем я вернулся к тому, с чего все началось, – к одиночеству.

Но одиночеству другого рода.

Два года назад все мои чувства заглушало горе. Сейчас же я знал: все, что мне нужно, – это чья-нибудь компания. Просто кто-нибудь понимающий рядом. И это мне было нужно прямо сейчас.

Единственное, что мешало мне позвонить Джоанне Стайн, – необходимость сочинить какую-нибудь чушь, чтобы объяснить свое исчезновение.

Но она не задавала вопросов.

Когда я позвонил, она просто была рада слышать меня. И я пригласил ее поужинать. Она предложила встретиться за завтраком прямо в больнице.

Она поцеловала меня в щеку. Я поцеловал ее в ответ. Мы поинтересовались друг у друга, как дела, в подробности не вдаваясь: у обоих была куча дел, мы оба были страшно заняты и все такое. Она спросила о моей практике, я рассказал анекдот о Спиро Агню [78]. Она рассмеялась. Нам было легко друг с другом.

Потом я спросил, как поживает ее врачебная практика. Джоанна улыбнулась:

– Хвала небесам, в июне истекает мой срок стажировки здесь, в больнице.

– А дальше?

– На два года поеду в Сан-Франциско – медсестрой при клиническом госпитале. У меня, наконец, будет нормальная зарплата.

Я сразу прикинул: Сан-Франциско находится в нескольких тысячах миль отсюда. Не стоит упускать такой шанс!

– Калифорния – это здорово, – сказал я, чтобы выиграть время.

Эти выходные я планировал провести в Крэнстоне. Что, если предложить ей составить мне компанию? Просто так, по-дружески? Познакомить их с Филом. Может быть, что-то и получится.

И тут я наконец осознал, что Джоанна ответила на мою последнюю реплику:

– Тут не в Калифорнии дело, я еду туда с бойфрендом.

Ах ты! Бойфренд – это серьезный довод. Ну что ж, жизнь Джо продолжается без тебя, Оливер. Или ты думал, она будет тебя дожидаться вечно?

Интересно, на моем лице было написано все, что я думал в тот момент?

– Рад за тебя. Он тоже врач? – произнес я.

– Естественно, – улыбнулась она. – Кого еще я могла встретить на этой работе?

– И тоже занимается музыкой? – не отставал я.

– Еле-еле справляется с гобоем.

Зато прекрасно справляется с тобой, Джо…

Все, Оливер, хватит ревнивых расспросов. Покажи ей уже наконец, что жизнь прекрасна, и смени тему.

– Как поживает Его Величество Луис? – улыбнулся я через силу.

– Все так же помешан на всем, что связано с музыкой, – ответила Джоанна. – Кстати, все передают тебе привет. Ты бы зашел как-нибудь в воскресенье…

Вот уж нет – зачем мне сталкиваться с ее парнем.

– Здорово. Загляну как-нибудь, – соврал я.

Мы снова замолчали, и я допил кофе за это время.

– Оливер… я могу сказать тебе кое-что… личное? – таинственно прошептала Джоанна.

– Конечно, Джо, – ответил я.

– Мне очень стыдно, но… ты не мог бы взять еще кусочек пирога?.. – потупила она взгляд.

Я, как галантный кавалер, добыл ей еще порцию пирога – сказал, что беру себе. В глазах доктора Джоанны Стайн отразилась бесконечная благодарность.

Настало время расходиться.

– Удачи в Сан-Франциско, Джо, – пожелал я на прощание.

– Не пропадай, пожалуйста.

– Не пропаду, – подмигнул я.

И медленно побрел к своему офису.

Через три недели в моей жизни наступил переломный момент.

Отец давно грозился, и вот, наконец, это произошло: ему стукнуло шестьдесят пять. Празднование прошло в офисе «Барретт, Уорд и Сеймур».

Из-за сильного снегопада мой автобус угодил в жуткую пробку, и в результате я опоздал на целый час. К тому времени, когда я добрался, большинство гостей уже успело основательно приложиться к спиртному. Вокруг меня колыхалось море серого твида. Каждый рассказывал, какой мой отец замечательный человек. Видимо, скоро они дойдут до такой кондиции, что начнут об этом петь.

Я вел себя прилично: беседовал с партнерами отца и с их родственниками. Сначала мы поговорили со стариком Уордом. Это было дружелюбное ископаемое, приехавшее со своими будущими ископаемыми – детьми. Потом мы перекинулись парой словечек с четой Сеймур. Еще недавно они были вполне жизнерадостной парой, но теперь говорили лишь об одном – Эверетт, их единственный сын, служил пилотом во Вьетнаме. Тема, согласитесь, не самая веселая.

Мама стояла рядом с отцом, принимая гонцов с дальних флангов предприятия Барреттов. Я даже познакомился с представителем профсоюза текстильщиков.

Выделить его в толпе старичков-миллионеров оказалось проще простого: этот мужчина по имени Джейми Фрэнсис был единственным, чей костюм явно не претендовал на лавры вещи от «Brooks» или «J. Press».

– Жаль, что ты так задержался, – сказал Джейми, – я так хотел, чтобы ты послушал мою речь. Смотри – все члены правления уже собрались.

Он показал на стол. Стоящие на нем золотые часы фирмы «Eternamatic» показывали 6.15.

– Твой отец – прекрасный человек. Ты должен гордиться им, – продолжал он. – Я сижу с ним за одним столом уже почти тридцать лет и могу сказать тебе, что он лучший в своем деле.

Я кивнул. Похоже, Джейми собирался прокрутить для меня повтор своего выступления.

– Ты не представляешь, что творилось в пятидесятые: собственники разбегались, как крысы, а предприятия переводили в южные штаты. На то, что будет с рабочими, им было начхать.

Это не преувеличение. Бывшие промышленные центры Новой Англии теперь превратились практически в города-призраки.

– А твой отец собрал нас на совещание и объявил: «Мы остаемся. Теперь помогите нам выдержать конкуренцию».

– И что было дальше? – сказал я, как будто Джейми ждал моего сигнала, чтобы продолжить.

– Нам нужно было новое оборудование, но ни один чертов банк не решился дать нам ссуду! – Выпалив это, он перевел дыхание. – Тогда мистер Барретт рискнул собственными деньгами. Он вложил свои триста миллионов долларов, чтобы спасти наши рабочие места.

Надо же – папа никогда об этом не рассказывал. То есть я никогда и не спрашивал.

– Конечно, ему сейчас нелегко приходится, – сказал Джейми.

– Почему?

Он посмотрел на меня и произнес всего два слога:

– Гонконг.

Я кивнул.

Джейми продолжил:

– И Тайвань. А теперь к ним присоединилась и Южная Корея. Вот же дьявол!

– Да, мистер Фрэнсис. Мало кто сейчас играет по правилам.

И я знал, что говорю.

– В более непринужденной обстановке я бы это назвал совсем другими словами! – воскликнул Джейми. – Он правда прекрасный человек, Оливер. Уж точно не такая сволочь – прости, – как другие Барретты.

– Да, – сказал я.

– Честно говоря, – добавил Джейми, – мне кажется, именно поэтому он так старается быть справедливым с нами.

В тот день я разглядел в собственном отце совершенно другого человека – он оказался единственным, кто разделял со мною то чувство, которое я раньше никогда в нем не замечал.

Но, в отличие от меня, папа гораздо больше делал, чем говорил.

Справедливость восторжествовала в ноябре.

После нескольких неудачных сезонов сборная Гарварда разгромила команду Йеля: четырнадцать – двенадцать. Решающую роль сыграла наша превосходная линия защиты, которая не дала Эли пробиться к воротам, и, наверное, какие-то высшие силы, которые наслали могучие ветра, дабы воспрепятствовать игре Масси. Все сидящие на трибуне фанаты Гарвардской сборной не скрывали счастливых улыбок.

– Игра была прекрасная, – радовался отец по дороге в Бостон.

– Не просто прекрасная – потрясающая! – ответил я.

Я точно повзрослел – теперь я переживал за Гарвард всерьез.

Впрочем, это не имело значения. Главное, что Гарвард победил.

Отец припарковал машину у офиса на Стейт-Стрит.

Мы направились к ресторану, чтобы, как обычно, заказать лобстера и обменяться дежурными фразами светской беседы.

Папа шагал бодро, как, впрочем, и всегда. Несмотря на возраст, пять дней в неделю он занимался греблей на Чарльзе и был в прекрасной форме.

За столом мы говорили только о футболе. Отец никогда не спрашивал (думаю, и не собирался), чем кончилась история с Марси. И вряд ли он стал бы затрагивать наши прочие «запретные темы».

Так что пришлось взять огонь на себя.

Когда мы проходили мимо «Барретт, Уорд и Сеймур», я начал:

– Отец?

– Да?

– Я хотел бы поговорить с тобой о… компании.

Отцу стоило огромных усилий не улыбнуться: спортсмены вроде него не расслабляются, пока не пересекут финишную черту.

Нет, это не было моим очередным внезапным порывом. Несмотря на это, я никогда не рассказывал отцу, какими сложными путями пришел к решению влиться в компанию. И не говорил, сколько времени мне потребовалось на это.

В отличие от всех моих остальных решений, это я обдумывал каждый день (и каждую ночь) с того судьбоносного папиного юбилея, который состоялся больше полугода назад.

Во-первых, я решил так потому, что что-то сломалось в моей любви к Нью-Йорку.

Это не тот город, который может вылечить от одиночества. А больше всего мне нужна была именно компания. Место значения не имело.

Наверное, дело даже не в том, что я посмотрел на свою семью другими глазами. Скорее, мне просто хотелось домой.

Я перепробовал так много разного, лишь бы не быть тем, кто я есть.

А я Оливер Барретт. Четвертый. И это никуда не денешь.

1976 год, декабрь

Я уже пять лет живу в Бостоне. Мы работали вместе с отцом, пока тот не ушел в отставку. Первое время, признаюсь, я и правда скучал по адвокатской практике. Но чем больше я работал в «Барретт, Уорд и Сеймур», тем больше осознавал, что то, чем мы с ними занимаемся, тоже имеет колоссальное значение: мы ведь поддерживаем компании на плаву, а значит, обеспечиваем рабочие места. И я очень этим горжусь.

Кстати, об условиях работы: на всех наших предприятиях в Фол Ривер они практически идеальны. Единственное, в чем рабочих преследуют неудачи, – футбол.

Дело в том, что каждое лето на нашем традиционном пикнике рядовые работники играют с командой правления в софтбол [79]. Так вот, с момента моего вступления в должность победам рабочего класса на этом фронте пришел конец. Думаю, они всей душой ждут, когда я уйду на покой.

Газета «Wall Street Journal» не упоминает всех финансируемых нами предприятий. Ничего не пишут, например, о «Булочной Фила»… в Форт-Лодердейл. В какой-то момент холодные и унылые зимы в Крэнстоне осточертели Филу, и он с радостью изменил им с вечным летом во Флориде.

Каждый месяц он мне звонит, и я расспрашиваю его, чем он занят, памятуя, что в тех местах полно красивых женщин. Но хитрец уходит от ответа, ограничиваясь лишь неизменным: «Поживем – увидим». И быстро переводит разговор уже на то, чем занят я.

А уж мне, поверьте, есть чем заняться в свободное время. Я живу на Бикон Хилл, который буквально кишит новоиспеченными выпускниками, и потому найти там новых друзей – раз плюнуть. Причем не только бизнесменов: у меня часто бывают джазовый пианист Стенли Ньюман и почти-что-великий художник по имени Джанни Барнеа.

Разумеется, я не теряю связей со старыми друзьями. У Симпсонов родился маленький сын, и Гвен уже ждет второго ребенка. Они останавливаются у меня, когда в Бостоне какой-нибудь футбольный матч и тому подобное. Квартирка у меня просторная.

Стив рассказывал, что Джоанна Стайн вышла замуж за Мартина Яффе. Как я понимаю, последний работает офтальмологом, а в свободное время играет на гобое. Они живут где-то на побережье.

Недавно мне попалась на глаза заметка в «Таймс», посвященная свадьбе Марси Биннендейл. Того, за кого она вышла, зовут Престон Элдер. Ему тридцать семь, живет в Вашингтоне и работает адвокатом.