Юльяну Фонтане в Париж

Марсель, 7 марта 1839

(13 февраля Шопен и Жорж Санд выехали из Пальмы, неделю они провели в Барселоне и 22—25 февраля приехали в Марсель.)

Мой Юльян!

О состоянии моего здоровья и рукописей Ты, наверно, узнал от Гжималы. Два месяца тому назад я послал Тебе из Пальмы мои Прелюдии. Ты должен был (переписав их для Пробста) из полученных денег отдать тысячу [франков] Лео. Далее я Тебе писал, чтобы из тысячи пятисот, которые Тебе должен был уплатить за Прелюдии Плейель, заплатить Нужи и за один termе [срок] — домовладельцу. Если не ошибаюсь, в том же письме я просил Тебя отказаться от квартиры, а если ее не наймут на апрель, придется держать ее до следующего квартала, кажется, до Juillet [июля]. — Весселевские деньги, вероятно, пошли на уплату за новогодний квартал, а если нет, то во всяком случае употреби их на квартирную плату за этот срок. — Другие рукописи, наверно, только сейчас дошли к Тебе, так как они долго провалялись в таможне, на море и снова в таможне. — При посылке Прелюдий я написал Плейелю, что отдаю ему Балладу (которую я продал Пробсту для Германии) за тысячу [франков]; за 2 Полонеза (для Франции, Англии, так как engagement [договор] Пробста ограничивается Балладой) я хотел тысячу пятьсот [франков]. — Мне кажется, что это не слишком дорого. — Итак, по получении других рукописей, у Тебя должно было быть две тысячи пятьсот [франков] от Плейеля и пятьсот (или шестьсот, точно не помню) от Пробста за Балладу, что составляет вместе три тысячи [франков]. —  Я просил Гжималу прислать мне сейчас же хоть пятьсот — что, однако, не мешает поскорее прислать и остальное. — Вот каковы мои дела. В случае, если бы удалось со следующего месяца сдать, в чем я сомневаюсь, квартиру, то разделите мою мебель между Вами тремя: Гж[ималой], Ясем и Тобой. У Яся больше всего свободного места, особенно в голове, если судить по совершенно детскому письму, в котором он мне написал, что считает, что я сделаюсь камедульским монахом [дальше неразборчиво].— Ясю дать самую нужную в хозяйстве рухлядь. Гжималу не слишком обременяй [дальше неразборчиво]... возьми к себе то, что Тебе может пригодиться, так как я не знаю, вернусь ли летом в Париж (это между нами). — За [дальше неразборчиво]... будем переписываться, и если придется, как я предчувствую, оставить за собой квартиру до июня, то я Тебя прошу, даже если и будет у Тебя своя собственная квартира, всё же живи одной ногой у меня, потому что я собираюсь обременить Тебя уплатой за последний квартал. — На Твое сердечное и искреннее письмо Ты получишь ответ во втором Полонезе (Речь идет о трагическом Полонезе c-moll, ор. 40 № 2.) — не моя вина, что я, как тот гриб, похожий на шампиньон, который отравляет, когда его — приняв не за то, что он есть, — вырываешь и попробуешь. Я знаю, что никогда никому ни в чем не был полезен, — да и себе самому не очень-то многим.

Я Тебе говорил, что в письменном столе, в первом от дверей ящике, находится записка, которая должна была быть вскрыта Тобой, или Гж[ималой], или Ясем. Теперь я прошу Тебя вынуть ее и сжечь, не читая (Вероятно, Шопен имеет в виду свое завещание.). — Заклинаю Тебя нашей дружбой, сделай это. Эта бумага теперь не нужна. — Если Антек (Антоний Водзиньский.) уедет, не вернув мне деньги, — это будет очень по-польски. — N [ota] b [еnе], в худшем смысле по-польски, — но всё же ничего не говори ему об этом. Повидайся с Плейелем и скажи ему, что я еще от него не получил ни слова. — Что его фортепиано в целости и сохранности. Согласен ли он на условия, о которых я ему писал? — Все три письма из дому я получил вместе с Твоими перед самой посадкой на корабль. — Посылаю Тебе еще одно. Благодарю Тебя за дружескую помощь, которую Ты оказываешь мне, немощному. Обними Яся и скажи ему, что я — вернее, мне, не позволили сделать кровопускание, что мне ставят нарывной пластырь, и что я кашляю совсем мало, — только по утрам, и что меня еще не считают чахоточным. — Не пью ни кофе, ни вина — а только молоко; кутаюсь и выгляжу, как девушка. Пришли денег как можно скорее, — свяжись с Гжималой.

Твой Фр.

Прилагаю 2 слова Антку. — Гжимале я напишу завтра.

ЮЛЬЯНУ ФОНТАНЕ В ПАРИЖ

[Марсель, вторник, март 1839]

Мой Милый!

Если уж они такие евреи, — приостанови всё — до моего возвращения. — Итак, Прелюдии проданы Плейелю (я получил от него 500 фр[анков]) — поэтому он имеет право вытереть ими часть тела, противоположную животу, но что касается Баллады и Полонезов, то не продавай их ни Шл[езингеру], ни Пробсту. Решительно не хочу иметь дел со всякими Шоненбергерами (Мелкий парижский музыкальный издатель (у него в 1836 г. в Париже опубликовано Rondo a la Mazur, op. 5, Шопена).). — Значит, если Ты дал Балладу Пробсту, возьми ее обратно, даже если он станет давать тысячу [франков]. Скажешь ему, что я Тебя просил подождать с этим до моего приезда, — когда я вернусь, тогда посмотрим. — Довольно с нас — дураков. Прости меня, Жизнь моя. — Ты хлопотал, как истинный друг, а у Тебя на шее еще мой переезд на новую квартиру. — Я прошу Гжим[алу] уплатить расходы по переезду. Что касается привратника, то он наверняка врет, но кто ж ему докажет, — придется дать, чтобы он не лаял. — Обними Яся. Я напишу ему, когда буду в настроении — и более здоровым, но я в бешенстве; скажи Ясю, что он, наверно, так же, как и я, от Антка ни слова и ни гроша не получит.

Adieu [прощай], обнимаю Вас.

Вчера я получил Твое письмо вместе с письмами Плей[еля] и Яся. Если Тебе понравилась Клара Вик, то это хорошо, — потому что она играет как нельзя лучше. Если увидишь ее, кланяйся от меня также и ее Отцу (Фридрих Вик (1785—1873) — известный лейпцигский преподаватель игры на фортепиано, отец Клары Шуман.). Обнимаю Тебя и Яся.

Ф. Шопен.