6 (IV). Вслед за этим надо сказать о том, существует ли невоздержный во
всех отношениях [и в безусловном смысле слова], или же все [невоздержные
невоздержны только] частично, и если [невоздержный во всех отношениях]
существует, то с чем он имеет дело.
Ясно между тем, что воздержные и выдержанные, так же как невоздержные и
изнеженные, проявляются в отношении к удовольствиям и страданиям.
Коль скоро
из того, что доставляет удовольствие, одно - вещи необходимые, а другое само
по себе заслуживает избрания, но допускает нарушение меры, причем
необходимое относится к телу (под этим я имею в виду то, что связано с пищей
и любовной потребностью, и подобные телесные [надобности], с которыми мы
соотнесли распущенность и благоразумие), а что является не необходимым,
заслуживает избрания само по себе (я имею в виду, например, победу, почет,
богатство и тому подобные блага и удовольствия), - [коль скоро все это так],
тогда тех, кто [в вещах, достойных избрания], вопреки заключенному в них
|
|
самих верному суждению нарушают меру, мы не называем невоздержными во всех
отношениях, но уточняем: "невоздержные в отношении к имуществу", или "к
наживе", или "к почестям", или "в порыве ярости", но не [говорим] без
уточнений, потому что эти люди отличаются от [невоздержных в необходимых
вещах] и называются невоздержными в силу сходства. (Сравним это с
победителем Олимпийских игр по имени Человек. В самом деле, в случае с ним
общее понятие "человек" мало отличалось от собственного имени, но все же
отличалось.) И вот подтверждение: невоздержность [в общем смысле] осуждают
не только как недомыслие, но и как известную порочность или в общем, или в
частном смысле, [тогда как] никого [из невоздержных] в других отношениях
так, [т. е. как порочных], не [осуждают].
Из тех, кто имеет дело с телесными усладами (в связи с ними мы говорим
о благоразумном и распущенном), тот, кто не по сознательному выбору, но
вопреки и ему, и мысли, ищет чрезмерных удовольствий и избегает страданий,
голода, жажды, жары и холода и всего, что бывает от осязания и вкуса,
именуется невоздержным без уточнений (дескать, в таком-то отношении,
например в гневе), а просто вообще невоздержным.
Подтверждение такое:
изнеженным считают за отношение к этим [удовольствиям и неудовольствиям], но
не за отношение к одному из тех, [не телесных удовольствий]. И по этой
причине мы почти отождествляем невоздержного и распущенного, так же как
воздержного и благоразумного (но никого из тех [дру гих]), потому что они
имеют дело с одними и теми же (в известном смысле) удовольствиями и
|
|
страданиями. Но хотя [распущенный и невоздержный] проявляются в отношении к
одному и тому же, они это делают не одинаково, а один по сознательному
выбору, другой нет.
Вот почему мы, скорее, назовем распущенным того, кто, не испытывая
влечения или испытывая его слабо, преследует чрезмерные удовольствия и
избегает [даже] умеренных страданий, нежели назовем так того, кто делает это
по сильному влечению. Что же в самом деле натворит первый, появись в нем к
тому же юношески [страстное] влечение и сильное страдание из-за нужды в
необходимых вещах?
Однако среди влечений и удовольствий существуют такие, что по роду
относятся к вещам прекрасным и доброкачественным (ибо, согласно делению,
произведенному ранее, среди вещей, доставляющих удовольствие, иные по
природе достойны избрания, другие им противоположны, третьи находятся
посредине), например имущество и прибыль, победа и почет. По поводу всего -
и этих вещей, и лежащих посредине - людей осуждают не за то, что они
испытывают их воздействие, питают к ним влечение и любовь, но за то, как они
это делают, а именно за то, что нарушают меру. Вот почему осуждаются и те,
кто вопреки [верному] суждению либо воздерживаются от чего-то прекрасного по
природе и благого, либо (вопреки суждению] преследуют это, как, например,
те, кто больше, чем нужно, хлопочут о почете или о детях и родителях, ибо
хотя это тоже относится к благам и, кто хлопочет об этом, заслуживает
похвалы, однако и тут бывает своего рода чрезмерность (если, скажем, как
Ниоба, спорить с богами или относиться к отцу, как Сатир, прозванный
от-целюбом, так как считали, что он ведет себя слишком глупо); ввиду
сказанного в этом [все-таки] нет никакой порочности, потому что сам по себе
каждый такой предмет влечения относится к вещам по [своей] природе достойным
избрания, а дурными и такими, которых избегают, являются излишества в этом.
Соответственно нет и невоздержности, коль скоро невоздержность не только
нечто избегаемое - это еще и одна из тех вещей, которые осуждаются - и
все-таки в силу сходства страсти мы даже здесь говорим о невоздержности,
уточняя в каждом отдельном случае, в чем невоздержность, так же как "плохой
врач" и "плохой лицедей" мы говорим о человеке, которого не назвали бы
"плохим" (kakos) безотносительно. И вот как здесь мы не [обходимся без
уточнения], потому что каждая из этих ["порочностей"] означает не собственно
порочность (kakia), но подобна ей по соответствию, так, очевидно, и в случае
с невоздержностью и воздержностью нужно подразумевать (hypolepteon) только
ту невоздержность и ту воздержность, что имеют отношение к тому же, что
благоразумие и распущенность. А в связи с яростью мы употребляем эти слова
только из-за сходства [страсти], и потому говорим "невоздержный", уточняя:
"в порывах ярости", так же как: "в често[любии]", "в наживе".
(V). Если некоторые вещи доставляют удовольствие по природе в разных
смыслах: одни - в безусловном, другие - в зависимости от рода животных и
людей, а [некоторые доставляют его не по природе], но одно - в силу уродств,
другое - в силу привычек, третье - по испорченности естества, [или природы],
то и для каждого из названных случаев тоже можно обнаружить наиболее близкие
им склады [души]. Последние же я называю звероподобными складами, например:
существо женского пола, о котором рассказывают, что оно, взрезав беременных,
пожирает детей; или тех, кто наслаждаются (как рассказывают о некоторых из
дикарей, живущих у Понта) сырым или человеческим мясом; или тех, кто
одалживают друг другу детей для праздничной трапезы; или то, что
рассказывают о Фалариде.
Это склады звероподобные, другие возникают вследствие болезней (причем
|
|
у некоторых от помешательства, как, например, у человека, принесшего в
жертву и съевшего свою мать, или у раба, съевшего печень товарища по
рабству), и, наконец, бывают [состояния] как бы болезненные или от [дурных]
привычек, как, например, привычка выдергивать волосы и грызть ногти, а также
уголь и землю, добавим к этому любовные наслаждения с мужчинами. Ведь у
одних это бывает от природы, у других - от привычки, как, например, у тех,
кто с детства терпел насилие. Тех, у кого причиной [известного склада]
является природа, никто, пожалуй, не назовет невоздержным, как, например,
женщин за то, что в половом соединении не они обладают, а ими, [как и
невоздержным владеет влечение]; соответственно обстоит дело и с теми, кто
находится в болезненном состоянии из-за привычки.
Итак, каждое из этих состояний, подобно зверству, находится за
пределами порочности.
Если состояние таково, то уметь держаться или быть одержимым (kratein e
krateisthai) не означает [воздержности и соответственно] невоздержности в
общем смысле, но [невоздержность только] в силу [внешнего] сходства, подобно
тому как человека, чье состояние в порыве ярости имеет вид этой страсти, не
следует называть невоздержным.
Ведь всякая чрезмерность и в безрассудстве, и в трусости, и в
распущенности, и в злобности либо звероподобная, либо болезненная. А именно,
если человек по природе таков, что всего боится, даже если мышь зашуршит, он
труслив звероподобной трусостью, а если испугался куницы, то от болезненного
[страха именно перед этим зверем}. Что до безрассудных, то одни из них,
будучи от природы неспособны рассчитывать (alogistoi) и живя только
чувством, звероподобны (как, например, некоторые племена далеких варваров),
а другие из-за болезней (например, эпилепсии и помешательства) имеют
болезненный [склад души].
Можно обладать одним из этих [свойств, складов, или качеств], только
временно, но не быть им одержимым [всегда]; я имею в виду возможность того,
что некий Фа-ларид сдержится, испытывая влечение пожрать ребенка или
|
|
насладиться нелепой любовью. А можно и быть одержимым, а не только иметь
[склонность]. Словом, подобно тому, как испорченность, когда она
соответствует [природе] человека, определяется как испорченность в
безусловном смысле, а когда она с уточнениями "звероподобная" или
болезненная, как безусловная не определяется, подобно этому, очевидно, что
одна невоздержность может быть зверской, другая болезненной, но
невоздержность в безусловном, [или общем], смысле соответствует именно
человеческой распущенности.
7. Ясно, таким образом, что невоздержность и воздержность касаются
только того, чего касаются распущенность и благоразумие, и что разным видам
этого соответствуют разные виды невоздержности, называемые так переносно и
не в безусловном смысле.
(VI). Давайте уясним себе (theoresomen), что невоздержность в порыве
ярости (peri toy thymoy) менее позорна, нежели невоздержность во влечениях.
Ведь похоже, что порыв в какой-то мере слушает [голос] суждения, [т. е
разума], но недослышит, как торопливая прислуга, что выбегает вон, не
дослушав, что говорят, а потом, исполняя поручение, допускает промах, и как
псы, что начинают лаять, едва послышится шорох, не рассмотрев, не свой ли.
Вот так и порыв из-за горячности и поспешности его природы бросается мстить,
уловив что-то, но не услышав приказа. В самом деле, [рассуждение или
воображение (phantasia) объяснило ему, что его оскорбляют или что им
пренебрегают, и он, словно бы придя к заключению, что в таком случае надо
наступать, тут же начинает злиться. А влечение, едва только [рассуждение или
чувство скажут, что [нечто] доставляет удовольствие, бросается к усладам,
так что порыв в каком-то смысле следует за суждением, а влечение нет. А
значит, оно позорнее, ведь кто невоздержен в порыве ярости, как-то
подчиняется суждению, а тот другой - влечению, а не суждению.
Кроме того, следование естественным стремлениям вызывает больше
сочувствия, раз уж больше его вызывает следование даже влечениям, если они
общи всем, и в той мере, в какой они общи. Порыв ярости и злость более
естественны, чем влечения к излишествам и вещам, не являющимся необходимыми.
[Вспомним], например, [сына], который, защищаясь [в деле] о побоях,
нанесенных отцу, сказал: "Ведь и он [бил] своего [отца], и тот - своего", -
и, указав на [собственного] ребенка: "И этот [побьет] меня, когда возмужает,
- так уж у нас в роду"; и [отца], которого сын волок [за собою] и который
приказал ему остановиться в дверях, потому что и он сам доволакивал-де
[своего] отца до этого места.
Кроме того, чем больше злого умысла, тем больше не-правосудности. А
между тем ни порывистый, ни порыв не способны злоумышлять - они действуют
открыто. Зато влечение - словно Афродита, о которой говорят: "рожденная на
Кипре кознодейка" - и о [ее] "узорчатом поясе" Гомер:
[...в нем заключались]
Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных.
Так что если эта невоздержность влечений действительно более
неправосудна и позорна, чем та, что сказывается в порыве ярости, то именно
она есть невоздержность в безусловном смысле слова и в каком-то смысле
порочность.
Далее, никто не ведет себя нагло (hybridzei), при этом страдая; а
действуя в гневе, всякий испытывает страдание, тогда как наглец (hybridzon),
напротив, действует с удовольствием.
Итак, если больше неправосудности в том, на что гневаться наиболее
правосудно, то и в невоздержности из-за влечения [больше неправосудности,
чем в невоздержности из-за порыва ярости], ибо в порыве ярости нет наглости
(hybris).
Ясно поэтому, в каком смысле невоздержность, связанная с влечением,
более позорна, чем невоздержность, связанная с порывом ярости, а также что
воздержность и невоздержность относятся к телесным влечениям и
удовольствиям. Осталось понять, какая между ними [ - удовольствием и
влечением - ] разница.
В самом деле, как уже было сказано вначале, одни из [влечений]
человеческие и естественные как по роду, так и по степени, другие -
звероподобные, третьи же [обусловлены] уродствами и болезнями. Благоразумие
и распущенность связаны только с первым [видом влечения]. Вот почему мы не
называем зверей ни благоразумными, ни распущенными иначе, как в переносном
смысле, - у них ведь нет ни сознательного выбора, ни расчета - и еще в
случае, если один какой-то род животных в целом отличается от другого
наглостью, буйством и обжорством, но это отступления от природы, так же как
среди людей - помешанные.
Зверство менее [дурно], нежели порочность, но более страшно, ибо лучшая
часть души [у зверей] не развращена (оу diephthartai), как у [порочного]
человека, а отсутствует. Это похоже на сравнение неодушевленного и
одушевленного по степени порочности. Ведь безвреднее всегда бывает дурное
качество того, что не имеет в себе источника [действия], а ум - [такой]
источник (так что это очень похоже на сравнение неправосудности с
неправосудным человеком: большим злом в одном смысле будет одно, в другом -
другое), ведь порочный (kakos) человек натворит, наверное, в тысячу раз
больше зла (kaka), чем зверь.
8 (VII). В обращении с удовольствиями и страданиями, а также с
влечениями и избеганиями, обусловленными осязанием и вкусом, [и] по
отношению к которым ранее были даны определения распущенности и
благоразумию, можно иметь такой [склад], что уступает даже тем [влечениям и
удовольствиям], над коими большинство возвышается, а можно одержать верх
даже над теми, коим большинство уступает. Если [уступчивость и способность
одерживать верх] связаны с удовольствием, то [обладатель первого клада]
невоздержный, а [обладатель второго] - воздержный, если же то и другое
связано со страданием, то первый изнеженный, а второй выдержанный.
[Душевный] склад подавляющего большинства людей занимает промежуточное
положение, хотя бы они больше были склонны к худшим [складам души].
Поскольку некоторые из удовольствий необходимы, а другие нет или же
необходимы до определенной степени, в то время как излишества [и недостатки
удовольствия] не необходимы, и поскольку с влечениями и страданиями дело
обстоит сходным образом, то человек, который ищет излишеств в удовольствиях
или излишне, или [ищет их] по сознательному выбору, т. е. ради самих
[излишеств], но отнюдь не ради чего-то другого, что из этого получается, -
такой человек и есть распущенный. [Распущенный, а буквально -
"необуздываемый"], с необходимостью не склонен к раскаянию, а следовательно,
он неисцелимый, ведь именно не способный к раскаянию неисцелим.
Кто недостаточно ищет удовольствий, противоположен распущенному, кто
находится посредине, благоразумен. Соответственно распущен тот, кто избегает
телесных страданий не потому, что уступает [сильному влечению к
удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком сознательного выбора
нет, одного ведет удовольствие, а другого - то, что он избегает страдания от
влечения, значит, между ними есть разница.
Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совершает какой-нибудь
постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо, а не тот,
кто испытывает сильное влечение, так же как, если человек бьет, не будучи в
гневе, [он представляется худшим], нежели тот, кто бьет в гневе. Что бы он
делал, право, будь он охвачен страстью?! Именно поэтому распущенный хуже
невоздержного.
Из названных [выше складов души] последний представляет собою скорее
вид изнеженности, а [обладатель другого] - распущенный. Воздержный
противоположен невоздержному, а изнеженному - выдержанный, ибо выдержка (to
karterein) заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность - в том,
чтобы сдерживаться (to antekhein), а между тем "противостоять" и
"сдерживаться" - разные вещи, так же как "не уступать" и "побеждать"; вот
почему воздержность - это что-то такое, что больше заслуживает избрания, чем
выдержанность.
Если человеку недостает [сил противиться] тому, чему большинство
противится и с чем справляются, он изнежен и избалован, ибо избалованность -
это тоже разновидность изнеженности. Такой человек волочит плащ, чтобы не
пострадать от усилия его подтянуть, и изображает недужного, и хотя похож на
жалкого, не думает, что жалок.
С воздержностью и невоздержностью дело обстоит сходным образом. В самом
деле, не удивительно, если человек уступит сильным и чрезмерным
удовольствиям или страданиям; напротив, он вызывает сочувствие, если
противится им так, как укушенный змеей Филоктет у Феодекта, или как Керкион
в "Алопе" Каркина, или как те, что, пытаясь сдержать смех, разражаются
взрывом хохота, как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причем не вызывает
сочувствия, если человек уступает и не может противиться таким вещам,
которым большинство способно противостоять, причем это не обусловлено ни его
природой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, например,
наследственная изнеженность царей скифов, ни, [наконец], такими [причинами],
по каким женский пол уступает мужскому.
Ребячливый (paidiodes) тоже считается распущенным, но в
действительности он изнеженный. Ведь ребячьи забавы, [развлечения] (he
paidia) - это расслабление, коль скоро это отдых, а ребячливый относится к
тем, кто преступает меру [в отдыхе].
С одной стороны, невоздержность - это опрометчивость, а с другой -
бессилие. В самом деле, одни, принявши решение, из-за страсти [бессильны]
его придерживаться, а других страсть увлекает за собою, потому что они не
приняли [никаких] решений. Между тем некоторые благодаря предчувствию и
предвидению и приведя себя и свой рассудок (logismos) в бодрую готовность -
подобно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекотки - не поддаются ни
страсти от удовольствия, ни страсти от страдания. Опрометчивой
невоздержностью прежде всего [страдают] резкие и возбудимые (melagkholikoi):
одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний] суждения,
потому что воображение легко увлекает их за собою.
9(VIII). Распущенный, как было сказано, не способен к раскаянию, потому
что он придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержный
способен к раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не так, как
[показалось] при постановке вопроса, но один, [распущенный), неисцелим, а
другой, [невоздержный], исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа
на такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоздержность - на
эпилептические припадки: первая представляет собою непрерывнодействующую, а
вторая - приступообразную подлость. Да и в целом невоздержность относится к
иному роду, нежели порочность, ибо порочность скрыта [от порочного], а
невоздержность [от невоздержного] не скрыта.
Среди самих невоздержных исступленные (ekstatikoi) лучше, чем те, кто,
обладая суждением, не придерживается его, ведь последние уступают менее
[сильной) страсти и в отличие от первых [действуют] не без предварительного
решения. Действительно, [такой] невоздержный похож на того, кто пьянеет
быстро и от малого количества вина, т. е. от меньшего, чем большинство
людей.
Итак, очевидно, что невоздержность - это не порочность (хотя в каком-то
смысле, вероятно, [все же порочность]). Действительно, первая действует
вопреки, а вторая - согласно сознательному выбору. Тем не менее сходство
есть, по крайней мере в поступках; как сказал Демодок о милетянах:
"...милетяне, право, не глупы, но поступают во всем жалким подобно глупцам",
так и невоздержные, не будучи неправосудными, поступают все же неправосудно.
Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что не по убеждению
ищет телесных удовольствий и чрезмерно и вопреки верному суждению, а другой,
[т. е. распущенный], - по убеждению, потому что он такой человек, которому
свойственно их искать, постольку первого легко переубедить, а второго нет.
Дело в том, что добродетель блюдет принцип, а испорченность [нрава]
уничтожает, для поступков же принцип - целевая причина, подобно тому как
предположения [являются целевыми причинами] в математике. Конечно, как в ней
[рас]суждение не обучает началам, так и в случае с поступками, зато
добродетель, от природы ли она или от привычки, [научает] составлять
правильное мнение о начале [как принципе]. Таким образом, [обладатель этой
добродетели] - благоразумный, а противоположный ему - распущенный.
Может существовать такой человек, от страсти исступленный вопреки
верному суждению, который одержим страстью настолько, чтобы не поступать
согласно верному суждению, но не настолько, чтобы быть убежденным в том, что
кое-какие удовольствия надо беззастенчиво преследовать. Этот человек и
является невоздержным {как} лучший, чем распущенный, и не безусловно дурной,
потому что самое лучшее, а именно принцип, в нем сохраняется. Другой,
противоположный этому, придерживается [верного суждения] и не приходит в
исступление, во всяком случае от страсти. Отсюда, наконец, ясно, что этот
последний склад [души] добропорядочный, а первый - дурной.
10 (IX). Является ли, таким образом, воздержным тот, кто придерживается
какого бы то ни было суждения и какого бы то ни было сознательного выбора,
или же тот, кто придерживается правильного выбора?
А также является ли невоздержным только тот, кто не придерживается
какого бы то ни было сознательного выбора и какого бы то ни было суждения,
или только тот, кто не придерживается неложного суждения и правильного
выбора? Таков поставленный ранее вопрос. Но может быть, только привходящим
образом человек придерживается любого выбора, а по сути (kath'hayto) один
придерживается, другой не придерживается только истинного суждения и
правильного выбора? Ведь если что-то определенное избирают или преследуют
ради чего-то определенного, то, по сути, преследуют и избирают "то, [ради
чего]"; а первое - привходящим образом. Понятие "по сути" означает для нас
"безусловно" (haplos). Итак, получается: хотя в каком-то смысле человек
придерживается мнения любого рода, так же как и отступает от него, но в
безусловном смысле [один придерживается, а другой отступает] от истинного
мнения.
Есть люди, которые крепко держатся своих взглядов, их зовут упрямыми
(iskhyrognomones), т. е. это такие, кого трудно убедить (dyspeistoi) и
нелегко заставить изменить убеждения (oyk eymetapeistoi). У них есть
какое-то сходство с воздержным, так же как у мота со щедрым и у смельчака с
отважным, но во многом они различны. Ведь воздержным будет не переменившийся
под влиянием страсти и влечения, хотя при известных обстоятельствах и он
поддается убеждению. А те, другие, не убеждаются рассуждением, поскольку
все-таки восприимчивы к влечениям и большинство ведомо удовольствиями.
Упрямы самоуверенные (idiognomones), неучи и неотесанные, причем
самоуверенные упрямы из-за удовольствия и страдания; действительно, они
радуются победе, когда не дадут себя переубедить, и страдают, когда их
[мнения] отводятся, наподобие поставленного на голосование. Этим они больше
похожи на невоздержных, чем на воздержных.
Есть и такие, кто не придерживается [своих собственных] мнений, но не
из-за невоздержности; таков, например, в Софокловом "Филоктете" Неоптолем:
пусть он из-за удовольствия не стал держаться [своего], но это удовольствие
прекрасно, ибо для Неоптолема прекрасно было говорить правду, а Одиссей
убедил его обманывать. Действительно, не всякий, кто совершает известный