Часть первая. Быстрые сны 5 страница

Когда я пришел домой, Галя уже ждала меня. - Где ты был так поздно? - спросила она. Фальшь в ее голосе резала слух. Она же прекрасно знала, что Вася заехалза мной. - Вася ко мне заезжал. Галя неважная актриса. Ей, наверное, казалось, что она играет рольмолодой женщины, разговаривающей, как обычно, со своим мужем, играет этуроль хорошо, в стиле лучших традиций Художественного театра. А я видел,как она напряжена, как неестественны и вымученны ее движения, голос,слова. Симпатия, не говоря уж о любви, - хрупкая штука. Это волшебный зеленыйлуч, который на мгновение изредка вспыхивает при закате. Чуть изменилосьчто-то, и вместо сказочной зелени - обычный закат. Я смотрел на жену и тщетно пытался дождаться хотя бы маленькогозеленого лучика, который так часто вспыхивал раньше. Зеленого лучика небыло. Была двадцатичетырехлетняя среднего роста женщина с довольнообычными чертами лица, с более крупными, чем следовало бы, руками. Сколькораз она заявляла, что садится на диету, белковую, яблочную, капустную,молочную, кишмишную, мясную, очковую и бог знает какую еще, акилограммчиков пять лишних у нее так и осталось, подумал я, глядя, какобтянули ее домашние брюки. Мне вдруг стало стыдно. Я смотрю на свою жену и выискиваю в нейнедостатки, выискиваю придирчиво, некрасиво. Что я делаю? Это же Галя,Люша, то самое существо, которое совсем недавно наполняло мое сердцетомительной сладостью, стоило мне только посмотреть на нее. Мы познакомились в метро. Я даже помню, где это было. На кольцевоймежду "Белорусской" и "Новослободской". Я смотрел на ноги людей, сидевшихнапротив. Я люблю смотреть на ноги. В отличие от рук ноги оченьвыразительны. Усталые, нетерпеливые, кокетливые, самоуверенные... Какиекрасивые ножки, подумал я. Именно этими довольно пошлыми, но точнымисловами. И начал скользить взглядом от черных туфелек на толстой подошвевверх, к округлым коленкам, к серой юбке и серой кофточке, к прекрасномуовалу лица под серой же маленькой шапочкой. Глаз я не увидел, потому чтоглаза были опущены на толстенную книжку, которую она держала в руках. Еслибы она была менее красива, я бы попытался догадаться, что за книгу оначитает. Но книга меня не занимала. Меня занимали ее глаза. У этой девушки,подумал я, должны быть и глаза красивые. И она подняла глаза. И они были красивые. И она вся была как раз такая,какой должна была быть. И я улыбнулся. Просто так. Потому что она былатакая, какой должна была быть. А она сморщила носик и снова уткнулась вкнигу. Перед "Курской" она встала. Я встал за ней. Я видел ее в стекле дверей,на которых написано: "Не прислоняться". Она посмотрела на мое отражение иснова смешно вздернула носик, и я улыбнулся. Мимо нас с грохотомпроносились яркие лампы на стенах тоннеля, змеились кабели, а я все ждал,пока снова увижу в стекле, как она морщит нос. Мы вышли вместе; Я шел за ней на расстоянии шага, но она необорачивалась. Я так не мог бы. Я не мог бы идти, не оборачиваясь, зная,что за мной идет человек, который смотрит на меня восхищенными глазами. Аона могла. В этом и состояла разница между нами. Я трусоват по натуре, хотя всячески маскирую это. Преимущественноотчаянно храбрыми поступками. Я так боялся, что потеряю в следующеемгновение эту девушку, что сказал ей: - Это бессмысленно. Она обернулась, а я ускорил шаг и оказался уже рядом с ней. - Что бессмысленно? - Бессмысленно вам пытаться уйти от меня. - Почему? - Потому что вы такая, какой должны быть. Впоследствии Галя меня уверяла, что это была гениальная фраза, что ниодна женщина на свете не смогла бы противиться соблазну узнать, что этозначит. Через полгода мы поженились. И вот теперь я ловлю на себе ее настороженный взгляд и всем своимсуществом чувствую, знаю, что она не такая, какой должна была быть. Она невыдержала испытания Янтарной планетой и чтением мыслей. Может быть, не протянись ко мне паутинка от У, она не смотрела бы наменя так, как смотрит сейчас. Не знаю. Я знаю, что мне снова грустно,потому что я слышу Галины слова, которые она не произносит. Возможно,профессор был прав, когда говорил, что за непроизнесенные слова неизвиняются. Но я слышал Галины слова, и они были мне неприятны. - И со всеми этими штуковинами я должен буду спать? - спросил я НинуСергеевну, кивая на датчики электроэнцефалографа. - Обязательно. Мало того, раз вы уж сами так настаивали, БорисКонстантинович и я решили провести максимально точные исследования.Поэтому мы будем не только снимать энцефалограмму, но и замерять БДГ. - Это еще что такое? Я никак не мог найти для себя верный тон в разговорах с НинойСергеевной. То мне казалось, что голос мой сух, как листок из старогогербария, то я ловил себя на эдакой разухабистой развязности. А мнехотелось быть с ней умным, тактичным, тонким, находчивым... - Это наши сокращения. Быстрые движения глаз, по-английски rapid eyemovement или REM. - Это во сне? Быстрые движения глаз во сне? Я же сплю с закрытымиглазами. - Конечно. Просто исследователи заметили, что в определенных фазах снаглаза быстро двигаются под закрытыми веками. Впоследствии, как я,по-моему, вам уже говорила, эту фазу назвали быстрым сном. Именно во времябыстрого сна человек видит сны. - Значит, вы будете регистрировать мой быстрый сон? - Совершенно верно. Самописцы энцефалографа отметят появление волн,характерных для этой фазы, а система регистрации БДГ сработает со своейстороны. - А как же вы следите за движениями глаз, да еще у спящего, подзакрытыми веками? - Мы приклеим вам на веки кусочки зеркальной фольги, и, когда вызаснете, эта фольга будет отражать свет. Быстрые дрожания этого зайчика ибудут соответствовать вашим БДГ. Видите, я вам целую лекцию прочла. - Спасибо, Нина Сергеевна. Но как же вы? Я буду дрыхнуть, обклеенныйдатчиками, как космонавт, а вы... - А я буду работать. Когда я пришла в лабораторию сна, муж все шутил,что я превращусь в соню. Оказалось все наоборот. Большинство опытов соспящими... Я не слушал, что она говорила. Муж. Я сразу представил его.Отвратительный самоуверенный тип. Холодный и эгоистичный. Тиран и самодур.Мелкая, ничтожная личность. Разве он может оценить такую женщину? А она,как она может жить с этим чудовищем? Для чего ей терпеть вечные скандалы,придирки, оскорбительные издевательства - весь арсенал утонченногосадиста? - А как теперь, привык он? - спросил я и ужаснулся фальшивости своегоголоса. Она щелкнула одним выключателем, потом вторым, третьим. Потом простосказала: - Мы разошлись. Два года назад. Мне захотелось крикнуть: "Умница! Браво! Мо-лодец! Правильно! Так ему инадо!" Вместо этого я неуклюже пробормотал: - Простите... - Не за что. Дела давно минувших дней... Ну, Юрий Михайлович, пораукладываться, уже полдвенадцатого. - Еще немножко, - жалобно попросил я, и Нина Сергеевна улыбнулась. Должно быть, я напомнил ей большого глупого ребенка, который никак нехочет укладываться. Прекрасный способ понравиться женщине - играть рольумственно отсталого ребенка. Ухаживать, засунув большой палец в рот. Япосмотрел на нее. Она наклонилась над самописцем, заправляя в него рулонбумаги. Лицо ее было красивым, сосредоточенным и необыкновенно далеким. Откого далеким, от меня? А какое, собственно говоря, я имел право наблизость? И все равно на душе у меня было весело и озорно. Все ещевпереди. Все еще будет. И во всем этом обязательно будет женщина, котораязахлопнула крышку самописца и сказала мне со слабой улыбкой: - Пора, пора. Вы же сами говорили, что обычно ложитесь в это время. - Хорошо, - нарочито театрально вздохнул я. - А фольгу вы мне наклеите? - Я. - Тогда я закрываю глаза. Я лег на неудобное и неуютное лабораторное ложе. Так, наверное, подумаля, ложатся на стол лабораторные собаки, мыши, кролики - великая армиябезвестных служителей науки. Сердце мое билось. Нет, я не боялся. Я даже не нервничал. Я был полонрадостного ожидания, ощущения кануна праздника, во время которого я сновастану У, увижу янтарно-золотой отблеск моей далекой планеты. И самописцыобязательно зарегистрируют что-нибудь необычное. Такое, что заставит насснова встретиться с Ниной Сергеевной. И ее улыбка окрепнет, станет живой итеплой, как ее пальцы, что прикоснулись к моим векам. Удивительные пальцы.Боже, как, в сущности, мало нужно человеку для счастья! И как много.Лежать на нелепом казенном топчане опутанным проводами, в погоне задалекой химерой, но ощущать при этом прикосновение ее пальцев к векам -как это было прекрасно! Спасибо, У. На веко мне упала холодная капелька. Нет, это, конечно, не слезаброшенной мужем-негодяем Нины Сергеевны. Это, наверное, капелька клея.Клей начал расплываться, склеивать глаза. Руки Нины Сергеевны приносилисон. Я не сопротивлялся ему. Сон нес с собой детские ожидания, новогоднеенетерпение, обещание праздника. Я вплывал в сон спокойно, как в теплую маленькую лагуну, и рядом сомной плыла Нина Сергеевна. Веки у нее были серебряные, и я понял, что этофольга, чтобы отражать мои взгляды. Я посмотрел на нее, но она началаисчезать, потому что меня звал У. Это было удивительное сновидение. Я шел вместе со своими братьями поянтарной земле. Мы шли к низкому длинному зданию, которое я уже видел.Здание, в котором хранились запасные мозги жителей планеты. Мы вошли в зал. Бесчисленные ниши на стенах, и над каждой - маленькийкрасный огонек, рубиновая тлеющая точка. Я знаю, для чего мы пришли. Мы прощаемся с Ао, который погиб привзрыве. И мы приветствуем Ао, который снова рождается сегодня. Я полонпоющей радости. Я - одно целое с моими братьями. И прибой их мыслей ичувств во мне делают меня всемогущим и вечным. Я - струйка в потоке, я -частица атомного ядра, связанная невидимыми, но могущественными узами сдругими частицами. Каждую секунду, каждое мгновение я ощущаю себя единымцелым с моими братьями. Но вот я улавливаю скорбь. Я улавливаю ее и излучаю ее. Потому что всемы думаем сейчас об Ао. Мы все знаем, как он погиб. Смерть его была почтимгновенной. Он не успел подумать о ней. Он ничего не испытал. Взрывустановки, с которой он работал, разметал все вокруг. Он не успелпопрощаться с нами. Он не успел осознать, что уходит от нас. И мы поняли,что его нет, потому что ниточка его связи с нами всеми вдруг исчезла изтого Узора, что и есть наше братство, наш мир. И Узор обеднел, и мы сразуосознали это, потому что даже без одной нити среди множества других нитейУзор не может быть полным. И вот мы пришли сюда, в место, которое называют Хранилищем, чтобы сновадать жизнь Ао, ибо Узор не может жить даже без одной-единственной нити. И в нас звучала мелодия Завершения Узора, особая мелодия, которую мысоздаем и слышим каждый раз, когда Завершаем Узор. Это самая торжественнаяи самая прекрасная из всех наших мелодий, потому что Завершение Узора -самое торжественное из всех наших дел и событий. Прилетают и уходят в бархатную тьму пространства наши корабли,протягиваются паутинки братства в далекие миры, но Завершение Узора -самый любимый наш праздник. И никогда ни одна мелодия не звучит в нашихдушах с такой грозной и яростной нежностью, как мелодия Завершения Узора.Гроза и ярость - это наше непрекращающееся сражение с временем, с этимчудовищем, которое пожирает все, от звезд до любви. А нежность - нашечувство, когда мы побеждаем его, это прожорливое время. Из боковой двери вынесли новое тело. Двое избранных положили его вцентре зала и направились к нише, над которой - единственной в зале - нетлел рубиновый огонек. Этот огонек перестает тлеть, как только рветсянить, связывающая мозг каждого из нас с мозгом в Хранилище. Избранные вынули тускло мерцающий мозг из ниши и вложили туда другой.Тот, что они вынули, они поднесли к лежавшему в центре зала телу и вложилив его голову. И сразу же над нишей Ао начал тлеть рубиновый огонек. Мелодия Завершения Узора все поднималась и поднималась к вершинамбесконечно печальной и бесконечно радостной гармонии. Она печальна ирадостна одновременно, ибо высшая гармония объединяет в себе все. Мелодияподнималась, пока наконец не взорвалась торжествующим фейерверком. Узорбыл Завершен. Тело в центре зала шевельнулось раз, другой, и новый Ао встал. Его нитьвплелась в наш Узор. Мы одержали еще одну победу над всепоглощающимвременем, вырвали из его лап нашего брата. Когда я открыл глаза в лаборатории сна, я услышал слабое шуршаниесамописца. В комнату неохотно вползало серенькое утро. Я почувствовал себя таким счастливым, таким бодрым, что мне сталостыдно. Если бы я только мог сделать так, чтобы и другие услышали мелодиюЗавершения Узора!.. Если бы ее могла услышать Нина Сергеевна... "Где она?"- подумал я. Я осторожно сел. Что-то мешало глазам. Ах да, это же фольга, которуюмне приклеивала Нина Сергеевна на веки. Наверное, ее можно снять. Я содралс век серебряные пластиночки, похожие на рыбью чешую. Снял с себяэлектроды, потянулся и вдруг увидел Нину Сергеевну. Она спала, сидя вкресле. Голова ее лежала на спинке, и вся она казалась такой маленькой,несчастной и усталой, что мне захотелось взять ее на руки, отнести накровать и уложить рядом с любимой куклой. Я стоял и смотрел на нее и слушал, как шуршит самописец и какпоскрипывает его перо. Внезапно она открыла глаза и посмотрела на меня.Она не вскочила на ноги, не стала извиняться, что заснула, что плоховыглядит после бессонной ночи, не стала ничего спрашивать. Она смотрела наменя и вдруг улыбнулась все той же слабой, неопределенной улыбкой, какой яне видел ни у кого, кроме нее. - Как сладко я прикорнула! - вздохнула она. - Сколько времени? - Половина восьмого уже. - О боже, я продрыхла в кресле часа два! Как только прекратиларегистрировать БДГ, решила отдохнуть немного. Ну, а как вы, ЮрийМихайлович? - О Нина! - сказал я с таким чувством, что она вздрогнула и выпрямиласьв кресле. - Если бы вы только знали, как это было прекрасно! - Что? - Нет... потом "Я не смогу вам рассказать. Где я возьму слова, чтобыописать вам мелодию Завершения Узора? И не существует таких слов... Нина Сергеевна посмотрела на меня, и в сереньком ноябрьском утре глазаее были огромны, темны и печальны. - Вам грустно? - спросил я. - Да, - кивнула она. - Почему? - Не знаю... - Она энергично встряхнула головой, и волосы ее негодующеметнулись. - Нина... Сергеевна, у меня к вам просьба. - Слушаю, Юрий Михайлович. - Могу я вас называть просто Нина? Нина Сергеевна подумала и серьезно кивнула мне: - Да, конечно. - Спасибо, Нина! - вскричал я, и она засмеялась. Я тоже засмеялся. Стоит человек в лаборатории сна в пестренькой глупойпижаме, стоит перед женщиной в белом халате и кричит ей спасибо. Нина встала, томно, по-кошачьи, потянулась, умылась кошачьими лапками исказала: - Ну-ка, посмотрим, что там наскребли самописцы. А вы одевайтесь пока.Борис Константинович взял с меня слово, что к восьми тридцати духа вашегоздесь не будет. Я пошел в маленькую комнатку, где я мучил профессора, и началодеваться. Какое это счастье - сидеть в маленькой пустой комнатке,натягивать на себя брюки и думать о детски незащищенном лице Нины, когдаона спала в кресле. И слышать мелодию Завершения Узора. Спасибо, Нина,спасибо, У, спасибо, Борис Константинович, спасибо всем моим друзьям изнакомым за то, что они создали мир, который так добр ко мне. - Юрий Михайлович! - крикнула Нина из соседней комнаты, и я вскочил,запутавшись ногой в брючине. - Что? - Идите быстрее сюда, взгляните! Босой, застегивая на бегу пуговицы, я влетел в лабораторию. Нинадержала в руках длинный рулон миллиметровки с волнистыми линиями. Я сталрядом с ней и уставился на бумагу. - Вот, смотрите. Я смотрел на волны и зубчики. Волны и зубчики. Зубчики и волны. - Вы видите? Нина бросила на меня быстрый боковой взгляд и засмеялась. По крайнеймере, она должна быть благодарна, что я так веселю ее. Босой имбецил,смотрящий на миллиметровку с видом барана, изучающего новые ворота. Оченьсмешно. - Сейчас я вам все объясню. Видите, вот эти зубчики мы называемальфа-ритмом. Здесь вот, в самом начале. Он соответствует состояниюрасслабленности, пассивного бодрствования. Понимаете, Юра? Юра! Она назвала меня Юрой! Да здравствует альфа-ритм, да здравствуетпассивное бодрствование! Отныне я всегда буду пассивно бодрствовать, лишьбы она называла меня Юрой! - Понимаю, - с жаром сказал я. - Ну и прекрасно. Идем дальше. Амплитуда ритма снижается, периодическион исчезает. Зубчики действительно снижались. А может быть, и нет. Я не оченьсмотрел на них. Я смотрел на Нинин палец, тонкий и длинный палец. Совсемдетский палец. А может, это мне просто хочется видеть ее беззащитной ихрупкой и соответственно воспринимать себя самого бесстрашным рыцарем,закованным в эдакие пудовые латы - мечту ребят, собирающих металлолом. - Юра, вы смотрите? - Да, да, Нина, клянусь вам! Никогда ни на что я не смотрел с такиминтересом... - Юра, а вы... всегда такой... как бы выразиться... - Дементный? - опросил кротко я. - Не стесняйтесь, у меня есть близкийдруг, которого я очень люблю. Он еще много лет назад нашел у меня всесимптомы и признаки слабоумия. - Не болтайте, я вовсе не то хотела сказать... - А что же? - Не знаю... или, может быть... ага, нашла слово: небудничный?Небудничный. Конечно. - Только по праздникам. Но сегодня у меня двойной, а может быть, итройной праздник: я был на Янтарной планете, я с вами, и мы сейчас увидимчто-нибудь интересное. Какие же это будни? Помилуйте-с, сударыня! - Спасибо. - За что? - За все. А теперь смотрите на бумагу. - Голос Нины стал нарочитосуровым. Похоже было, что она пряталась сейчас за ним. - Мы с вамиостановились на стадии "А", это самое начало сна. Она у вас оченькороткая, но не настолько, чтобы это что-то значило. Двигаемся дальше.Наступает дремота, альфа-ритм все уплощается, появляются нерегулярные,совсем медленные волны в тета- и дельта-диапазонах. Видите? - Вижу. - Это вторая стадия, "В", переходит в сон средней глубины. Стадия "С". - Это уже сон? - Конечно. Видите вот эти почти прямые участочки? - Вижу. - Это так называемые сонные веретена. - Это я так сплю? - Спите, Юра. И не мешайте, когда вам объясняют, как вы спите. Темболее, что мы уже в стадии "Д". Стадия "Д" - это глубокий сон. - Сновидения здесь? - Нет, практически в стадии глубокого сна сновидений нет. А если ибывают, то они вялы, неярки. Смотрите на волны. Видите, какая высокаяамплитуда? Это регулярные дельта-волны и те же сонные веретенца. - Боже, кто бы мог подумать, что сон - такое сложное дело! - Все на свете сложно, только дуракам все кажется ясно. Дуракам и еще,может быть, гениям... - Нина вздохнула и тряхнула головой, словнопрогоняла от себя образы дураков и гениев. - И вот наконец стадия "Е".Совсем редкая дельта-активность. - Смотрите, снова зубчики, - сказал я, как идиот. - Это и есть быстрый сон. Быстрые и частые волны. Очень похожи на ритмбодрствования. Сейчас посмотрим время. Ага, примерно двенадцать сорок.Итак, в двенадцать сорок вы начали видеть сны. Проверим по БДГ. - Онавзяла другой рулончик, поменьше. - Вот всплеск. Время, время... двенадцатьсорок. Совпадение полное. - А что же здесь необычного? - спросил я. - Сейчас увидите. Вот ваш быстрый сон кончается. Занял он всего пятьминут. - Это много или мало? - В начале ночного сна это обычно. Быстрый сон ведь бывает три, четыре,пять раз за ночь. К утру продолжительность периодов быстрого сна можетдоходить до получаса. - И за такие коротенькие сеансы люди успевают увидеть столькоинтересного? - Вообще-то в большинстве случаев протяженность события во сне болееили менее соответствует протяженности такого же события в реальной жизни.Но бывают и исключения. Во всех учебниках описывается один шотландскийматематик, который во сне часто пережигал за тридцать секунд музыкальныйотрывок, который обычно длится полчаса. Но дело сейчас не в этом. - Нинаснова подняла длинную змею миллиметровки. - Вот коротенький промежуток, иснова период быстрого сна. Это уже не совсем обычно. - Что не совсем обычно? - Очень маленький интервал. И главное - второй ваш быстрый сон тожедлился ровно пять минут. - А должен сколько? - Что значит "должен"? Обычно продолжительность периодов быстрого снаувеличивается к утру. А у вас - нет. Мало того, Юра. Смотрите. Вот, вот,вот... Вы видите? - Что? То, что их длина одинакова? - Вот именно. У вас было десять периодов быстрого сна, и все совершенноодинаковые - по пять минут. Я такой ЭЭГ не видела ни разу. Страннаякартина... Что это, думал я, сигналы или не сигналы? Наверное, сигналы. А можетбыть, так уж я просто сплю? - Нина, скажите, а может эта картина иметь естественное происхождение?Я имею в виду десять своих снов. Нина наморщила лоб. - Не знаю. Надо подумать, показать Борису Константиновичу. Но этидесять периодов... И даже не то, что обычно число этих периодов редкобывает больше шести за ночь... Меня поражает их одинаковость. Ничегопохожего никогда не видела... Нина смотрела на змейку, вычерченную самописцем. Змейка то благодушнораспрямлялась, то собиралась в мелкие злые складочки. - Что-нибудь еще, Нина? - спросил я и осторожно дотронулся до ее локтя. Локоть был теплый и упругий. Стать позади нее. Поддеть ладонями оба еелоктя. Привлечь к себе. - Я сразу и не обратила внимания. - На что? - На интервалы между быстрыми снами. Девять интервалов, и все время онирастут. - Интервалы? - Угу. - А что это значит? - Не знаю, Юра. Могу вам только сказать, что ЭЭГ совершенно не похожана нормальную картину сна. - Нина посмотрела на часы: - Юра, вам пора. - А вы остаетесь? - Мне еще нужно кое-что привести в порядок. До свидания. Это было нечестно. Она не могла так просто сказать "до свидания" ивыставить меня. После всего, что случилось... "А что, собственно,случилось?" - спросил я себя. То, что я спал в одной комнате с Ниной, недавало мне ровным счетом никаких прав на особые отношения. Что еще?Коснулся рукой локтя? И все. - Нина, - сказал я тоном хнычущего дебила, - неужели же нам не придетсяповторить эксперимент? Нина улыбнулась своей далекой слабой улыбкой. Лицо у нее послебессонной ночи было усталое и слегка побледневшее. А может быть, мне онолишь казалось таким в свете серого ноябрьского утра. Но оно былопрекрасно, ее лицо, и у меня сжалось сердце от нахлынувшей вдруг нежности.Если бы и у меня был свой Узор, как на Янтарной планете, я бы понял,наверное, что мне не завершить его без нее. Спасибо, У, спасибо, странный далекий брат. Спасибо за радость общенияи за радость, которую я испытываю, глядя на это побледневшее и осунувшеесяженское лицо с большими серыми глазами. Спасибо за янтарный торжествующийотблеск, который подкрашивает скучное и бесцветное, из бледной размытойтуши, начало дня. Спасибо за десять маленьких быстрых снов, в которых тыпознакомил меня с Завершением Узора. И что бы ни случилось со мной впредь,я уже побывал в Пространстве, и никто никогда не отнимет у меня вашегопривета. - До свидания, Нина. Она ничего не ответила. Она стояла и держала в руках бесконечную лентумиллиметровки, и лоб ее был нахмурен. Мы сидели с Галей в кино. На вечернем сеансе, на который я купилбилеты, когда возвращался из школы. Старая французская комедия с покойнымФернанделем в главной роли. Трогательные в своей наивной незащищенноститрюки. Где-то я читал, что волк, желая избежать схватки с более сильнымсоперником, подставляет под его клыки в знак смирения шею, и тот нетрогает его. Так и фильм. Вот моя шея, я сдаюсь. Галя просунула руку под мою, и ее ладошка легла на мою ладонь. Теплаяволна нежности нахлынула на меня. А может быть, не столько нежности,сколько вины и угрызений совести. Но кто знает, что вернее цементируетотношения двух людей... - Люш, - тихонечко прошептал я. Она не ответила. Она лишь быстро прижала свою ладошку к моей. Жестуспокаивающий, ободряющий. Ничего, Юра, все будет в порядке. Я тебявсе-таки уговорю, ты поедешь к тете Нюре в Заветы, в ее уютный домик насамом краю поселка, будешь пить каждый день парное молоко и забудешь просвои фантазии... Если бы она только не была так уверена в своей правоте, подумал я ирезко вырвал свою ладонь из-под ладони Гали. Два дня я не слышал чужихмыслей и совсем было забыл о них. А сейчас, сидя рядом с женой в темномзале кинотеатра, я незаметно для себя включился в неторопливый поток еемыслей. Подключился по-воровски, как электровор подключается к сети, минуясчетчик. Нет, Юрий Михайлович, по счетчику нужно платить. Это она думала о тете Нюре, и моя виноватая нежность снова уперлась вплотину ее здравого смысла. Слишком здравого. Если бы она только могла понять, если бы только треснул ее стальнойпанцирь непогрешимости... А что тогда? Да и хочу ли я, чтобы этот панцирьлопнул? Если быть честным с собой? И снова чувство вины начало понемножку подтягивать из моего сердцарезервы нежности. И снова ее рука ободряюще похлопала мою. И снова яуслышал медленный и уверенный хруст ее мыслей: "Ему, видно, совсем плохо... бедный... А все из-за упрямства". Мне захотелось крикнуть ей во весь голос: "Мне хорошо, не жалей меня! Это я должен жалеть тебя!" И снова поднявшаяся было теплота ушла в какую-то яму. В моей рукележала ее чересчур крупная для ее роста рука. Неприятно холодная. Когда мы возвращались домой, Галя была весела и оживленна. Если уж онарешает что-нибудь, она никогда не останавливается на полпути. Она - какснаряд, летящий к цели. Он может попасть в нее или промахнуться, ноостановиться или повернуть назад - никогда. А она твердо решила не подавать виду, не раздражать больного мужа. Придушевных расстройствах и психических заболеваниях главное - чуткостьродных и близких. - А что, если сделать на ужин картофельные оладьи? - спросила Галя. -Натрем сейчас десяток картофелин... Картофельные оладьи - мое любимое блюдо. Но поскольку оно, какизвестно, довольно трудоемко, изготовляет его Галя не так-то часто. Я чистил картошку, а Галя натирала ее на терке. Потом мы поменялисьролями. Горка сероватой кашицы все росла и росла в тарелке, темнела, а ядумал, что не все на свете, к сожалению, можно исправить при помощикартофельных оладий. - Юрочка, - сказала мне на большой перемене Лариса Семеновна, - чтостало с вашим Антошиным? - А что такое? - Метаморфоза. Получил у меня сегодня четверку. - О, Лариса Семеновна, боюсь сглазить. Сергея как подменили. - Но все-таки, как это вам удалось? - Мне? - Вы же классный руководитель. И отвечаете за все на свете, отуспеваемости до первой любви, от отношений с родителями до увлеченияспортом. - Вы знаете, есть такой старинный английский анекдот. В семье родилсямальчик. Внешне совершенно здоровый, но и в год, и в два, и в три он так ине заговорил. Ребенка таскали по всем врачам - и все напрасно. Родителисмирились. Глухонемой так глухонемой, что же делать? И вдруг однажды,когда ему было лет восемь, мальчик говорит за столом: "А гренки-топодгорели". Родители - в слезы. Как, что, почему же ты раньше не говорил."А о чем говорить? Раньше все было нормально". - Гм! И что же ваша бородатая притча должна означать? - А то, что Антошин столько лет продремал, что в конце концов выспалсяи проснулся. - Да ну вас, Юрочка, к бесу!.. Ваша скромность носит вызывающийхарактер. Истинная скромность состоит знаете в чем? - Нет, не знаю. - В признании своих заслуг, вот в чем. Лариса Семеновна как-то очень ловко и лукаво подмигнула мне, и яподумал, что не одно, наверное, сердце начинало в свое время биться от ееподмигиваний. - Ладно, Лариса Семеновна, раз вы уже разгадали меня, открою вам своютайну. Чур, только, никому ни гу-гу. - Идет. - Я незаконный сын Ушинского. Именно от него я унаследовал незаурядныйпедагогический талант. - То-то я смотрю, вы на него похожи... Вы с вашими, говорят, вПланетарий собрались? - Вы наш Талейран и наш Фуше. От вас ничего не скрыть. Сегодня послезанятий. Я люблю ходить со своими охламонами на разные экскурсии. В школе онивсе ученики. Стоит им выйти на улицу, как они мгновенно преображаются.Девочки сразу взрослеют и хорошеют, мальчики обретают юношескуюстепенность. Они немножко стесняются организованности экскурсии и быстроразбиваются на группки в два-три человека. Однажды нас увидел на улице математик Семен Александрович. Не помню уж,куда мы шли. По-моему, в Третьяковку. Он посмотрел на меня, и в глазах егомерцал ужас. Назавтра я спросил, что так поразило его. "А разве можно ходить не строем?" - посмотрел он на меня. Ах ты милый мой Беликов, современный ты человек в футляре, хотел ясказать ему, но вовремя удержался. Рожденный ходить строем, иначе ходитьне умеет. Мы вышли из школы. Наконец-то первый раз в этом году пошел настоящийснег. Пушистые, театральные, нарядные снежинки... Просто жалко былосмотреть, как гибнут такие шедевры под колесами машин и ногами прохожих. Алла Владимирова шла вместе с Сергеем Антошиным. Так, так, так. Похоже,что Сергей подымается по социальной лестнице класса, перепрыгивая черезступеньки. Идти рядом с Аллой Владимировой - это дается не каждому.Господи, да я сам бы с удовольствием взял ее под руку. Щеки ее горят наветру, на длиннющих ресницах тают новогодние снежинки. Ей бы закружитьсясейчас в вихре вальса, вылететь на середину улицы, и вся улица замерла быот восхищения. А Сергей цвел и цвел от тихой гордости. Он и выше стал, и плечиотведены немножко назад, и грудь колесом под стареньким демисезоннымпальтишком. Милый мой Сережа, как я рад, что ты наконец проснулся. И все утебя будет хорошо, только не засни опять. Мы доехали на метро до "Краснопресненской", а потом дошли пешком доПланетария. Я уже не первый раз сижу под его куполом, но сегодня я смотрелна звездное небо совсем с особым чувством. Где они, мои далекие братья? Вкакой части безбрежного космоса? Тонкая световая указка лектора легко скользила по ночному небу надтемными силуэтами домов по его краям. Моя указка была чуточку длиннее. И снова, как уже случалось, на меня нахлынуло ощущение чуда. Я, ЮрийМихайлович Чернов, добившийся в жизни только, пожалуй, того, что СергейАнтошин шел в Планетарий рядом с Аллой Владимировой, я оказалсяизбранником, в кого почему-то уперлась указка, сотканная из сновидений,посланных откуда-то из неведомых далей. Интересно, как чувствуют себя настоящие избранники судьбы? Как несутсвое бремя славы? Неужели привыкают к нему? Главное мое чувство - эточувство нереальности. Не может быть. Не должно быть. А потом я думаю, чтовсе-таки есть. И я знаю еще, что я сам ни при чем. Я просто та точка, вкоторую уперся луч сновидений. Из альфы Центавра, или Тау Кита, илиоткуда-нибудь еще с таким же красивым названием... Первый раз, когда я шел на ночь в лабораторию сна, я заранее сказал обэтом Гале. - А что, есть такая лаборатория? - спросила она. - И туда ходят сосвоими пижамами? Раньше это называлось по-другому. На этот раз я сказал ей, что буду ночевать у Ильи. Она ничего несказала. Пожала лишь плечами. Наверное, мы уже пересекли черту, из-закоторой не возвращаются. Эдакий брачный рубикон. В лаборатории меня встретили Нина и Борис Константинович. Нет,положительно он изменился. Куда девался металл, из которого он былвыкован? Живой человек с растерянными глазами. И симпатичный от этого. - Главное - часы, - говорил он Нине. - Но, Борис Константинович, я ведь и прошлый раз заметила времявключения приборов. - По каким часам? - По своим, конечно. - Давайте найдем что-нибудь поточнее. Как вы думаете, у кого могут бытьболее или менее точные часы? В лаборатории Бабашьянца? - Сомневаюсь. - Если вам не трудно, посмотрите, что-нибудь у них должно быть. - Борис Константинович, - сказал я, - я еще раз прошу прощения, чтодоставил вам столько хлопот... - Перестаньте! - Профессор досадливо махнул рукой. - Что-то я незаметил раньше у вас особой деликатности. - Только ради научной истины. В присутствии истины я буквальностервенею. - Ну, ну, - пробормотал профессор без улыбки. По-видимому, особойсимпатией ко мне он так и не проникся. Уснул я буквально через несколько минут после того, как улегся на ужезнакомое мне ложе. Помимо всего прочего, я здорово устал за эти дни.Последнее, что я услышал, были слова Бориса Константиновича: "Как - спит!"Это обо мне, подумал я, и мысль растворилась. И пришел сон, посланный мне У. И я снова, летал. Но не так, как раньше.О, это был совсем другой полет! У стоял на каменистой площадке, и вдругощущение своего веса исчезло. Он стал невесом, и легкий ветерок, тянувшийс залитого солнцем холма или низенькой горы, раскачивал его, как травинку.Он оттолкнулся ногой и начал подниматься прямо вверх, как ныряльщикподнимается к поверхности воды, как поднимается воздушный шар. Чувство легкости, свободы. У слегка наклонился в сторону, и горизонтпослушно встал дыбом. Мы парили в золотисто-желтом небе, поднимаясь всевыше и выше, и я слышал мелодию холмов. А потом У скользнул вниз. Быстрее и быстрее. Свист воздуха вплелся вмелодию. Страха не было. Было веселое, озорное чувство всевластья надстихиями. Над янтарными холмами внизу, над желтоватым небом с длинными,стрелоподобными облаками. Над силой тяжести, которая сейчас тянула насвниз и которая вовсе не была чужой и злобной, а была ручной и доброй, каксобака. И у самой земли падение прекратилось. И мы снова поднялись вверх.И скатывались по крутым невидимым горкам неведомых силовых полей. Ивстретили в небе еще одного. Его имя было Эо. А может быть, его имязвучало вовсе не так, но он остался в моей памяти как Эо. И мы играли внебе, как птицы, как играли бы щенки, умей они летать. И вдруг мы оба скользнули на землю. Нас позвали. Коа столкнулся снеполадками на энергетической станции, в которых он не мог разобраться. И на помощь ему мысленно спешили братья. Сначала те, кто был ближедругих к нему и кто был не слишком занят, потому что это был Малый Зов. Ите, кто был ближе других к Коа, включались в его мозг. И их мозг и егомозг становились единым целым, работавшим в едином ритме. Нам не нужно было объяснять, что случилось на станции, на которой былКоа. Мы знали все, что знал он. Мы были частью его, а он был нами. Нозадача была сложна. Я не могу сказать, в чем она состояла, ибо мозг мой несмог усвоить технические образы, циркулировавшие в кольце Малого Зова. Онибыли слишком сложны и незнакомы мне. И все новые братья вплавлялись в общий мозг, росший в кольце МалогоЗова. И самосознание наше все расширялось и расширялось, пока не сталопохоже на громадный, безбрежный храм, в котором тысячекратным эхом билась,сплеталась и расплеталась наша общая мысль. И эхо вибрировало и дрожало отнашей общей мощи. И мы поняли, что случилось с машинами Коа и что нужносделать, чтобы избежать аварии. Но никто не мог бы сказать, что это понялон. Только мы, ибо внутри кольца Малого Зова не было меня, тебя, его. Былитолько мы. И как только задача была решена, кольцо распалось, и У снова стал У,существом, протянувшим мне лучик сновидений сквозь бесконечную тьмукосмического пространства. И я начал понимать, почему на Янтарной планете всегда сияет радостныйотблеск... - Когда, вы говорите, начался вчера первый цикл? - услышал я,просыпаясь, голос профессора. - Быстрого сна? - переспросила Нина. - Сейчас посмотрим... Вот. Вдвенадцать сорок. - Сегодня? - В двенадцать сорок. - Значит, совпадение полное? - Нет, Борис Константинович. Вчера было десять периодов быстрого сна, асегодня одиннадцать. - И этот дополнительный?.. - Тоже пятиминутный. - А интервалы? - Надо замерить. Сейчас я займусь. Я встал. - Вы что, всю ночь бодрствовали надо мной? - спросил я. - Нет, - сухо ответил профессор. - Я ездил домой. - Боже, и все это из-за одного человека... - Вы здесь ни при чем, - неприязненно сказал Борис Константинович. - Интервалы точно такие же, как и прошлый раз. Совпадение полное.Дополнительный одиннадцатый цикл приходится на интервал между пятым ишестым периодами быстрого сна. Профессор посмотрел на ленту. - Действительно, интервалы все время увеличиваются. Смотрите, последнийинтервал раз в тридцать - сорок больше первого. Нелепость какая-то... - А что, если составить график по времени быстрых снов и интервалов? - Конечно, Нина Сергеевна. Не надо будет, по крайней мере, перематыватькаждый раз этот рулон... Я был здесь больше не нужен. Подопытный кролик сделал свое дело,подопытный кролик может уйти. Жаловаться не приходилось. Спасибо им и заэто.