От цивилизации — к технологии 8 страница

Идеология «открытого общества» есть не что иное, как скрытый проект тотального упорядочения уникальных культур и цивилизаций под приоритеты развития всемирного технологического комплекса, информационная сердцевина которого уже создана — Интернет. Идеология «открытого общества» — это идеология ненасильственного уничтожения всего того во всемирном человеческом сообществе, что мешает Технологии достичь своих предельных тоталитарных форм. И никто не противится этой идеологии, так как она скрывается под маской демократических преобразований. «В развитой индустриальной цивилизации, — писал Г. Маркузе, — царит комфортабельная, покойная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса»68. Идеи демократии удивительнейшим образом коррелируют с идеей технологического прогресса, так как обе они имеют в виду не развитие креативных способностей иерархического человека, а всего лишь насыщение потребностей онтологически сломленного индивида масс. Потребность в технологии, способной выполнять любые желания человека, свидетельствует об утрате им своих креативных, виртуальных способностей, которые в состоянии развертываться при минимуме потребностей в ресурсном освоении внешнего мира. Социальная технология навязывает современному человеку, а тот с особым вожделением принимает удивительно синхронизированные с потребностью интенсивного развития техногена стереотипные формы потребления и поведения. Технология обременена ростом витальных потребностей и падением способностей человека к самотрансценденции, к самопостроению. В этом-то и заключается основная причина столь интенсивного развития технологических процессов и столь стремительная деградация процессов цивилизационных. Маркузе считает, что индустриальное общество как технологический универсум есть последняя стадия реализации специфического исторического проекта, а именно — переживания, преобразования и организации природы как материала для господства. По мере своего развертывания этот проект формирует весь универсум дискурса и действия. Культура, политика и экономика при посредстве технологии сливаются в вездесущую систему, поглощающую или отталкивающую все альтернативы, а присущий этой системе потенциал производительности и роста стабилизирует общество и удерживает технический прогресс в рамках господства. Технологическая рациональность становится политической рациональностью69. Основу социальной политики начинает составлять технологическая политика, приоритетность технологического над социальным становится доминирующим принципом построения и функционирования открытого общества.

Начинает складывается новый тип субглобального техноморфного социального организма — «общество—автомат», в котором воля социального субъекта оказывается полностью замещенной своеволием техногена и его репрезентанта — телесного субъекта. Видимо, не случайно богиня своеволия в древнеримской мифологии называлась Automatia. Создатель кибернетики Н. Винер предостерегал от подмены исторически складывающейся системы социального управления системой автоматизированной. «Управляющая машина, — писал он, — страшна не потому, что она может достичь автоматического управления человечеством. Она слишком груба и несовершенна, чтобы представить одну тысячную часть целенаправленного движения независимого поведения человеческого существа. Но реальная опасность, которую она может вызвать, состоит в том, что подобные машины, хотя и безвредные сами по себе, могут быть использованы человеком или группой людей для усиления своего господства над остальной человеческой расой, или в том, что политические лидеры могут попытаться управлять своим народом посредством не самих машин, а посредством политической техники, столь узкой и индифферентной к человеческим возможностям, как если бы эта техника действительно вырабатывалась механически»70. Общественные, цивилизационные процессы на наших глазах превращаются в поточную линию единой техно-социальной автоматизированной системы.

Следующим объектом онтологической экспансии технологии является культура. «Когда техника становится универсальной формой материального производства, — писал Г. Маркузе, — она определяет границы культуры в целом; она задает проект исторического целого — "мира"»71. Культуротворческие процессы начинают уподобляться технологическим, складывается дескриптивная культура, т.е.. культура, ценности которой становятся разновидностью дескриптивных значений, а гармония при этом оказывается вполне поверяемой алгеброй. «Ценностные аксиомы, — писал Шелер, — совершенно независимы от логических аксиом и ни в малейшей степени не представляют собой простые "применения" последних к ценностям. Наряду с чистой логикой существует и чистое учение о ценностях» 72.Ценностная культура умирает еще в цивилизации, а то, что от нее остается, превращается в нормативную псевдокультуру, или массовую культуру.

С момента онтологического восхождения технологии эта социально превращенная форма культуры модернизируется в рационально-превратную форму. Массовая культура цивилизации модифицируется в культуру информационно-технологическую. «Рациональные ценности» этой недокультуры становятся особым товаром, способным придавать процессу наслаждения иллюзию приобщения к сфере высокого и возвышенного. Дескриптивная недокультура формируется рациональным дискурсом под приоритеты функционирования всеобщей информационной системы, ее назначение заключается в том, чтобы интегрировать вожделеющих индивидов в некое подобие человеческого сообщества, соединять разнообразные телесные формы в человекоподобную телесность. «Культура, — пишет Теодор Лессинг, — постепенно превращающая все вулканические душевные страсти в песок сухого, трезвого знания, дробя на мельницах учености образы фантазии и грез, может, пожалуй, прибавить человеку знания за счет того, что он утратил в жизни, ибо знание жизни — лишь прошлая, убитая жизнь, и ученость охраняет трупы наших опытов, для которых затем искусство сооружает саркофаги. Всякая форма убивает, всякое знание связывает!»73 В конце концов телесный субъект, взращенный средствами массовой коммуникации, окончательно утрачивает способность не только созидать, но и «потреблять» ценности культуры. Культура, по нашему определению, есть процесс ценностного означивания человеческого в человеке. Что же может человеческого фиксировать телесный субъект, радикально преодолевший в своей экзистенции человечность?

Наконец, технология пытается заменить субъектную трансценденцию объектной рационализацией и тем самым превратиться во всеобъемлющий культ. Как считает Хюбнер, сегодня для большинства людей выступать против рациональности и прогресса означает почти то же самое, что раньше — выступать против божественного миропорядка. Современное человечество, будучи индустриализированным, в значительной мере выводит свое самосознание из форм и идей, порожденных наукой и техникой. «Либеральный протестантизм, — пишет Пауль Тиллих, — приспособил Бога Библии к "миру Оно" — современной технической цивилизации»74. В рамках квазирационального дискурса о технологии начинает складываться и функционировать дескриптивный культ, в семантическом плане представляющий собой совокупность ложных «дескриптивных символов». Дескриптивные символы лежат в основе процесса рациональной мифологизации властных отношений, исходящих из волющей телесности. Сакрализуется и фетишизируется лишь то, что чревато новыми источниками наслаждений. Из сферы самосознания почти полностью вытесняется сфера трансцендентного и непознаваемого. Полагается, что непознаваемых вещей в мире нет и быть не может, а есть только вещи непознанные, которые со временем будут открыты и присвоены. «"Заранее знающие", — пишет Ф.И. Гиренок, — мы не нуждаемся в тех состояниях, в которых люди когда-то говорили с богом. У нас нет видений, но у нас есть привидения, т.е. самодостаточные мысли проективного сознания»75. Действительно, о каком «научном незнании» (Николай Кузанский) может идти речь, если из Сущего почти окончательно вытеснена Гармония, и в нем господствует порядок, установленный самим гносеологическим субъектом? Ведь то, что составляет основу существования телесного субъекта, им же самим предварительно гносеологически спроектировано и онтологически перевоссоздано.

Культ технологии и науки в снятом виде содержит все прежние ложные культы и превращается, таким образом, в веру в Абсолютное Иное. Богом рациомассы вместо трансцендентного Ничто становится феноменальное Ничтожество. Существование и Сущность меняются местами, второе начинает предварять первое, из ничтожнейшей сути весьма релятивной онтологии начинает развертываться предельно репрессивная форма экзистенции, атрибутируемая Рацио в качестве и сакральной, и абсолютной. Происходит кардинальная смена вех в конституировании первоначал всемирной истории, они осознаются не как следствие акта креации Бесконечного Субъекта, а как некая точка бифуркации, положившая начало автоэволюции Бесконечного Объекта.

Итак, с образованием автономного универсума объектно-объектных отношений начинается телесный этап в развертывании всеобщего метаисторического процесса, на котором уже не Культу, Культуре и Цивилизации, а именно Технологии принадлежит особая экзистенциальная миссия. Именно с эпохи обособления и восхождения Технологии всемирная история человеческим самосознанием все более начинает отождествляться с историей научно-технического прогресса. Технология становится онтологическим центром, из которого развертываются рационально преобразованные природные сущностные силы, а затем они свертываются в универсум объективаций — искусственный мир. Именно это немаловажное обстоятельство лежит в основании наблюдаемой редукции человеческой истории к истории технологии. Технология остро «нуждается» в историцистской глобализации и находит в среде ученых своих правоверных историографов, изображающих динамику мира не иначе как процесс автоэволюции объекта. В центре исторического процесса оказывается не целостный и универсальный человек, а всего лишь субъективированная телесность, или отелесненная субъективность. Причем под субъектом истории все чаще понимается отнюдь не собственно человеческая телесность, а телесность вне- и сверх-человеческая — всеобщая телесная (материальная) структура мира, которая лишь на завершающем этапе своей автоэволюции порождает человека в качестве персонифицированной формы объективной телесности. Всемирной историей оказывается перманентный процесс объективации объективного и формирования на его основе телесной организации мира, куда человек эволюцией забрасывается, а потому он не может не ощущать и остро не переживать своей экзистенциальной заброшенности. «Не "история ментальностей", — пишет Фуко, — которая брала бы в расчет тела только с точки зрения того способа, которым они были восприняты или были наделены смыслом и значимостью, но "история тел" и того способа, каким были сделаны вклады в то, что есть в них наиболее материального и живого»76.

Технология становится основным объектом современных исторических исследований; «технологический комплекс», а не комплекс цивилизационный или культурный, занимает в настоящее время лучшие научные умы. Однако столь чрезвычайное внимание к технологии свидетельствует лишь об окончательной утрате человеком своей экзистенциальной аутентичности. Если культурный дуализм возник в недрах Духа, а цивилизационный дуализм — в недрах культуры, то телесно-технологический дуализм — в самой сердцевине цивилизации на этапе ее «промышленного развития». Телесный субъект перед лицом телесно-технологического дуализма оказался избыточным для новой квазионтологии, в которой действуют не люди, а отчужденные от них тела.

Мы рассмотрели основные онтологические формы технологии. В своих неявных трансцендентальной, эвалюативной и прескриптивной и явной дескриптивной формах технология выступает важнейшей составной частью космических, родовых, социальных и природных сущностных сил, является конструктивным средством развертывания человеческих потенциальностей и их актуализации в телесных, вещественных структурах внешнего мира. Здесь она занимает свое адекватное и имманентное место в многоуровневой человеческой экзистенции, выполняя в ней сугубо положительные онтологические функции, связанные с последовательным укоренением человека в его перманентно расширяющемся и изменяющемся внешнем мире. Однако за пределами этой «онтологической нормали» процессуальности представлена по отношению к многомерной человеческой экзистенции в основном как деструктивная, последовательно и неуклонно разрушающая веками складывавшуюся гармонию во взаимоотношениях между внутренним и внешним мирами, гипертрофированно развивающая универсум объективаций за счет окончательной деградации субъектных начал в экзистенции.

Конечно же, в реальной человеческой истории в чистом виде не воплощается ни одна из онтологических форм, выявленных нами в теоретическом анализе. Реальный, эмпирически наблюдаемый технологический процесс есть, видимо, реализация некоего их синтеза, причем модельные соотношения в нем изменяются от эпохи к эпохе в зависимости от уровня осознания человечеством своей истинной метаисторической Миссии и применяемых исторически обусловленных средств самонасилия. Современная историческая эпоха характеризуется сложным синтезом форм человеческого бытия, в структуре которого при тщательном методологическом анализе в тех или иных экзистенциальных пропорциях можно обнаружить проанализированные нами выше как истинные, так и ложные онтологические формы Культа, Культуры, Цивилизации и Технологии. Технология еще не окончательно вышла из-под контроля человека. Но может ли случиться, задается вопросом Карл Ясперс, что техника, оторвавшись от смысла человеческой жизни, превратится в средство неистового безумия нелюдей, и тогда весь земной шар вместе со всеми людьми станет единой гигантской фабрикой, муравейником, который уже в нашу эпоху все поглотил и теперь, производя и уничтожая, остается в этом вечном круговороте пустым циклом сменяющих друг друга, лишенных всякого содержания событий? Карл Ясперс сомневается в такой экзистенциальной безысходности — рассудок может конструировать такую возможность, однако сознание нашей человеческой сущности будет вечно твердить: в целом это невозможно77. Это оптимистическое утверждение разделяет и Г.С. Батищев, полагая, что «человек не способен, пока он все еще человек, превратиться весь целиком в объект-вещь, он может лишь притвориться вещью, лишь облачиться в роль и маску объектно-вещного бытия»78. Можно согласиться с таким обнадеживающим прогнозом, но с одной лишь поправкой: научно-техническая революция должна перестать обслуживать универсум объективаций, а стать подстилающей структурой для грядущей революции Духа, иначе Апокалипсис неизбежен.

5.3. СОЦИАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА

Когда мы достигнем неизбежного всеобщего экономического правления на Земле, человечество, подобно машине, сможет найти свое предназначение в служении этому чудовищному механизму в качестве все более мелких деталей, приспособленных к Целому.

Ф. Ницше. Воля к власти

Процесс нисхождения Абсолюта завершается возникновением технологического универсума, который по «высшему замыслу призван гармонизировать систему самообъективаций Духа. Однако своим отпадением от более высших универсумов, повсеместно устанавливаемым рациональным порядком. Технология начинает активно противостоять предустановленной гармонии. Лишь тотальный порядок во Вселенной в состоянии обеспечивать сверхинтенсивное развертывание универсума объективаций, а потому гармонии, которая поддерживает целостность иерархического бытия и препятствует его упорядочению под приоритеты развития низших онтологий, более нет места в человеческой экзистенции. «В движении жизни, — писал Тойнби, — перемена в любой части целого должна сопровождаться соответствующими сдвигами в других частях, если все идет хорошо. Однако когда жизнь механизируется, одна часть может измениться, не повлияв при этом на другие. В результате — утрата гармонии. В любом целом нарушение гармонии между составными частями оплачивается потерей самодетерминации целого»75. Противостояние Гармонии и Порядка, Неиного и Иного в Сущем на этапе онтологического восхождения Технологии достигает предельного уровня.

Антагонизм между технологическим универсумом и универсумами надтехнологическими особенно обостряется с достижением пика интенсивности новейшего временного потока — физической формы Хроноса. Он захватывает своим «бешенным ритмом» все без исключения экзистенциальные процессы в сущем и весьма негативно воздействует на те из них, которые «не терпят суеты» и своей размеренностью соотносятся с менее интенсивными временными потоками, трансцендентно восходящими к покоящемуся Абсолюту, или абсолютному Покою. Квазитехнологии имманентно суть в буквальном смысле слова «взбесившееся время» и предельно патологичная форма историцизма. Хронос начинает безжалостно пожирать все те формы бытия, которые обязаны своим существованием Кайросу.

История технологического универсума есть в то же время и история, может быть, самого радикального отпадения низшей онтологии от иерархической целостности бытия, так как в ее основе лежит окончательное отпадение Тела от Духа. История технологии с весьма большим ускорением дивергирует от породившей ее социальной истории. Столь стремительное отталкивание Технологии от Цивилизации в целях придания своему движению необходимой реактивности для Цивилизации оборачивается перманентной деградацией, интенсивным ее вытеснением за пределы Сущего. Технология не только не желает оставаться составной частью технологической цивилизации, но даже не желает быть цивилизованной технологией; ее в принципе не устраивает перспектива иметь дело с каким-либо видом цивилизации — она стремится стать не только независимой, но и единственной формой бытия. Цивилизация как социальный универсум отвергается даже в качестве эпифеномена универсума объективаций. Лишь решительно покончив с надтехнологическими формами бытия, как полагает его «тайный советник» Рацио, она в состоянии обеспечить себе «молниеносный прогресс», более не сдерживаемый весьма медлительными временными потоками тех онтологий, в которые субъект укоренен своими архаичными Я. Технология может быть эффективной на строительном пятачке, полностью очищенном от какого-либо экзистенциального хлама, и, естественно, при его перманентном расширении до беспредельности мироздания. На гамлетовский риторический вопрос «Быть или не быть?» рациональный дискурс о технологии отвечает однозначно: «Бытию — не быть, Небытию — быть!», т.е. право на существование в новом технологически упорядоченном мире предоставляется лишь тем феноменам, которые лишены какой-либо субъектности и которые полностью подчинены законам объективной необходимости.

Уже в начале своего онтологического восхождения Технология предпринимает решительные шаги по рациональному упорядочению цивилизационных отношений в универсуме таким образом, чтобы эффективнее добиваться своих исторических целей и задач. Это ей довольно легко удается, так как к тому времени Цивилизация, став недочеловеческой и квазисоциальной онтологией, в основном исчерпала свои и чужие экзистенциальные ресурсы, а потому уже не может активно противостоять экспансии технологии как «своему иному». Беспрекословным подчинением собственному детищу она пыталась приостановить распад своего «социального тела» на дурную бесконечность объективации, полагая, что, опираясь на мощные технологические силы, она способна будет подавить «социальный бунт», «восстание масс». Но как только Цивилизация идеологически оформила приоритетность телесности над социальностью, она тем самым подписала себе смертный приговор. Согласившись выполнять роль социальной подстилающей структуры для технологического универсума, Цивилизация оказалась онтологической производной от своего собственного (в прошлом) эпифеномена и перестала играть сколько-нибудь существенную роль в определении хода и исхода человеческой истории. Она начинает системно зависеть от уровня развития науки и техники. Несомненно, современная цивилизация будет ввергнута в социальный хаос, если вместо перманентного повышения темпы развития технологии начнут падать, что вполне вероятно в условиях нарастающего сырьевого кризиса. Вернуть цивилизацию в дотехнологическую, прескриптивную фазу вряд ли удастся, так как «человеческий материал» существенно утратил свою былую социабельность, а структура его потребностей в значительной мере определяется уже не иерархией социальных статусов, а содержимым «потребительской корзины», к которой подведена технологическая конвейерная линия. Современная цивилизация уже не только не «страдает» от технологической экспансии, а, напротив, зависит от темпов технологической колонизации социальных доминионов. «Экспансия, — пишет Тойнби, — распространяется с быстротой и размахом, присущим внутреннему порыву, который и является критерием... экспансия не только прекращается с остановкой роста, но и уступает обратному процессу, когда цивилизация распадается»80. Со свертыванием социальной экспансии в высшие онтологические слои человеческой экзистенции возникает еще более массированная технологическая экспансия, которая избирает в качестве плацдарма для покорения мира повергнутую в прах цивилизацию.

Антагонизм между Технологией и Цивилизацией, давно ставший перманентным, лишь на непродолжительное время сглаживается посредством хирургических технологических операций, в результате которых отсекаются те социальные ячейки в Цивилизации, которые своими традиционными укладами сдерживают процесс ее технологической модернизации, противятся внедрению наиболее радикальных научных инноваций. Так, шаг за шагом социальная модернизация оказывается все более технологизированной, из общественного сознания постепенно вытесняются наиболее радикальные или, иначе, сильные версии социального развития, и Цивилизация, пройдя этап «бури и натиска», начинает размеренно доживать свой век по так называемому «остаточному принципу».

Основной причиной повышенного онтологического напряжения в Сущем на этапе технологической рационализации Цивилизации становится онтологическое обособление «физического тела» от «социального тела», завершающееся радикальной десоциализацией первого и объективацией второго. В сферу псевдосуществования Иного вслед за Культом и Культурой втягивается и Цивилизация. Однако по мере технологической модернизации Цивилизации и сама Технология ускоренными темпами модернизируется в квазионтологию, в отрицательную онтологию, все более утрачивая свою связь с Неиным в Сущем. По своим стратегическим целям и задачам технологический процесс по мере наращивания темпов его развития все более идет вразрез с исторической миссией Цивилизации. Роль Технологии, какую она играет в судьбе Цивилизации, сравнима разве что с ролью деревянного коня, подаренного Трое безуспешно осаждавшими ее врагами, с той лишь существенной поправкой, что «железный конь» был создан внутри самой Цивилизации и не являлся опасным даром ее врагов. Технологический «железный конь» безжалостно вытаптывает «цветы цивилизации», которыми он не питается, загаживая своими экскрементами среду обитания человека.

Технология стремится превратиться не только в единый, но в перспективе и в единственный мирожизненный процесс. В идеале формирование универсума искусственных объективаций должно привести к экзистенциализации технологии и к технологизации экзистенции. Технология формирует объективированное пространство, в котором, в перспективе, не может быть места каким-либо формам присутствия в мире субъекта, в том числе и самого ее адепта — телесного субъекта. Естественно, что человек, лишившийся даже самой низшей формы субъектности, уже не может быть «челом от века». В это новейшее осевое время складывается экзистенциально-технологический параллелизм, онтологический гомоморфизм Экзистенции и Технологии, призванный максимально технологизировать Экзистенцию и экзистенциализировать Технологию. Грань между живым и неживым, жизнью и смертью, существованием и несуществованием фактически исчезает, возникает некая иллюзорная Действительность, или действительная Иллюзия, в рамках которой и доживает свои дни реликтовый человек, утративший способность отличить явь от видений, явленность бытия от при -видений, симулирующих его явленности. Этот псевдоонтологический параллелизм придает псевдообщности индивидов-атомов некую стабильность — в той мере, в какой иллюзорность в состоянии заместить собой реальность, которую те не столько актуально проживают, сколько чувственно переживают. Именно совокупность рационально планируемых переживаний делает человека совершенно нечувствительным к социальным катастрофам, которые все более становятся необратимыми. В иллюзорной действительности эти катастрофы все реже попадают в поле зрения индивидов-атомов, а если и попадают, то снабжаются столь рациональными интерпретациями, что лишь усиливают остроту переживания непроживаемого, позволяют им приобщиться к «разумной истине» — гносеологической вытяжке из бессмыслицы объектного существования. В промежутках между социальными катастрофами объективированный мир способен не только быстро восстанавливаться, но и предпринимать очередные рывки в сферу «чистых сущностей». В конце концов состояние конфронтации Технологии с Цивилизацией заканчивается тем, что Цивилизация становится ее безропотной служанкой. Обществу вслед за человеком предстоит умереть отнюдь не физически, а символически, так как прескриптивный дискурс неуместен там, где все смысловое поле занято знаками и значениями дескриптивного дискурса телесности. Язык норм долженствования оказывается языком «мертвым», а потому и недоступным для «живых» индивидов, перешедших на язык научных понятий.

Современную технологическую цивилизацию лишь условно можно называть цивилизацией, так как в этой псевдоисторической общности цивилизационные процессы подчинены процессам технологическим, а не наоборот. Всемерно способствуя развитию технологии, современное западное общество формирует такие искусственные комплексы бытия, которые способны быть наиболее рациональными и эффективными, если под них целенаправленно формируются предельно десоциализированные общности индивидов. Гармония социальной жизни, воспроизводство которой возможно лишь на основе развертывания цивилизационного комплекса, в условиях упорядочивающей деятельности технологического комплекса все более сходит на нет.

С окончательным отпадением технологии от высших форм бытия метаистория начинает клониться к своему завершению, а историцизм, напротив, все более высокими темпами восходит к «идеальному бытию». На этапе онтологического восхождения Технологии завершается история Духа и начинается история онтологически обособившегося от него Тела. Эту новейшую форму истории Фуко предпочитает обозначать термином био-история. «Если можно назвать "био-историей" те давления, благодаря которым движения жизни и процессы истории интерферируют друг с другом, — писал Фуко, — тогда следовало бы говорить о "био-политике", чтобы обозначить то, что вводит жизнь и ее механизмы в сферу явных расчетов и превращает власть-знание в фактор преобразования человеческой жизни; и вовсе нельзя сказать, чтобы жизнь была целиком интегрирована в техники, которые над ней властвуют и ею управляют, — она беспрерывно от них ускользает»81. История технологии, выпадая из метаистории Духа, стремится овладеть всем целостным и универсальным миром, а не только одной лишь естественной природой. Основная ее цель состоит в создании абсолютно искусственного мира, универсума чистых объективаций, которыми можно тотально управлять из единого гносеологического центра, на который безраздельно претендует Рацио.

Мир, где можно просчитать все связи и отношения, а затем алгоритмизировать и изменять их в полном соответствии с перманентными изменениями в рациональном дискурсе, — последний утопический проект, который пытается реализовать человек, полагающийся лишь на свой собственный суверенный разум. Этот утопический проект порожден желанием достичь абсолютной власти нецелостного человека, индивида-атома, над целостным бытием, подчинить духовное телесному, субъективное объективному. Этот проект вызван к жизни волей к власти, достигшей своих абсолютных значений. Жизнь человека в нем выступает ценностью лишь в той мере, в какой оказывается объектом интересов волющей телесности. Человек, интенсивно эволюционирующий к своей телесной субстанциональности, сам того не осознавая, начинает господствовать над своей собственной экзистенцией, причем сугубо объектным и внешним образом, ведь объективированный Мир и есть его собственная Самообъективация. Индивид-атом стремится присвоить себе весь трансцендентный мир, не подозревая того, что его действительный мир в лучшем случае лишь молекулярен, однако он настойчиво перестраивает ее в некую искусственную монаду, реифицируя в качестве всеобщей объективной действительности.

Если десубъективированный индивид-атом и в состоянии что-то присваивать в этом объективированном мире-монаде, то лишь свои отчужденные сущности. Г.С. Батищев считает, что в противовес индивиду-акциденции индивид-атом отличается установкой на то, чтобы все вокруг себя, как говорится, прибрать к рукам, все взять на себя. Всякая предстоящая ему действительность либо «вкладывается» в его индивидуально-субъектный мир и организуется вокруг него, либо этот его мир хотя бы проецируется вовне, «накладывается» на остальную действительность как абсолютно исходное и, по сути дела, окончательное «Мерило Всем Вещам», — короче говоря, индивид берется быть Судией над всем миром 82.«Деятельность, — считает Г.С. Батищев, — выхолощенная до объектно-вещной активности, делается орудием экспансии и покорения мира»83. Однако индивид-атом — всего лишь «замещенный субъект», исполнитель инструкций, которые вырабатываются дискурсом о технологии. Квазитехнология и есть именно тот исторический псевдосубъект, который желает превратить Мир в Абсолютный Объект, чьи искусственные структуры должны быть полностью подчинены рациональному дискурсу, а последний в не столь уж отдаленной перспективе вряд ли будет нуждаться в экзистенциальном, а тем более в гносеологическом присутствии человека в мире. По Хайдеггеру, научно-техническое отчуждение, вытекающее из обращения мира в картину, предстает глобально-человеческим феноменом, чреватым притязаниями, отмеченными гигантоманией, стремлением рационально калькулировать действительность во всех ее проявлениях, манипулировать ею, подчиняя всевластию Рацио.