Разрывая облака

В России существует только два подлинно национальных праздника: Новый год и 9 мая.

Первый праздник является общенациональным днём закоренелых врагов печени и желудка, когда граждане закупают даже больше спиртного, чем это нужно, чтобы создать смертельную концентрацию спирта в крови, а вся еда на обильном праздничном столе метко именуется закуской. И именно эта благословенная пища мешает ста сорока миллионам граждан России одновременно отправиться на «Тот Свет» под бой кремлёвских курантов и полное оптимизма послание Президента «ЭРЭФ». К тому же, в отличие от всех остальных червонных дней календаря, этот праздник длится не один день, а почти две недели, чем пользуются почти все без исключения индивиды, не успевшие как следует подорвать своё здоровье в уходящем Старом Году. Самые хитрые и обеспеченные мотают на этот период на чужбину, как правило, в те места, где есть пальмы и пляж. Но и там их настигают порочные флюиды алкогольного волюнтаризма, которые подобно мощным, невидимым радиосигналам транслируются из самого сердца нашей лоскутной державы.

Главные напитки – шампанское и водка. Традиционный стол – оливье с колбасой, заливное, красная рыба, яйца с икрой и винегрет. На Новый год люди традиционно собираются дома семьями или в тёплой дружественной обстановке. Некоторые осмеливаются в этот чисто семейный праздник идти на Красную площадь, где они стучат на морозе зубами об бутылку шампанского в сомнительной компании легальных и не очень легальных эмигрантов.

9 мая – праздник для нас, русских, совершенно особенный. Его празднование связано с тем, что в мае 1945 года мы ценой огромных потерь наваляли зарвавшейся Германской империи, имевшей глупость 22 июня 1941 года напасть на Советский Союз. Война почти полностью разорила наш генофонд, который был и без того обескровлен Великой войной и событиями, последовавшими за октябрьским переворотом 1917 года.

Педантичные немцы наивно полагали, что нельзя воевать с рогаткой против пулемёта в условиях голода, холода, и когда свои же стреляют тебе в спину. Но потомки древних германцев жестоко ошиблись, недооценив наше руководство, завалившего умного врага горой человеческих трупов. Тем не менее, героический подвиг нашего народа, своей грудью заслонившего товарища Джугашвили и его приспешников от плодов их собственной тупости, узколобости и недальновидности, и по сей день вдыхает в нас самый мощный заряд ура-патриотизма и торжественного, орошаемого слезами пафоса.

Главный напиток на 9 мая – это, конечно же, водка. Пиво пьют, в основном те, у кого молоко ещё на губах не обсохло. А лучшая еда к водке - это маринованная селёдочка с зелёным лучком, бородинский хлебушек, отварная картошечка с маслицем и укропцем, а также мясные и рыбные деликатесы. На 9 мая принято исполнять военные песни и этим занимаются во всех форматах, начиная от заблёванной дворовой скамейки и заканчивая Большим Кремлёвским Дворцом. К тому же между 1 и 9 маем на всех сваливается практически целая неделя отпуска, во время которой большинство выезжает к себе в загородные особняки или дачки. А те, у кого нет ни того, ни другого, просто идут в парк, чтобы квасить и жарить там шашлыки.

Новый год и 9 мая – единственные праздники, которые объединяют нашу огромную, холодную и раздираемую внутренними противоречиями страну. Их приближения с нетерпением ждут всё: и малые дети, и седовласые старики. Остальные праздники не в счёт.

- А может быть 23 февраля? – спросите Вы. - День советской армии и флота, зачем-то переименованный в День защитников отечества?

- Не, служивых у меня в роду не было, а книжки читать я люблю. Из них я, собственно, и узнал, что русская армия появилась ещё до большевистской диктатуры. А наша история знает много памятных дат, освященных славой и доблестью русского оружия.

- Тогда точно 8 марта! Ты разве не любишь женщин?

- Конечно, люблю. Но любить их только раз в году как-то не входит в мои правила! У меня нет особого женского дня. Так как я думаю о женщинах всегда, то у меня все дни, тоже, соответственно, женские.

9 мая весь город превращается в одну большую сцену. Именно поэтому я всеми правдами и неправдами протащил свой горе-ансамбль на праздник Победы, который традиционно проходит на Поклонной горе.

Поклонка – место культовое и весьма помпезное, народу туда на сейшены приходит масса, поэтому сыграть там, да ещё и на 9 мая – это предел мечтаний любой музыкальной банды. Организаторы до последнего не хотели брать на праздник какую-то неизвестную, сидящую в глухом замшелом подполье, команду, но я неистово дёргал за все доступные мне нитки, лески и даже канаты, а также подключил все имеющиеся в моём распоряжении связи. И, наконец, ровно за три дня до начала действа, нам скорбно объявили, что нас, так и быть, выпустят на сцену, но при этом нам выставили ряд условий. Первое – песня должна быть о войне, а во-вторых, мы заранее должны были предоставить им нормальную студийную запись.

Основная трудность состояла в том, что песен на такую тематику у нас не было. Но, как говориться, говно вопрос! За ночь я написал наикрутейшую песнягу, следующим вечером мы записали её вживую на репетиционной базе, находящейся в подземном бункере где-то в районе Водного Стадиона, и Voilá: ранним утром восьмого мая 2012 года наш демо-диск лёг на стол организаторов концерта. Последние послушали, покивали, посетовали на давление, оказываемое на них с моей стороны, но, всё же, скрипя зубами, как лица, страдающие бруксизмом, разрешили нам выступить в течение пяти-шести минут в самом начале мероприятия. Так сказать, разогреть народные массы, жаждущие хлеба и зрелищ.

Мои ребята, кончено же, обрадовались. Полгода ошивания по грязным подвалам и вонючим заплёванным шарагам, где в разбавленное пиво добавляют димедрол, не прошли даром. Кстати, в нашем городе андеграунд полностью оправдывает своё название[16]. Почти все репетиционные базы и рок-клубы расположены в заброшенных московских подземельях. Первоначально наша банда сыгрывалась в забетонированном ядерном бомбоубежище на Речном вокзале, затем мы лабали в филиале городской канализации в Чертаново, а сейчас мы совершенствуем свою игру в тепловом пункте на Новослободке. Там, по крайней мере, тепло.

Новость о предстоящем выступлении очень обрадовала наших ребят. Больше всех ликовал Влад, наш ударник и по совместительству большой любитель пенного напитка.

- Ну, ты, чувак, просто мастер переговоров! Теперь только держись - раскрутимся на всю Россию!

- А как же! А то и на всё Южное Бутово, - пессимистично пошутил я. – На целую неделю станем кумирами девиц-заМКАДышей и Химкинской синевы.

У меня были причины так говорить. Совсем недавно я понял, что современная музыка мертва. До последнего хватаясь за жизнь, она умирала в страшных корчах, попутно создавая интересные комбинации стилей и ярких незаурядных исполнителей. Эта агония длилась десятилетиями, но страшный конец был неизбежен. Сейчас это полуразложившийся труп, который регулярно подкрашивают, подмазывают и водят на сеансы к реаниматологу, где его регулярно бьют током и отмачивают в формалиновых ваннах. После этого его выволакивают на сцену, где он весело пляшет, обштыренный электричеством и кокаином. Эти телодвижения выдаются за что-то новое и интересное, но это всего лишь судорожные потуги зомби, за нарисованной улыбкой которого прячется гниющая плоть. Нельзя заниматься плагиатом и самокопированием до бесконечности. Всё, что было можно, уже давно спето и сыграно в 1960-х и 1970-х годах. Знатоки скажут, что даже раньше.

Вот и мы чего-то пыжимся, барахтаемся, выжимаем из себя последние капли оригинальности, а быть может, на соседней базе ребята играют точно такую же инструментальную чушню с той лишь разницей, что в их песнях в два раза чаще встречается замечательное слово из трёх или пяти букв. Нот всего семь, и они не оживают, если не вдохнуть в них философию времени.

В наш скучный век наблюдается вырождение ярких личностей. Посмотрите на современную музыкальную индустрию. Слова «музыкальная индустрия» или «хит-индустрия» максимально точно отражают суть этого жуткого псевдомузыкального маразма. Современная российская музыка, вырвавшись из красных оков в 1980-е, все 1990-е билась в агонии поиска идентичности, чтобы бесславно откинуться в «нулевые».

Для контраста возьмём, скажем, время расцвета западной музыкальной эстрады, то есть 1960-е, 1970-е и 1980-е годы (нашу музыку в расчёт можно не брать, ибо подлинная свобода творчества отсутствовала). Музыкальные коллективы того времени пытались донести до слушателя квинтэссенцию своего мировоззрения. Посредством музыкальных гармоний и стихов западные группы выражали самый широкий спектр человеческих чувств: любовь, гнев, радость, страдание, страсть. Это была не просто музыка, это была философия жизни, диалог между талантливым исполнителем и сотнями миллионов слушателей, жаждущих искренности. Многие из этих талантов стали кумирами не только своих современников, но и многих будущих поколений. О чём они, скорей всего, даже и не догадывались. Самые талантливые из них блестящей кометой пронеслись по всемирному музыкальному небосклону, только за тем, чтобы угаснуть за одну секунду.

Давайте попробуем сравнить ту, ушедшую эпоху, с картиной, которую мы наблюдаем сейчас. Скажем правду - эта картина просто ужасна. Музыка превратилась в машину по производству денег. Любой музыкальный проект должен соответствовать всего лишь одному критерию: много ли деньжат сможет отбить богатый спонсор, который изволил в этот проект вложить свое кровное. Нет, я не против того, чтобы зарабатывать деньги творчеством, просто должно же быть ещё что-нибудь, кроме этих, шуршащих на все лады купюр. Слова «творчество», «нешаблонность» и «талант» мертвым эхом отдаются в музыкальном склепе современной России. Да и в мире, к моему глубочайшему сожалению, наблюдается похожая тенденция. Всемирный дефицит творческих идей? Очень похоже.

Я часто задавал себе вопрос, почему большинство современных мне групп не «зажигают»? Почему их не хочется слушать? Ответ до противного очевиден. Они сами не верят в то, что пытаются донести со сцены или с экрана. Они неискренни. Мы живём в век воинствующих посредственностей, чья основная цель заключается не в том, чтобы вдохновить своих слушателей или изменить их жизнь к лучшему. Главное - срубить бабла и получить крохи дешёвой сиюминутной славы. А вот задаться элементарным вопросом: «Насколько я хорош для сцены» никто из них не хочет.

Будем откровенны. Расцвет российской клубной эстрады как творчества, свободного от стереотипов, пришёлся на конец 1990-х, начало 2000-х годов. Тогда и в самых захудалых точках можно было встретить примеры зародышей чистого незамутненного творчества. Не то, чтобы не косили под западных фирмачей. Косили и ещё как! Просто кое-кто ещё и креативил.

Однажды в 2003 году я попал на концерт в один из крупных московских рок-клубов, в которых каждый день выступала «связка» из 10-15 молодежных команд. Выступали они, конечно же, задаром. Мне особенно запомнилась одна из них. Быть может, это было их первое и последнее выступление. Группа играла лёгкую музыку - смесь русского рока и кантри. Голос у девушки был такой глубины и красоты, что его хотелось слушать часами. Она смотрела в зал и пела: «Я подарю этот мир тебе». И в тот момент я действительно верил ей, потому что звучало это искренне и ненаигранно. Больше я эту группу и эту девушку нигде не видел. Наверное, как и тысячи похожих проектов, они распались от отсутствия обозримых перспектив.

Вот такая вот ерунда. Но, даже имея это в виду, я всё равно должен был попытаться сделать что-то интересное и нереально творческое, чтобы в старости не корить себя за бездействие молодости. Рок-н-ролл - это вообще музыка молодых.

Влад на мои высказывания ни малейшего внимания не обратил. Наверное, решил, что я, попросту, рехнулся от счастья. Ладно, пусть парень порадуется. Барабанщикам и так хуже всех. На сцене они сидят в самой жопе, а ударная установка почти полностью закрывает их от зрителей. А на репу и концерты им приходиться таскать три огромных тюка с «малым», «железом» и педалью для «бочки», каждый из которых весит по 5-6 килограммов. Не в пример вольготнее чувствуют себя свободные вокалисты, флейтисты и прочие необременённые тяжестями дудочники.

***

Целый день 9 мая погода пыталась скрутить большой кукиш и залить суетливых людишек с их выходными и праздниками мелкой прохладной моросью. Но специальный авиаотряд не дремал и посыпал капризные облака едкими химическими реагентами, разгоняя дорогу долгожданному солнышку с его ещё неокрепшим майским теплом.

С десяти часов утра по центру Москвы колесила отечественная бронетехника, вызывая щенячий восторг населения, которое за отсутствием возможности наблюдать за парадом вживую, надёжно прилипло к экранам прямой трансляции. И Бог с ним, с покорёженным асфальтом, ведь хотя бы раз в год в нас просыпается почти отмершее чувство гордости за некогда великую страну. Шурша гусеницами и колёсами, по гранитной брусчатке Красной площади ехали закованные в броню танки, грохотали самоходные носатые гаубицы и неторопливо ползли сигарообразные ядерные «Тополя», при одном взгляде на которых раскрывалось значение глагола «захерачить».

В 14 часов 38 минут мы с большим трудом и, надо сказать, далеко не сразу утрамбовались в мой «Фолькс». Влад вместе со своими баулами, гитарами, шнурами и остальными техническими прибамбасами разместился на заднем сидении по соседству с нашим басистом Сергеем Сергеичем, молчаливым и замкнутым в себе юношей.

Сергеич был чрезвычайно молод, худощав и концептуален. Он окончил Минское музыкальное училище по классу баяна, а затем быстро освоил бас-гитару. За пару лет юный отрок переиграл почти со всеми более или менее известными белорусскими коллективами. Сам Сергеич бахвалился, что он сотрудничал с самими «Сябрами», хотя кто-то, уже не помню кто, говорил мне, что Серега всего лишь скручивал у них кабели после выступлений, в чём, надо сказать, достиг немалого искусства.

Конечно же, маленькая Беларусь никак не могла вместить в себя такое преогромное талантище, и в двадцать лет Сергеич переехал в Москву. Он работал сессионьщиком в пяти или шести группах и одновременно приторговал дисками на Савёловском вокзале, который в народе ещё с 1990-х годов прозвали «Совком». Сергеич, по его же собственным словам, пришёл в нашу группу «не токмо денег ради, но и по зову сердца». На деле «зов сердца» означал всего лишь двадцатипроцентную скидку, то есть за одну репетицию басист брал с нас 150 рублей, а не 200, как со всех своих прочих команд. Концерт на Поклонной горе белорусский самородок сразу же оценил в «пятихатку». Очень похоже, что у аккуратного длинноволосого Сергеича на все случаи жизни был прейскурант. По-хорошему, надо было уже давно послать этого кулачка-барышника на три весёлых буквы, но я никак не мог найти ему достойную замену. Поэтому пришлось согласиться с его вымогательскими условиями.

- Как она, Сергей Сергеич? – обернувшись с водительского кресла, спросил я.

- Кто? – отозвался Сергеич, с интересом рассматривая резиновые коврики от «Жигулей» на полу.

- Жизнь твоя! Как она?

- Лучше всех!

- По новостям передают, что в твоей Белоруссии кризис!

- Врут, - коротко огрызнулся Сергеич, по-прежнему не поднимая на меня своих юных честненьких глаз.

Рядом со мной примостилась Элина. Как Вы уже, наверное, догадались, я тотчас же позвонил ей после своего возвращения из Греции, даже не выждав положенных по нашему мужскому регламенту «трёх дней полного эфирного молчания». Это было наше третье, а значит юбилейное свидание. В прошлый раз мы удачно сходили в кино.

После нескольких неудачных попыток пристегнуться, Элина оставила это бесполезное занятие.

- Здесь нужна грубая мускульная сила, - со смешком изрёк я и с силой дёрнул неподатливый ремень.

- Спасибо, в моём «Ситроене» у меня получается лучше.

- Ясный пень! Этим рыхлым, хрупким французам лишь бы не напрягаться.

- Понятно. А руль у тебя так же работает? – подковырнула меня Элина, когда мы выезжали из двора, поскрипывая тормозами на поворотах.

Я не стал отвечать на этот выпад, прекрасно понимая, что переспорить среднестатистическую женщину под силу только другой, более изворотливой среднестатистической женщине.

***

Уже с самого утра на «Поклонке» оглушительно пищали рамки металлоискателей, постепенно сливаясь в одну непрерывную электронную трель. Живые людские ручьи с разных сторон стекались к месту проведения народных гуляний, образуя у входа в мемориальный комплекс одну большую человеческую пробку, которая стремительно росла по мере приближения начала музыкального действа. Полиция старательно проверяла граждан, безапелляционно разворачивая тех, у кого находились колюще-режущие предметы или алкоголь. Но полицейских катастрофически не хватало, и самым отчаянным всё же удавалось пронести с собой пару банок ароматизированных слабоалкогольных коктейлей или же чекушку-другую «беленькой». Эти счастливцы ныкались на травке, подальше от всевидящего ока властей, и с видом героев-победителей распивали свою контрабанду, при этом довольно щерясь на пусторуких, менее удачливых сограждан, большинство из которых уже и так находилось «под парами».

Гуляющие праздно слонялись по каменным аллеям и с обывательским видом разглядывали сувениры, которыми приторговывали скучающие лотошники в красных передниках. Гораздо бóльшим спросом пользовалась газировка, сахарная вата и мороженое. Всё, без исключения, по заоблачным ценам.

Кто-то громко выкрикнул: «Разливное пиво!», и неорганизованная толпа сразу же построилась в организованную очередь. Правда, через пять минут всё встало на свои места: очередь распалась, а горе-шутника линчевали.

Полицейский долго изучал наши пропуска, заблаговременно выданные нам устроителями мероприятия, сличая фотографии на баджиках с гораздо менее симпатичными оригиналами. В его мозгу назревал мощный когнитивный диссонанс из-за явного несоответствия красивых ламинированных карточек с жёлтой надписью «Организатор» и нашей дерьмовой машины, на которой ни один приличный человек, по определению, ездить не может. Это и ежу понятно. Он даже связался по рации с базой, где ему подтвердили, что мы артисты, выступающие в первом отделении. Только после этого он вернул нам пропуска, хотя его лицо выражало явное несогласие с безумным решением организаторов. Будь его воля, он бы ни за что не позволил всякому отребью топтать сцену своими грязными пролетарскими сапожищами. Но, как известно, грамотный мент может приебаться даже к фонарному столбу.

- А это кто такая? И почему у неё нет пропуска? – спросил он, показывая на Элину.

- Это наш продюсер! – слукавил я.

Элина приняла истинно «продюсерский» вид, то есть смесь самонадеянной наглости и чрезмерной самоуверенности.

Мент сразу же начал переваривать новую информацию, взвешивая для себя, «тварь ли это перед ним дрожащая» или же она «право имеет»? Но модное иностранное слово всё-таки произвело на него правильное впечатление.

- Идите! – милостиво разрешил он.

До концерта оставалось всего полтора часа.

***

Бескрайний океан людских голов бился о тройной кордон полицейского оцепления, но коренастые омоновцы стояли насмерть, словно незыблемые гранитные изваяния. Периодически кто-то выкрикивал «Рассея!» и «Ура!», и шумящая орда тут же подхватывала этот призыв, вмиг ощетиниваясь российскими триколорами и самодельными плакатами с надписью «Победа».

Уже битых полчаса мы томились за кулисами с инструментами наготове, выжидая, когда конферансье в чёрном смокинге объявит наш выход. Последний, известный актер и шоумен, щеголяющий трёхдневной небритостью и красными глазами, которые выдавали в нём заядлого любителя «травки», уже успел, как следует раскумариться и сейчас активно разминал свои голосовые связки.

- Ла-ла-ла. Мы-мы-мы. Так, ребятки, вы как называетесь?

Я сложил ладони рупором и прокричал ему название на ухо, даже не надеясь перекрыть гул толпы.

- Чаво-чаво? – зачавкал конферансье. - Это кто из вас такую хуйню придумал?

Я хотел ответить этому клоуну на его же жаргоне, но тут обкуренный конферансье расправил руки в стороны, как самолёт, заходящий на посадку, и в несколько огромных скачков оказался на сцене. Толпа немного притихла.

- Господа! Россияне и россиянки! Мальчики и девочки! Дедушки и бабушки! Граждане!

Голос артиста стал тише, и теперь он не орал, а вроде бы вёл доверительный диалог с аудиторией.

«Чепушила редкостный, но профессионализм у него не отнять!», - подумал я.

- Вот и наступил этот святой праздник, всенародный праздник, наш День Победы! Давайте помянем добрым словом всех тех, кто пал смертью храбрых на полях сражений, помянем наших дедов и прадедов, благодаря подвигу которых наша страна смогла отстоять свою свободу и независимость.

«Насчёт свободы это ты, отец, немного загнул!», - сказал я про себя.

- Сегодня у нас большая программа! – продолжил актёр-укурок. - Перед вами выступят ярчайшие звезды российской эстрады, а также лучшие ансамбли песни и пляски нашей страны!

Кто из толпы выкрикнул.

- Газманова! Гарика Сукачёва хотим! Кобзона!

- Но давайте не будем забегать вперёд, - промурлыкал конферансье, примирительно поднимая руки к небу. – Сначала Вас хочет поздравить молодой, но очень патриотичный музыкальный коллектив!

Мы приготовились к выходу, и внутри у меня всё сжалось от страха: «Господи, там же десятки тысяч людей! Мы же до этого только в «Точке» и «Релаксе» выступали, когда в зале находилось двадцать, максимум тридцать наших корешей и знакомых, которые к этому моменту уже успели выкушать по три-четыре кружки пива!».

- Давайте поприветствуем «Лунную магистраль» - самую лучшую группу города Калининграда!

- Какой, на фиг, Калининград!? Он что совсем сдурел!? – проворчал Влад, пихая меня локтем в бок.

Конферансье отошёл подальше от микрофона и ядовито шепнул нам совершенно другим, скучновато-будничным тоном:

- Ну, чего встали, желторотые? Быстро на сцену, а то время-деньги.

Элина коротко сжала мне руку и быстро поцеловала в щёку:

- Это на удачу!

- Пошли, мужики! – сказал я своим ребятам немного дрогнувшим от волненья голосом.

Словно обречённые мы вышли на скрипучие концертные подмостки. Влад сел за барабаны, мы с Сергеичем воткнулись в нужные гнёзда. Наш басист, судя по его внешнему виду, переживал меньше всех. По своему обыкновению, он соорудил морду кирпичом. Надо сказать, морда у него вышла отменная.

Публика безмолвствовала. Наверное, люди думали: «Это вообще кто такие?», безуспешно пытаясь вспомнить, где они могли нас раньше видеть или слышать. Не тужьтесь понапрасну, господа, наша группа – это типичный андеграунд! И занесло нас на этот праздник так же случайно, как получают бациллу французского насморка.

Надо было как-то поприветствовать зрителей, но отдельные слова в моей голове отказывались складываться в предложения. Конферансье из-за кулис страшно вращал глазами и усиленно делал нам знаки, что уже давно пора начинать.

- Здравствуйте! Песня называется «Военным лётчикам», - только и смог выдавить из себя я.

Не в силах произнести ещё что-нибудь путное и нетленное, я обернулся к Владу и махнул рукой.

«Па-паш!», - бархатно зазвенел шестнадцатидюймовый «крэш» вместе с песочной «чайной». «Бам-бам», «бам-бам» - пошли восьмые ноты по тому, четвёртые по бас-бочке, перемежаясь с чёткими, поставленными ударами по рабочему на вторую, третью и четвёртую доли. Вместе с барабанами гулко вступил бас, разбавивший бит низкими, насыщенными колебаниями. Это было самое начало раскачки, и я только «вешал» едва слышные, почти что хрустальные аккорды, играя исключительно на чистом звуке. В толпе началось вялое брожение.

Ничего-ничего, сейчас я вам покажу Кузькину мать!

Через два квадрата я решил, что уже хватит с ними нянькаться и c ненавистью наступил на педаль примочки. Воздух на сцене взорвался агрессивным жужжанием лампового гитарного дисторшна, а я стал прыгать в такт музыке. Передний зрительский фланг почувствовал мой драйв и даже стал пританцовывать. Есть контакт! Мы так разогнались, что вступление получилось в два раза длиннее, чем нужно. Скорость тоже немного скаканула, но ведь это прекрасно. На первой же репе я отобрал у Влада метроном, строго наказав ему использовать этот адский девайс только дома или в студии. «Ты когда трахаешься, тебе ведь метроном не нужен? Так ведь? Зачем же он тебе сейчас? Все должно быть естественно: к припеву разогнались, к куплету замедлились, а на соло как пойдёт! Метроном – это ещё один цветок на могилу живой музыки».

Дурацкое оцепенение первых секунд выступления спало, и во всём теле ощущалась пьянящая лёгкость. Я почувствовал, что способен вложить в свои стихи самые правильные, самые настоящие эмоции. Я прибрал громкость на гитаре, максимально приблизил губы к микрофону (именно так как учат в западной вокальной школе) и запел:

Шквальным огнём на врага мы идём,

Поливая из всех орудий.

Звёзды над нами

Сияют в тумане,

Под тяжестью неба изнемогая.

Я опять топнул по примочке, делая тяжёлый выход на припев, длинною в целый такт. Барабаны и бас не отставали. Я максимально напряг диафрагму и стал петь слегка форсированным голосом, практически на октаву выше:

Затихает гул сраженья на нейтральной полосе,

Боевой машины корпус пролетает в темноте.

Через годы и столетья, разрывая облака,

Поцелуй моей подруге передай издалека!

Последнюю строчку я спел так нежно и трогательно, насколько мне позволяло моё живейшее из существующих воображение, которое убедительно рисовало мне сентиментальную картину долгожданной встречи боевого, увешанного орденами и медалями российского/советского летчика с его хорошей и верной девушкой. Кстати, верность это втрое по значимости женское качество, идущее сразу же после красоты. Ум – не суть, он спокойно почивает на третьем месте.

Народ уже плясал вовсю, многие улыбались, кто-то откровенно слэмился, не смея мечтать о том, что на этом тухлом концерте ему покажут настоящий рок-н-ролл. Вслед за припевом родился второй куплет:

Вспышка во мгле -

Друг сгорает в огне!

В штопоре его машина

Но я не боюсь и к тебе я вернусь,

В небе ради тебя задержусь!

Потом мы сыграли ещё один припев, а потом ещё и ещё. Мы вошли в такой музыкальный раж, что сбились со счёта. Такого никогда не бывает у профессиональных артистов. Затем настало крещендо – хаотичное мочилово по всем тарелкам, барабанам и струнам. Правда, закончили мы одновременно: на ноте «ре».

Под услаждающий грохот оваций, на ватных ногах я выполз за кулисы. Конферансье одобрительно улыбнулся мне и пошёл объявлять следующий номер. Моя Элина бросилась мне на шею, как та самая придуманная мною подруга на шею моего воображаемого, былинного лётчика:

- Ну, ты даёшь! Честно говоря, я не ожидала! Ты вообще молодец!

- Ага, - сказал я, вытирая низом майки своё мокрое лицо. – Я – молодец!

***

А уже вечером мы сидели с ней в маленьком открытом кафе в самом начале Проспекта мира. Элина куталась в белый клетчатый плед и пила морковный сок со сливками, а я обнимал её и потягивал немецкое безалкогольное пиво. Нет, я не сделал очередной шаг к резиновой женщине, просто пить за рулём – преступление, а тот, кто это делает – самый настоящий преступник.

Обходительная официантка, которая весьма своевременно предложила Элине плед, в очередной раз подошла к нам и спросила, не желаем ли мы чего-нибудь ещё.

- Нет, спасибо, нам больше ничего не надо, - лениво откликнулся я.

В Линин стакан упал листик дерева, раскинувшего свои ветви над нашими сонными головами. Дереву позволили расти дальше, выпилив квадратное отверстие в дощатом настиле. В этом мудром решении угадывалось влияние смежного с рестораном Аптекарского огорода, и очень может быть, что хозяева этого заведения имели склонность к креативному экодекору. С помощью тонкой соломинки Элина вытащила почти утонувший в морковном соке лист, вытерла его бумажной салфеткой и положила мне его на ладонь.

- Это мой подарок тебе. Ты классно сегодня выступил. Уж во всяком случае, не хуже, чем все эти наши так называемые «звёзды». Люди тебя действительно слушали.

- Буду хранить его как зеницу ока, - пообещал я, убирая листок в передний карман ветровки. – И ещё я хочу, чтобы ты подарила мне свою маленькую фотку.

- Зачем тебе моя фотка? Ведь оригинал рядом с тобой.

- Буду носить её в кошельке. Чтобы, когда я его открывал, все говорили: «Вау, какая классная тёлка! Неужели твоя?».

Элина улыбнулась и задумчиво помешала трубочкой в стакане.

- Нет. Когда я дарила молодым людям свою фотографию, через некоторое время я с ними расставалась.

- В таком случае мне больше не нужна твоя фотка! - сказал я, не раздумывая.

И это, граждане, была самая настоящая правда. Элина положила голову мне на плечо.

- Твой басист. Сергей, кажется? Странный такой.

- Чего в нём такого странного?

- Не знаю. Глаза у него какие-то неискренние.

- Тебе показалось. Серёга – нормальный парень.

Я сделал знак официантке, чтобы она принесла счёт.

- Знаешь, - произнёс я, кладя на стол синюю банковскую карту и понимая, что ещё со времён Греции я сижу в непозволительно-глухом овердрафте. – Сегодня у меня сбылась мечта.

- Какая?

- Выступить на большой сцене. Я грезил об этом с того момента, как впервые взял в руки гитару. Но сейчас, я понимаю, что это не главное.

- Да? А что же тогда главное? – промурлыкала Элина, засыпающая у меня на плече.

- То, что сейчас я сижу рядом с самой красивой девушкой на свете.

- А ты, оказывается, большой льстец, - пробормотала она.

- О, совсем напротив, скорее я большой правдоруб. Отчего иногда и страдаю.

Ближе к ночи заметно похолодало, и мы нехотя встали из-за стола. Ведь мне ещё предстояло отвести Лину домой.

На выходе из кафе мимо нас промелькнул задний бампер моей машины, которую тащил на себе тягач, мигающий жёлтыми огоньками. Оказалось, что я цинично встал прямо на троллейбусной остановке. Теперь понятно, почему вокруг было так мало машин. Я тупо смотрел вслед своему эвакуируемому средству передвижения.

- У тебя ведь там всё оборудование и гитара. Да? – трогательно разволновалась Элина.

- Да! – немного погодя отозвался я. - Если б я знал, что так выйдет, я бы выпил чего-нибудь покрепче!