Предисловие автора к русскому изданию 24 страница

ния не существует ничего точно соответствующего тому, что мы на

зываем душой, личностью, для него душа одновременно едина и

множественна, в одно и то же время она присутствует и здесь и там

и т. д. Мы должны ожидать, что и в обычаях обнаружим то, что пред

ставляется, с точки зрения логического мышления, полной путани

цей. Наше усилие должно быть направлено не к тому, чтобы рассеять

путаницу восстановлением логического порядка в продуктах мистиче

ского мышления, которое вовсе не озабочено этим, а к тому, чтобы

показать, каким образом то, что воспринимается нами как путаница

и смешение, естественно вытекает из закона сопричастности, управ

ляющего этим мышлением.

Прежде всего, необходимо отметить, что пра-логическое мышле

ние отнюдь не затрудняется представить себе умерших то как состав

ляющих некое общество в <ином мире>, совершенно отдельное от

живых обществ, то как вмешивающихся каждое мгновение в жизнь

живущих. У туземцев Торресова пролива <вскоре после смерти чело

века его мари отправляется в Кибу. Здесь мари одного из ранее умер

ших друзей этого человека принимает и прячет его. В первую ночь

после новолуния указанный друг представляет мари остальным мар

кой, которые один за другим берут свои палицы с каменной головкой

и бьют вновь прибывшего по голове, после чего он становится насто

ящим марши. Затем его учат бить рыбу копьем и делать все то, что

делают другие... Мари или марши ведут себя совсем как люди и мо

гут жениться на смертных женщинах...>. В Китае, где представления

и обычаи, связанные с умершими, сохранились со времен глубочай

шей древности, мы встречаем те же противоречия. С одной стороны,

существует мир призраков, который является копией человеческого

мира. Общество там организовано таким же образом, жизнь клана

продолжается и в мире призраков. Каждый занимает то же положе

ние, имеет тот же ранг, что и при жизни. Все исполняют здесь те же

обряды культа предков, которые приняты среди живых. У мертвых

свои войска, свои битвы, свои кладбища, свои погребальные церемо

нии. Более того, люди так же страшны призракам, как призраки лю

дям: они взаимно оказывают друг на друга дурное влияние,

заклинают и изгоняют друг друга при помощи жертвоприношения. Де

Греет сообщает весьма знаменательную легенду о людях, которые

проникают в страну призраков и сеют там ужас одним своим присут

ствием. Им приносят жертвы, их с бесконечными предосторожностя

ми выводят за пределы страны.

Однако, согласно тому же автору, <у китайцев крепко утвердилось

верование, доктрина, аксиома, будто духи мертвых поддерживают с

живыми самые тесные отношения, почти столь же интимные, какие

происходят среди людей. Конечно, между мертвыми и живыми про

водится разграничительная линия, но она весьма слаба, едва ощути

ма. Со всех точек зрения сношения между этими двумя мирами очень

деятельны. Они служат источником как <благословения>, так и бед

ствий, именно от них зависит судьба человеческая>. Язык китайцев

свидетельствует о том, что, согласно их верованиям, мертвые живы в

своей могиле. Во всей китайской литературе, на всем ее протяжении

гробы, содержащие в себе труп, обозначаются названием <живой труп

во гробе> или <одушевленный гроб>. Молодая девушка, которая поте

ряла своего жениха, может получить от собственных родителей и от

родителей жениха разрешение на то, чтобы навсегда отказаться от

супружеской жизни. Согласно обычаю, ей разрешается окончательно

устроиться в доме покойника, и она формально соединяется браком с

покойным женихом. Когда-то в Китае существовал любопытный обы

чай помещать умерших женщин в могилы юношей, умерших до бра

ка. Общественное мнение столь благосклонно относится к жертве

женщин, которые следуют за своими умершими мужьями, и считает

жертву приносящей такую честь семье, что часто вдовы сами желают

смерти, добровольно покоряются ей, а иногда даже понуждаются на

самопожертвование всеми окружающими.

У негров западного побережья Африки <человек, умирая, осво

бождается только от своего видимого тела и меняет местопребыва

ние, все остальное совершенно не меняется>. <В Северной Америке

у снуксов, - говорит Дарен, - мертвые во всем похожи на жи

вых... они не всегда видимы. Иногда их можно слышать, не видя,

хотя они находятся в хижине вместе со смертным. Иногда случает

ся, что они материализуются, берут себе мужа или жену среди жи-

вых, едят, пьют, курят совсем так, как если бы были обыкновенны

ми людьми>. <Один молодой дакота умер как раз в тот момент, ког

да он женился на любимой девушке. Она справляла траур по нему...

Привидение явилось к ней и сделало своей женой. Везде, где племя

останавливалось на ночь, жена привидения устраивала палатку на

некотором расстоянии от других, и когда лагерь снимался, то жен

щина и ее муж следовали за остальными на некотором расстоянии.

Привидение всегда указывало женщине, что ей следовало делать, и

регулярно приносило добытую дичь... Люди не могли ни слышать,

ни видеть духа, но они слышали, как его жена с ним разговаривала.

Он давал им знать через нее, когда надлежало ждать сильной бури

или большого ливня и т. д.>. Одна ирокезская легенда рассказывает

о покойнике, который разговаривает с дочерью и дает ей советы.

Факты подобного рода, как известно, весьма многочисленны.

Для того чтобы истолковать, как следует, представления и обычаи

первобытных людей, относящихся к мертвым, надлежало по возмож

ности отделаться от привычных у нас понятий о жизни и смерти, а

также не пользоваться понятием о душе. Жизнь и смерть не могут

определяться для нас иначе, как своими физиологическими, объек

тивными, экспериментальными элементами, тогда как соответствую

щие представления у первобытных - мистические по своему

существу. Этим объясняется, что они не знают той дилеммы, которая

совершенно неизбежно встает перед логическим мышлением. Для по

следнего существо может быть либо живым, либо мертвым: середины

не существует. Для пра-логического мышления существо живет ка

ким-то образом, хотя оно и мертво. Будучи сопричастным обществу

живых людей, оно одновременно сопричастно обществу мертвых.

Точнее говоря, каждое существо является более или менее живым

или более или менее мертвым, в зависимости от того, какая сопри

частность для него существует или уже прекратилась. Взгляд перво

бытного мышления на живых людей зависит как раз от того, имеются

ли налицо эти партиципации, прерваны они или им предстоит быть

прерванными.

Таким образом, мы оказываемся перед крайне сложными коллек

тивными представлениями и обычаями. Не может быть и речи о том,

чтобы исследовать их здесь во всех почти бесконечных деталях. Даже

в одной стране они изменяются от племени к племени. <Никакое под

робное описание погребальных церемоний не может рассматриваться

как приложимое ко всем племенам или даже к одному племени, если

только возраст, характер или положение покойника не таковы, что

требуют к нему более почтительного отношения, чем обычно)>. Имен

но потому, что все покойники продолжают жить, с каждым из них

тельства наблюдатели слишком часто забывают конкретизировать,

когда описывают церемонии. Кроме того, обычаи, относящиеся к

смерти и умершим, быть может, наиболее устойчивые и живучие из

всех. Поэтому в то время как социальная среда, институты и верова

ния изменяются, обычаи эти лишь очень медленно следуют за общим

движением. Они продолжают соблюдаться и тогда, когда их смысл и

значение мало-помалу затемняются и теряются. Будучи истолкованы

в соответствии с новыми представлениями и чувствами, т. е. чаще

всего в духе, совершенно противоположном первоначальному, они не

редко дополняются таким образом, что начинают противоречить са

мим себе, той части, которая в них сохранилась от прошлого.

Погребальные обряды в большинстве обществ, если не во всех, пред

ставляют собой неправильные наслоения, где обычаи, идущие из глу

бочайшей древности и связанные с мышлением, характерным для

весьма малоразвитого социального типа, сливаются с обычаями, ко

торые зависят от более поздних понятий, не совместимых с этим

мышлением. Наконец, в очень многих обществах погребальные цере

монии и обряды варьируют еще в зависимости от рода и причин смер

ти, в зависимости от того, умер ли человек <хорошей> или <дурной>

смертью.

Дело этнографии - дать наиболее обстоятельное и возможно

полное описание этих церемоний во всем их разнообразии. Нам же

достаточно показать, что все они внушены мистическим и пра-логи-

ческим мышлением, что разные степени жизни и смерти заключают

ся для этого мышления в партиципациях или в их отсутствии, что,

наконец, один и тот же человек проходит не через два лишь состоя

ния: через одно, в котором он живет, через другое, в котором он не

живет, в через ряд состояний, цикл фаз, в которых он более или ме

нее сопричастен тому, что мы называем жизнью и смертью. Очерк,

который я собираюсь набросать, может быть лишь грубой и предва

рительной схемой. Я считаю ее приложимой в той мере, в какой она

вообще может быть приемлема к обществам наименее высокого типа,

в которых тотемическая организация еще различима, хотя и не в

полной силе, т. е. к обществам австралийского типа. Я предупреж

даю, что совершенно невозможно представлять себе, что человек пол

ностью проделывает последовательно все фазы этого схематического

цикла. Напротив, некоторые из этих фаз характеризует то, что в них

не имеют места партиципации, без которых уже нет налицо того, что

для нашего логического мышления составляет человеческую лич

ность. Однако пра-логическое мышление по своей природе легко и

свободно движется среди этих партиципаций или изоляций, тогда как

логическое мышление чувствует себя здесь озадаченным и растерян-

ным, не имея возможности оперировать четко определенными поня

тиями, сообразными его собственным законам.

Если иметь в виду приведенные оговорки, то, отправляясь от зре

лого возраста, когда человек уже подвергся испытаниям посвящения

и допущен к заключению брака в своей общественной группе, схема

тически можно различить следующие этапы:

1. Смерть и более или менее долгий промежуток времени, кото

рый проходит между последним вздохом и похоронами.

2. Промежуток времени, который проходит между похоронами и

концом траура, т. е. той церемонией, которая окончательно обрывает

отношения между покойником и теми, кто был с ним специально свя

зан в общественной группе.

3. Период неопределенной, но конечной продолжительности, ког

да покойник ждет перевоплощения.

4. Рождение и более или менее долгий промежуток времени, ко

торый проходит между рождением и наречением имени.

5. Период между наречением имени и посвящением.

6. Жизнь взрослого и посвященного человека, кончающаяся смер

тью. Дальше круг начинается сызнова.

Говоря нашим языком, для первобытного мышления смерть, как и

рождение, - длящийся процесс. Смерть начинается с первого пери

ода и кончается лишь после церемонии, заканчивающей второй пе

риод. Так и рождение лишь начинается во время родов, а

совершенным человек становится только после церемонии посвяще

ния. И опять-таки наши умственные навыки, наш язык заставляют

отделять четкими рамками то, что пра-логическому мышлению пред

ставляется в образе множественных партиципаций, начинающих или

прекращающих свое существование.

В глазах первобытных людей смерть всегда предполагает мистиче

скую причину и почти всегда насилие. Это резкий и грубый разрыв

тех уз, которые связывали индивида с общественной группой. Поэто

му после смерти между ним и группой возникают новые отношения.

Не становясь предметом пренебрежения, тот, кто ушел в загробный

мир, служит объектом жалости, страха, уважения, самых разнообраз

ных и сложных чувств. Погребальные обряды открывают нам те кол

лективные представления, которые неотделимы от этих чувств.

Есть общества, где погребальные обряды начинаются до того, как

умирающий отдал душу, - настолько первобытные люди спешат от

далить покойника от живых. Так, у абипонов, <когда дыхания уми

рающего не слышно на некотором расстоянии, когда оно

останавливается хотя бы на мгновение, объявляется, что он умер...

Тотчас вырывают сердце и язык умершего и, сварив их, отдают на

съедение собаке в убеждении, что это погубит также и виновника

смерти... Затем одевают еще теплый труп, закутав его в шкуру жи

вотного... и везут к могиле на лошадях, приготовленных заранее.

Я подозреваю, что иногда сердце вырывается тогда, когда человек

еще наполовину жив>.

У индейцев мыса Флэттери <я узнал о нескольких случаях, когда,

судя по всем признакам, некоторые люди были, несомненно, погре

бены в состоянии обморока или потери чувств. Я часто доказывал им

все безумие такого погребения без попытки вернуть людей к жизни,

однако мне никогда не удавалось убедить подождать хоть мгновение

после того, как наступил последний, по их мнению, вздох... Одна

женщина потеряла мужа. Она была очень крепкой и вполне здоровой.

Я увидел ее сидящей на краю ручья и оплакивающей мужа. Я под

нялся в верхнюю часть селения на четверть мили от ручья, где мне

надо было посмотреть больных... Вдруг я услышал причитания жен

щин, возвещающих смерть. Я поторопился вернуться и узнал, что

речь идет о той самой женщине, которую я видел за несколько минут

до этого...

Прежде чем я успел дойти до ее хижины, она была уже туго свя

зана и втиснута в ящик, ее совсем приготовили к погребению. Близ

кие не хотели ничего слушать и ни за что не соглашались разрешить

мне попытаться хоть что-нибудь сделать>.

<Часто, - говорит один иезуитский миссионер, рассказывая о ка

надских индейцах, - их погребают, согласно обычаю, до того, как

они испустили последний вздох>.

Фон ден-Штейнен отмечает такую же поспешность у бороро. Точ

но так же и у бакузнов Южной Африки, <едва несчастный отдаст ду

шу, его стремительно уносят для погребения. Часто для этого

выбирают ямку муравьеда, дабы сэкономить труд по копанию ямы.

В двух случаях, свидетелем которых я был, это поспешное погребе

ние имело своим последствием то, что оба туземца, которые были по

гребены живыми, пришли в себя к великому ужасу родственников>.

Вообще, у очень многих племен, которые верят, что живой человек

имеет несколько душ, может быть достаточно ухода одной души, если

только этот уход признается окончательным, чтобы человека рас

сматривали как мертвого. Неважно, что телесная душа находится еще

в нем, если та душа, которая образует его личность, исчезла беспо

воротно. Мы встречали это верование у североамериканских индей

цев. Оно существует и в других местах, например у дравидских

племен Бенгалии. Когда больной агонизирует и только еще хрипит,

сохраняя в большей или меньшей степени сознание, они говорят:

<Тело еще движется, но душа (роа) уже ушла>.

Чаще всего, однако, похороны и погребение не устраиваются не

посредственно после смерти именно потому, что нельзя знать, окон

чательна.ли смерть и не вернется ли душа (я употребляю это слово

за отсутствием лучшего) в тело, подобно тому как она это делает

после сна, обморока и т. д. Поэтому после смерти некоторое время

проходит в ожидании, причем, употребляют все средства, способные

вернуть ушедшую душу. Отсюда возник столь распространенный

обычай громко кликать душу, упрашивать, умолять ее не покидать

тех, кто ее любит. <Караибы вопят громким голосом, перемежая

свои вопли репликами и вопросами, обращенными к покойнику: по

чему, мол, он захотел покинуть этот мир, где он имел все для сво

его счастья?.. Они устраивают труп на сиденье в могиле глубиной в

4 или 5 футов и в течение 10 дней приносят пищу, упрашивая его

есть. И только когда окончательно убеждаются, что покойник не хо

чет ни есть, ни возвращаться к жизни, они засыпают могилу>. Так

и негры западного побережья Африки громко призывают умершего,

умоляя его не покидать их; они не делают этого только в том слу

чае, когда покойник при жизни был глухим. Погребение совершает

ся лишь тогда, когда начинается разложение и родственники

приобретают полную уверенность в том, что душа не намерена

возвратиться. Наконец, в Китае обычай призывания души покойни

ка существует с древнейших времен и поныне сохраняется в полной

силе.

У племен на востоке Суматры, <когда человек умирает, труп его

оставляется на один день и на одну ночь в хижине... затем вырывают

могилу, в нее кладут покойника с бутылкой воды, с курицей... если

это женщина, то и с ее украшениями, затем могилу засыпают... По

сле этого зажигают большие костры, и семья в течение трех дней

(или семи дней, если речь идет о вожде) проводит дни и ночи у мо

гилы... по их мнению, именно столько времени и надо для того, что

бы покойник действительно умер, а до того необходимо все время

находиться в его обществе>.

В этот момент сопричастность покойника и его общественной

группы становится скорее отсроченной, чем действительно прекратив

шейся. Живые верят или хотят верить, что нет еще ничего непопра

вимого, что связь может быть восстановлена. Однако если душа не

возвращается вскоре, если покойник не пробуждается, то возникают

другие коллективные представления, а с ними и другие чувства. <Ту

земцы верят, что дух человека, особенно если этот человек умер на

сильственной смертью, очень несчастен и может стать зловредным: в

гневе он всегда готов прийти в состояние раздражения по малейшему

поводу и сорвать злобу на живых... У них, по-видимому, существует

также представление о том, что в теченуе известного числа дней по

сле смерти покойник не имеет еще своего духовного тела, которое об

разуется медленно, и в течение этого переходного периода он,

подобно ребенку, особенно капризен и мстителен>. Покойник нахо

дится в состоянии, мучительном для него самого и опасном для дру

гих, которые отныне боятся общения с ним. Раз он больше не

является сходной с другими составной частью группы, то его необхо

димо удалить. Чувство это выражается часто в самой наивной и не

посредственной форме. <Когда человек умирает, то друзья его

приносят ему пищу и говорят: <Будь добр, если ты нас покидаешь,

то оставь нас совсем>. У игоротов на Филиппинах <в течение первых

дней старухи, затем и старики поют по нескольку раз следующую

песню: <Теперь ты мертв... мы дали тебе все, что тебе нужно, мы сде

лали все подобающие приготовления к погребению. Не приходи ни за

кем из твоих родственников и друзей>. Точно так же и в Западной

Африке, как свидетельствует Нассау, <чувства живых в отношении

покойника являются <весьма неопределенными>. Когда живые умоля

ют его вернуться к жизни, то они, конечно, очень искренни и хотят,

чтобы возвращение было полным. Однако почти в то же время у них

возникает страх, что покойник на самом деле может вернуться, но не

в своем обычном облике, а в виде невоплотившегося духа, невидимо

го и, возможно, враждебного...>

Мисс Кингсли отметила у туземцев такие же страхи, и ей объяс

нили их причину. Если бояться, что покойники причинят зло живым

членам их семьи, а в особенности детям, то это происходит не пото

му, что умершие злонамеренны, а потому, что они несчастны из-за

своего одиночества и ищут себе товарищей. Они тем более опасны,

что еще не утвердились в обществе духов. Это обстоятельство делает

первые дни после смерти особенно критическими. Важно не только

то, что сопричастность покойника и его общественной группы едва

лишь прекратилась, но и то, что еще не установилась его сопричаст

ность обществу духов.

Аналогичные представления и чувства встречаются в Северной

Америке. <Для тарагумаров смерть означает просто изменение фор

мы... Они боятся покойников и думают, что последние хотят причи

нить зло живым. Боязнь вызывается представлением, будто умершие

одиноки и жаждут общества своих близких. Покойники делают жи

вых больными, для того чтобы больные также умерли и присоедини

лись к тем, кто умер до них>. И здесь просят мертвого уйти

по-настоящему. Ему закрывают глаза, скрещивают руки на груди, и

родственники один за другим прощаются с ним. Плачущая вдова го

ворит мужу, что теперь, когда он ушел и не хочет больше остаться с

ней, он не должен приходить пугать ее, ее сыновей или дочерей и

вообще кого бы то ни было. Она умоляет его не уводить никого и

оставить всех в покое. Мать говорит своему умершему ребенку: <Те

перь уходи! Не возвращайся больше, раз ты умер! Не приходи ночью

просить у меня грудь! Уходи!)> А отец говорит умершему ребенку:

<Не возвращайся просить меня держать тебя за руку или мастерить

для тебя что-нибудь! Я больше не знак) тебя>.

Страхи эти тем более живые, что в течение первых дней покой

ника, т. е. его душу или духа, представляют пребывающим в шалаше

или хижине, где он испустил последний вздох; во всяком случае его

считают находящимся недалеко от тела или блуждающим в окрест

ностях, особенно ночью. Это верование является почти общераспро

страненным: если бы даже оно не было связано с коллективными

представлениями, то сам психический механизм человека мог бы вы

звать к жизни данное верование. Разве мы, когда смерть похищает у

нас кого-нибудь из близких, не ожидаем первое время, что вот он

выйдет из комнаты, сядет на свое место за столом, вернется домой в

определенный час? У первобытных людей, однако, возникает еще и

нечто другое, кроме этих скорбных воспоминаний, доводящих до гал

люцинаций: в коллективных представлениях первобытного человека

видимое присутствие тела влечет невидимое присутствие души. <По

сле смерти душа пребывает еще некоторое время по соседству с тру

пом перед тем, как предпринять свое путешествие в бура Куре>.

Отсюда следует, что, устраивая определенным образом судьбу трупа,

определяют вместе с тем и судьбу души. Покойнику отводят область,

которая должна отныне служить его местопребыванием, и тем избав

ляются от страхов, вызываемых его присутствием во время переход

ного периода.

Таким образом, какова бы ни была форма, которую принимают

погребальные церемонии, как бы ни распорядились с телом, посред

ством ли погребения, сожжения, выставления на помосте или на вет

вях дерева и т. д., все обряды являются по существу мистическими

или, если угодно, магическими, подобно тем обычаям, которые были

рассмотрены выше. Аналогично тому, как самое существенное в охоте

заключается для первобытного мышления в обрядах, которые застав

ляют дичь появиться пред охотником или мешают бегству животного,

ослепляют его и т. д., как существо первобытной медицины заключа

ется в приемах, которые дают <доктору> возможность и силу прогнать

зловредного духа покойника, причиняющего зло живым, так и сущ

ность похорон, устраиваемых в первые дни после смерти, заключает

ся в обрядах, окончательно устраняющих покойника из общества

живых. Погребальные обряды должны помешать покойнику в буду

щем вмешиваться в жизнь живых и ввести его в общество мертвых.

Это вовсе не означает, что отныне обрываются всякие отношения

между живыми и им, мы увидим, что дело обстоит как раз наоборот.

Однако на будущее эти отношения будут строго урегулированы. По

средством соблюдения установленных правил умиротворенный покой

ник не будет требовать ничего больше, а живым, со своей стороны,

не придется в дальнейшем бояться его.

Однако абсолютно необходимо, чтобы церемонии были совершены.

Известно, что граждане Афин и Рима думали на этот счет точно так

же, как и теперь считают китайцы или члены большинства известных

в настоящее время обществ. Так, на западном побережье Африки

<когда кто-нибудь умирает вдали от своих, то семья стремится до

стать что-нибудь из того, что ему принадлежало, хотя бы прядь волос

или обрезки ногтей, и совершает над ними похоронные церемонии:

дело в том, что, согласно общераспространенному верованию, дух или

душа остаются близ тела до тех пор, пока не совершены погребаль

ные церемонии, а до этого момента дух или душа не хотят или не

могут отправиться в страну мертвых. Если сообщить преступнику,

что после казни над его телом не будут совершены погребальные об

ряды, то это значит устрашить его бесконечно больше, чем самой

смертью, ибо смерть лишь переносит его в другую среду, где он про

должит заниматься тем же, что и здесь, тогда как лишение погре

бальных обрядов преподносит его воображению всевозможные страхи

самого неопределенного свойства>.

Итак, не входя в крайне изменчивые подробности обрядов, проис

ходящих в период между моментом, когда умирающий испускает дух,

и тем более или менее близким днем, когда совершаются похороны в

собственном смысле слова, а особенно не возражая против утвержде

ния, что при помощи этих обрядов первобытные люди часто стремят

ся достигнуть нескольких различных целей (устранения осквернения,

причиняемого близостью трупа, содействия слабому покойнику, кото

рый еще не имеет духовного тела, но уже потерял человеческое, ог

раждения оставшихся в живых от всяких поползновений со стороны

покойника относительно виновника его смерти), принимая все это во

внимание, можно признать, что общая ориентация обрядов является

мистической и стремится худо ли, хорошо ли устроить положение по

койника к его собственному удовлетворению и благополучию живых.

Боас воспроизвел очень поучительный рассказ одного воскресшего

шамана, в котором последний рассказывает, что он испытал в первые

дни после смерти. <Когда я перестал жить, - говорит он, - я не

испытывал никаких страданий. Я сидел возле моего тела, я видел,

как вы приготовляли его к погребению, как рисовали наш герб на мо

ем лице... к концу четвертого дня мне показалось, что нет уж ни дня,

ни ночи. (Таким образом, в течение четырех дней покойник посте-

пенно все больше отдалялся от обычной обстановки живых, которая

еще хорошо воспринималась им сейчас же после смерти: все, что де

лается в период между моментом смерти и погребальными церемони

ями, имеет целью ослабить партиципацию между покойником и его

сущностью как живого человека, предуготовить его для других пар-

тиципаций.) Я видел, как вы уносили мое тело, и я почувствовал се

бя вынужденным сопровождать его, несмотря на желание остаться в

нашем доме. Я просил каждого из вас дать мне поесть, но вы бросали

пищу в огонь, и тогда я почувствовал себя насытившимся. Наконец,

я подумал: <Должно быть, я умер, ибо никто меня не слышит, и пи

ща, пожранная огнем, меня насыщает>. Я решил тогда отправиться в

страну душ>. Этот шаман, как и его слушатели, совершенно не со

мневается в том, что душа покойника желает остаться около живых

и она действительно там останется, если погребальная церемония не

заставит ее последовать за телом.

Дело может представляться так, что душа покойника не удаляется

непосредственно после совершения погребальных церемоний. Напри