Книга вторая 12 страница

—А ты когда-нибудь пробовал Эликсир Бессмертия, изобретенный Лао-цзы? — спросил Изящный Кувшин.

—К сожалению, нет. Мое совершенствование замедлилось.

—Изящный Кувшин откинулся назад и задумчиво потеребил бороду, а Хрустальный Источник посмотрел на своего товарища и что-то удовлетво­ренно промычал.

—Ты действительно являешься тем, за кого себя выдаешь, — заключил
Хрустальный Источник.

—Встретиться с собратом по Пути — всегда большая честь для нас, —
добавил Изящный Кувшин.

—Совсем необязательно, — улыбнулся Сайхун. — Это честь именно для
меня.

Когда принесли еду, за столом ненадолго воцарилось молчание. Изыс­канные блюда вегетарианской кухни разожгли их аппетит.

—Ты слишком щедр! — запротестовал Хрустальный Источник.

—Пожалуйста, не будьте такими официальными, — сказал Сайхун. —
Вы оказали мне честь, приняв мое приглашение.

Некоторое время все молча жевали.

—Могу ли я узнать о том, где вы получили свое образование? — наконец
спросил Сайхун.

—У нас нет образования, — отрывисто бросил Хрустальный Источник.
Правда, Сайхун знал, что мастера никогда не рассказывают о своей личной
жизни.

Сайхун уже давно не бывал в обществе людей, стремящихся к духовному совершенству, так что теперь ощущения от встречи казались ему еще более острыми. Пребывание в компании двух даосов принесло ему чувство благос­ловенного успокоения; он очутился в некоем человеческом магнитном поле, его накрыла какая-то неосязаемая волна уверенности, которую излучали мо­нахи. После стольких месяцев добровольной разлуки со святыми местами он почти забыл силу других мастеров, с которыми некогда встречался. Теперь он вспоминал о людях, мимо которых было достаточно просто пройти, чтобы ощутить мгновенную радость, наполниться энергией или умыться слезами счастья. Он вспоминал это и чувствовал, он знал, что сидит рядом с муд­рейшими.

Прошло довольно много времени после того, как оба даоса с превеликим удовольствием закончили свою трапезу. Сайхун поймал себя на том, что он испытывает большое удовлетворение, словно находится дома, и задумался: неужели это просто результат встречи со старыми монахами? В конце концов, он с девяти лет жил среди даосов, так что вполне могло случиться, что сейчас в нем говорила обычная сентиментальность. Нет, решил он про себя, здесь дело в гораздо большем. В некотором смысле встреча послужила осторож­ным напоминанием, что он слишком отдалился от выбранного пути.

—Я хотел бы учиться вместе с вами, — произнес Сайхун. Даосы обме­нялись торжественными взглядами.

—Мы не живем в храмах; мы — странствующие монахи, — напомнил
Изящный Кувшин.

—Я стремлюсь к этому по доброй воле.

—Мы живем простой жизнью, которая ничем не напоминает жизнь
популярного актера, — настаивал даос.

—Я познал необходимость распорядка в жизни еще до того, как увидел
сцену.

—Мы покидаем этот город сегодня вечером, — произнес Хрустальный
Источник.

Сайхун был непреклонен:

— Отлично. Пожалуйста, позвольте мне сходить за вещами и уведомить
свою труппу.

Оба монаха поднялись.

—Мы будем ждать у Восточных ворот.

—Я приду через час.

Сайхун поспешил в опустевший театр. После спектакля все разошлись — актерам нравилась ночная жизнь богемы. Кое-кто уже лег спать. Перед Сайхуном открывалась замечательная возможность. Поразмыслив минуту, он написал записку, собрал свои пожитки и подготовился уйти.

Несколько мгновений он задумчиво смотрел на свой гримировочный столик в уборной: в темно-синем мерцании сумерек он мог разглядеть свой собственный образ. Вазочки с гримом стайкой сбились в углу стола; высох­шие полосы красного, золотого, черного, пурпурного и зеленого явственно выделяли края фарфоровых вазочек. Сайхун посмотрел на свою записку — полупрозрачный листок с черными волнистыми знаками, отмечающими по­воротную точку в его судьбе. Сбоку от стола лежал его головной убор для роли генерала. Зеркала словно потускнели, и меховые шарики, раскрашенные в яркий оранжевый и лиловый цвета, оставались неподвижными. Сайхун в последний раз коснулся трехфутовых фазаньих перьев. Он слегка потянул их вниз, чувствуя их податливую гибкость и вместе с тем настойчивую упру­гость. В памяти на мгновение всплыли аплодисменты. Сайхун отпустил пе­рья, и они рванулись в темноту. Не дожидаясь, пока они перестанут качаться, Сайхун покинул комнату.

Н

очь была холодная. Появилась полная, словно восковая луна, и Сайхун порадовался этому, поскольку фонаря у него не было. Тело содрогалось от зябкой прохлады, а сверкающая звездная россьпь на небе заставляла разум трепетать от предвкушения и надежды.

Он без труда нашел двух даосских монахов; старики тепло приветство­вали его. Все трое тут же отправились в путь. Вскоре они добрались до длин­ного деревянного подвесного моста. Ступая по шатким перекладинам, Сай­хун подумал, насколько подходит к моменту образ моста — он не собирался возвращаться к прошлой жизни.

Не успели они перейти на другую сторону, как Хрустальный Источник вдруг разразился истерическим смехом. Изящный Кувшин, который, судя по всему никогда не смеялся, развернулся и с полуулыбкой посмотрел на Сайхуна глазами Сфинкса.

— Ты только послушай! — снова захихикал Хрустальный Источник.

— Я не слышу ничего, кроме наших шагов, — сообщил заинтригованный Сайхун.

—Наших? — повторил Хрустальный Источник. — Прислушайся еще раз.

И Сайхун прислушался. Он сразу же понял, что вокруг разносятся лишь его собственные, гротескно громкие шаги. Он остановился, дожидаясь, пока оба старика двинутся вперед. Даосы ступали совершенно беззвучно.

Когда Сайхун добрался до конца моста, оба его новых мастера все еще продолжали ехидно мурлыкать.

— Да-а, тебе еще предстоит длинный путь, — засмеялся Хрустальный
Источник и похлопал Сайхуна по спине.

Остаток ночи они провели в развалинах храма, которые были любимым местом двух старых монахов. Жаждущие наживы не приходили сюда, пос­кольку здесь вряд ли можно было чем-нибудь поживиться, а остальные избе­гали этого места из-за суеверности, так что покинутые храмы являлись дей­ствительно идеальными убежищами для путников.

Сайхуну не терпелось доказать, что он может пригодиться своим новым учителям. Просыпаясь с восходом солнца, он наполнял сосуды из тыквы све­жей водой и собирал хворост для костра. Теперь его изнеженные руки актера покрывались трещинами из-за ледяной утренней воды; тонкая кожа покры­валась царапинами от грубых сучьев. Все равно он был счастлив. Он с улыб­кой думал, что ненавистные в Хуашань обязанности теперь кажутся ему за­мечательными. Когда два старика отправили его в город за провизии!, он с удовольствием взял на себя роль послушного ученика. Ему действительно нравилась такая жизнь. Лишь сейчас он понял все родственные чувства, свя­занные с общностью служения и религиозного поклонения.

Несмотря на то что рассвет едва занимался, на дороге к городу уже было много людей. Мимо проходили дети и взрослые; каждый направлялся по своим утренним обязанностям: крестьяне везли урожай в запряженных осла­ми повозках, дровосеки несли на спине невообразимые вязанки дров. Сайхун полной грудью вдохнул утренний воздух. Теперь он снова был с учителями. Внезапно он почувствовал себя страшным глупцом. Сколько же времени бы­ло потрачено зря, когда он, отрицая мудрость старейшин, пытался сражаться в одиночку! С момента, когда он покинул Хуашань, прошло уже три года — три года практически без единого духовного совета, если не считать слабого шепота почти умолкнувшего сознания! Он был забиякой, накапливая в своих шрамах и болезненных переломах результаты нового опыта, обретенного в поединках. Он был актером, который погружался в славу искусства и в чувство удовлетворения от признания. Он стал молодым и богатым аристократом, даже смог построить запланированный дворец разума. Но лишь сейчас он понял, как пусто было в этом дворце.

Он мягко пожурил себя за подобную близорукость. Он понял, что его порывистость и необузданность оказались его самыми большими ошибками. Сайхун вспомнил, как в прошлом его внимание «прогуливало» целые уроки у монахов Хуашань. В конце урока учителя замолкали и никогда не повто­ряли пройденного; они знали, что он просто был, но ничего не слушал, и оставляли его без пропущенных знаний. Оглядываясь назад, он понимал, что навсегда упустил эти драгоценные секреты. Точно так же и годы, прошедшие с момента его ухода из Хуашань, оказались потерями на пути к выполнению духовного задания.

Тут он вспомнил о поручении, которое дал ему Великий Мастер. Он никогда не старался облегчить страдания других, разве что несколько раз бросал медяки уличным нищим. Его единственными заботами оставались собственные капризы, а слава и успех затмили глаза. Решительно настроив­шись на то, чтобы не провалиться, не потерять себя в жизни, хоть в чем-то сравняться со своими родственниками, товарищами и мастерами, он тем са­мым принес в жертву последний дар Великого Мастера.

Но, возможно, еще не все потеряно. У него вновь появилась возмож­ность учиться, стать учеником, заново обрести себя. Он знал, что нет такого понятия, как прощение, что не может быть извинения, которое покрыло бы его прошлые ошибки. Прошлое ушло безвозвратно. Единственный шанс за­ключался в том, чтобы смотреть вперед, энергично настроившись только на добро.

Прав был Бабочка, подумал Сайхун. Несмотря на то что его старший брат умудрился превратить свою жизнь в настоящий кошмар, слова, сказан­ные им в саду у Божественного Орла, были совершенно правильными. Смот­реть вперед и быть настойчивым — вот единственное лекарство от чувства вины. Выполнить назначенное судьбой — вот в чем смысл. Сайхун понимал, что ему судьба уготовила путь к духовному совершенству.

Он купил всю необходимую провизию и повернул в обратный путь. До разрушенного храма было два часа ходьбы. Что ж, каждый свой шаг он сде­лает актом покаяния, каждое дыхание превратит в бутон своего собственного сада.

П

осле полудня Изящный Кувшин отвел Сайхуна в тенистый уголок полу­разрушенного, заросшего плющом дворика.

— Мы с братом оба будем учить тебя, — сказал монах. — Вначале я опишу тебе метод культивирования Пути.

Итак, позволь мне закончить то, что я начал рассказывать вчера вечером. Ты должен искать Таинственный Портал, но этот Портал защищен. Сначала тебе понадобится подношение, с помощью которого ты подкупишь стражников; потом потребуется невидимость — чтобы незаметно проскользнуть внутрь. Когда ты таким образом подготовишься, дальше тебе потребуется научиться летать на небо, неожиданно показаться Лао-цзы в его палатах, схватить флакон с золотым эликсиром, перебить всех стражников, разрушить стены дворца — и бессмертным вернуться на землю!

— Это почти как в опере «Небесный дебош Царя обезьян», — отозвался Сайхун.

— Да, но все же это не опера, — сурово прервал его мастер. — Садись и слушай. Первое, что тебе необходимо, — это подкупить стражников.

—Как это?

—Предводителей демонов не волнуют ни золото, ни драгоценные камни. Им нужны человеческие души. Подкуп будет заключаться в обете, кото­рый тебе придется дать: если тебе удастся завладеть золотым эликсиром, ко­торый освободит тебя от настоящего земного плана бытия, ты не отпра­вишься в вечность до тех пор, пока не научишь других, обеспечив тем самым продолжение традиции.

—Я обещаю. Я сделаю все, что возможно, чтобы пройти по пути святости, — с жаром воскликнул Сайхун. — Учитель, я сделаю все, чтобы преу­спеть в этом.

—Не торопись, — предостерег его Изящный Кувшин. — Ты, безусловно, относишься к числу решительных людей; но при этом нужно сохранять определенное видение перспективы. Отсюда возникает вопрос об умении ле­тать. Чтобы летать, необходимо стать совершенно легким. Легкость подразу­мевает освобождение от собственного веса. Твой эмоциональный груз состо­ит в излишне горячем стремлении преуспеть и беспокойстве по поводу воз­можной неудачи. В сердце нельзя пускать ни приобретения, ни потери. Ты должен оставить свое отношение к этому у себя за плечами. Понимаешь?

—Да, Учитель.

—Вчера вечером ты говорил, что невидимость подразумевает непод­вижность в медитации. Благодаря этому ты сможешь проникнуть сквозь Таинственный Портал. Эти врата представляют собой место в центре перено­сицы, как раз между бровями, известное еще под названием Драгоценный Квадратный Дюйм. Именно через эти врата ты однажды сможешь взглянуть на божественное сияние, которое всегда мерцает там. Когда ты научишься объединять в себе семя, дыхание и мысль, ты поднимешься к небу — другими словами, ты поднимешь объединенную квинтэссенцию к Таинственному Порталу. Похищение золотого эликсира значит, что твои каналы открыты и твоя энергия беспрепятственно проникает в Таинственный Портал. Однако в конце концов появятся стражники, которых тебе придется победить.

—Кто они, эти стражники?

—Стражники — это агенты твоей личной увлеченности иллюзиями,
твое эго станет противиться твоему успеху, ибо в результате полного самоосознания ты придешь к отрицанию ощущения себя как индивидуальности, вот почему твое эго начнет бороться с тобой, пытаясь остановить тебя на пути к цели.

—Но разве эго — не полное отражение моей индивидуальности? —
бросил Сайхун.

—Эго приходит и уходит, рождается и умирает. А чувство собственной
Индивидуальности вечно. Оно бестелесно и никогда не изменяется.

—Значит, насколько я понимаю, когда вы говорите о необходимости
сразиться со своим эго, вы имеете в виду, что истинное ощущение собствен­
ной индивидуальности подчинит эго себе.

—Вообще-то, эго не существует, — улыбнулся Изящный Кувшин.

—Но если эго не существует, то каким образом оно может создавать
жизненные сложности?

—Очень важный вопрос! Спроси себя сам: кто испытывает сложности?
Сложности — понятие воображаемое. Точно так же воображаемым является
и эго. Однако мы даем эго осязаемость; тогда оно превращается в средство
испытывать боль или наслаждение. Так мы становимся рабами. Стоит нам
задуматься о природе эго и вспомнить о том, что оно является нашим порож­дением, — как само эго исчезнет вместе с болью и наслаждением.

—Значит, страдания — тоже плод нашего воображения?

—Да. Ты страдаешь потому, что представляешь себя в несколько ином
виде, отличном от того, в котором ты находишься сейчас. Действительно: ты
представляешь собой сугубую индивидуальность. Ты — это Я, лишенное всяких качеств. У тебя нет ни имени, ни формы, но ты не в состоянии осознать этот факт и в результате тянешься к формам, чувствам и мыслям. Здесь и возникает эго, которое придает тебе форму. В противоположность этому, обладающий мудростью человек просто существует. Он никогда не привя­зывается к мысли; он неподвижен и осознает себя настоящим богом.

—И все же я не понимаю, каким образом можно уничтожить эго.

—Ты что, до сих пор считаешь, что вас двое?! Очнись! Эго — это лишь
игра твоего воображения. Вне тебя не существует ничего. Тебе нужно лишь
отбросить иллюзию, отказаться от воображаемых форм.

—Но кто тогда должен отказаться от иллюзии?

— Я отказываюсь от иллюзии самого себя. Но при этом я все равно
остаюсь в виде Я.

—Значит, мое Я должно отбросить воображаемое эго, которое привя­зывает меня к иллюзии.

—Да. Все мы погрязли в неведении относительно своих иллюзий. Взять
хотя бы тебя, как идеальный пример. Мы нашли тебя на театральных подмос­тках. Можно ли найти лучший повод для урока? Ты был актером; ты играл
роль, люди верили в это, и все это время как актер, так и зрители оставались
жертвами иллюзии реальности происходящего. Спектакль внутри спектакля,
да еще внутри всеобщего космического фарса — вот какой была твоя прош­лая жизнь. Во время медитации не старайся сохранять твою индивидуаль­ность. Эта крохотная патетическая драма, которую мы называем жизнью, не
является реальностью. Мы не просто исполняем свои роли — мы существуем
здесь по определенной причине, и нас убирают со сцены, когда роль оказыва­ется законченной. Так кто же прячется под маской грима? Смотри не оши­бись, принимая свое ощущение индивидуальности за свою же истинную на­
туру. Куда лучше вместо этого убить стражников. Исходя из этого, остается
лишь одна задача: разрушить стены дворца разума.

Услышанное потрясло Сайхуна.

—Стены дворца должны быть разрушены, поскольку они окажутся последним препятствием твоему соединению с Источником. Мы можем вер­нуться к Источнику, лишь разрушив в себе эти стены, но как только мы сольемся с этим Источником — сначала ненадолго, лишь на время медита­ции, — мы отступимся от всякого ощущения мира и нашей собственной индивидуальности.

—Отступимся?

—Для бойца наподобие тебя отступление практически невозможно; и
тем не менее именно это тебе надлежит сделать. Это обозначает необходимость намеренно отказаться от всех действий, мотивов и решений. Нужно будет превзойти даже саму форму медитации. Стены дворца — это мир фор­мы.

—Но как их можно разрушить при помощи отступления? Разве можно
таким образом преодолеть иллюзию?

—Здесь я должен тебе объяснить, что иллюзия — это не самообман. Это,
скорее, активная сторона реального мира. Именно эта активная сторона по­
рождает формы, многообразие которых и создает иллюзию. Но при этом все
разнообразие, все множество изменений существует лишь внутри разума. Ты
смотришь на меня, на этот храм, на горы и забываешь о своей общности со
всеми этими предметами. Сконцентрируйся на сознании, а не форме, и иллю­зия разнообразия и индивидуальности разрушится, словно сон. Оставь тон­
кую игру разума ради неподвижности; предпочитай бездействие действию;
погрузись в Источник, и все иллюзии прекратят свое существование. Вот
когда ты узнаешь, что и Лао-цзы, и золотой эликсир, и стражники, и стены
дворца существовали исключительно в твоем воображении. Единственная
истина заключается в осознании себя как бесформенной Сущности.

Но разговорами ничего не добиться. Без труда не выловишь и рыбку из пруда.

С этими словами монах показал Сайхуну, как правильно сесть для меди­тации, повторил последовательность элементов и оставил Сайхуна занимать­ся созерцанием.

У

богая комнатушка оказалась простой храмовой кельей. Побеленные из­весткой стены от времени потрескались, покрылись толстым слоем пыли и белесыми разводами. Эти стены уже даже нельзя было назвать ни гряз­ными, ни грубыми — они были покрыты налетом античности. Где-то вдалеке гудел колокол, легкий аромат сандалового дерева неслышно крался в воздухе, словно память прошлых эпох. От неподвижности воздух казался еще более плотным; это спокойствие и умиротворение создавали впечатление тяжело­го, физически ощутимого присутствия. Под сводами храма скопилось целое озерцо спокойствия, и Сайхун полностью погрузился в его пучину. Опустив­шись на самое дно, он сел передохнуть, приняв совершенную пирамидальную Позу.

Наверное, такие же чувства испытывает тонущий, когда в считанные секунды жидкость проникает в нос, в рот, в каждую клетку тела, пропитывая его до самых костей. Правда, Сайхун не тонул, а вдыхал воздух заброшенного храма; но этот воздух был достаточно тяжелым, чтобы напоминать жидкость. Молодой даос превратился в скалу, в огромную каменную икону насамом дне океана спокойствия.

Внешнее стало внутренним; внутреннее потеряло всякое отличие от внешнего. Больше не существовало ничего, лишь мир его медитации. Было ли время циклом существования вселенной или всего лишь измеренной пос­ледовательностью его собственной энергии, поднимающейся вверх по позво­ночнику? Он понял, что старые мастера были правы, когда рассказывали ему о человеческом теле как о микрокосмосе вселенной. Разве теперь он не прев­ратился во вселенную?

Как только на землю упали сумерки, именно его, Сайхуна, мысль создала тысячу солнц, сотню галактик. Именно его дыхание заставило космос про­будиться и забурлить. Постепенно его вселенная развилась в пять стихий и десять тысяч объектов. Он мог слышать функции собственного тела; мог прислушиваться к пробегавшим по его нервам огненным импульсам и даже замечать почти неуловимые электрические токи. Он мог чувствовать самые различные запахи, некоторые из них были душистыми, другие относились, скорее, к гниению. Но все эти запахи исходили из невообразимо сложных миров его внутренних органов. Он мог распробовать вкус различных внут­ренних жидкостей и газов. Вселенная не была механизмом, и ее нельзя было сравнить с патетическими придумками слаборазвитого человечества. Она не была организмом, она была вечностью. Она не была божественным создани­ем. Она охватывала мысль и не-мысль, бытие и не-бытие. Все эти опреде­ления и метафоры нужно было развернуть вовнутрь. Величие вселенной бы­ло неизмеримым, и он был микрокосмосом этой вселенной.

Два старых мастера сказали, что мир — это иллюзия. С точки зрения простой логики, если человеческое существо являлось микрокосмом внеш­него мира, оно также было иллюзией — фантазмом, который воображает, будто существует в несуществующей реальности. Сайхун понял, что медитация представляет собой не только состояние, но и инструмент познания. Независимо от того, существует он или нет, он мог управлять силами внутри себя, концентрируя их и направляя в одну определенную точку. При всем при том иллюзия была осязаемой. Чтобы найти ответ на этот вопрос, он должен был развеять пелену.

Поток дыхания поднялся в его теле, и он почувствовал нарастающую теплоту. Он сильно сконцентрировался, продолжая глубоко вдыхать. Каза­лось, что его разум нырнул глубоко внутрь тела, к самому основанию, взмутив соки сексуальности. Поднять со дна эту основную химическую субстан­цию, сохраненную за безбрачную жизнь и воспитываемую в медитации с детских лет, было совсем легко. Он объединил семя, дыхание и дух — даосы называли это «Объединением Трех в Одно» — и направил получившую смесь вверх, словно это был поток жидкого света. Внутри головы распрост­ранилось сияние.

Медитация проходила успешно. Он быстро осознал, что подъем энергии соответствовал такому же вознесению Сайхуна к вершинам духовности. Это движение энергии было совершенно точно рассчитанным. Он ощутил, как открываются и начинают бурлить его психические центры. Сайхун почувст­вовал в себе огромную силу.

Теперь все способности его учителей, ранее казавшиеся просто недости­жимыми, представлялись близкими — только руку протяни. Больше того: они виделись ему простыми до абсурда. Ему казалось, что схватить их так же просто, как ребенку взяться за игрушку. Он был на грани экстатического восхищения. В ту же секунду Сайхун понял, что в нем тут же проснулась гордость и его собственное эго. Открыв в себе новую силу, он обнаружил, что увеличилось и искушение. Балансируя на самом верху тонкого столбика вы­сокой человеческой энергии, Сайхун наконец-то осознал, насколько легко с него свалиться.

Сияние разрасталось, подобно встающему солнцу; оно сгущало свои краски, оформлялось, только сейчас оно уже взрывалось, обжигая его из­нутри. Вот сияние засверкало новыми красками. Возникло золотистое све­чение: оно струилось сквозь Таинственный Портал. Перед Сайхуном был ос­лепительный поток бесконечности. Сайхун ощутил неуверенность, сильное внутреннее напряжение. Он понимал, что эти чувства и были «стражника­ми». Это его чувство собственной индивидуальности протестовало против неминуемого самоотрицания. Он хотел уйти от самого себя, но что-то удер­живало его. Свечение замерцало.

Потом Сайхун вновь увидел свечение: оно потоком струилось через Портал. Оно помогало накоплению силы. Ему оставалось только подчинить­ся. Ему оставалось только разрешить этому свечению унести в своих струях все его естество. На этот раз Сайхун лишь ненадолго задумался... и прыгнул в лучистое сияние.

Он тут же почувствовал кратковременное, но сильное ощущение, словно мощный взрыв разносил его в куски. Потом всякие чувства пропали. Его, который все чувствовал, уже не существовало. Был только золотистый свет и слабое ощущение отступления.

Прошли часы, прежде чем осознание вернулось к Сайхуну. Он чувство­вал себя странно, словно его разобрали на части. Ему даже показалось, будто он умирает. Чем больше он размышлял над этим, тем больше он чувствовал, что смерть уже рядом. Вся его сущность, вся его концентрация были связаны с этим светящимся потоком; но остальное тело погрузилось во мрак. Он создал внутри себя настоящий полдень, оставив холодную, тоскливую ночь Для остального себя. Его дух, так долго томившийся в плену тела, теперь вышел на свободу, словно прекрасный белый лебедь — живой, пробудив­шийся, радостный. Дух оставил за собой след из сверкающего сияния и дыхания, такую длинную небесную дорожку. Но при этом остальное тело Сайхуна словно усохло.

Тогда он начал выполнять упражнения, рассеивающие энергию. Постепенно движения вернули его на землю, восстановили существование его соб­ственной малой вселенной с ее циркуляцией и остальной деятельностью. Он знал даосов, которые после сорока девяти дней медитации умерли духовной смертью. После всего, что он только что прочувствовал, Сайхун понял: сорок девять дней подобных ощущений вполне могут сделать его полностью духов­ным. Его телу пришлось бы погибнуть — если бы оно так долго пребывало без жизненной силы, то, пожалуй, лишь чудом могло бы просуществовать так долго.

Причиной обета безбрачия, диеты, отдыха, физических упражнений и здорового образа мышления было энергетическое истощение. Теперь Сайхун понял, что это были не просто странные монашеские склонности, а, скорее, отчаянные меры с целью избежать преждевременной смерти во время борь­бы за просветление. Чтобы сохранять свою связь с земным планом существо­вания, он должен был уравновешивать влияние медитации специальными травами, диетами и упражнениями. Теперь смысл данного обета помогать другим стал для него совершенно ясен: если каждый уйдет в бесконечность, не останется никого, кто мог бы указать путь.

Сайхун немного отдохнул, хотя слабость в теле еще ощущалась. Потом он заметил двух старых мастеров: те спокойно сидели у костра. Когда он рассказал им о своих впечатлениях, старики заулыбались, сообщив Сайхуну, что вскоре он восстановит свои силы. После этого медитация должна была происходить более гладко, а тело — укрепиться и легче переносить критичес­кие волны энергии. Изящный Кувшин как-то невозмутимо отнесся к словам Сайхуна о смерти. Вероятно, для жизненного задания старика этот вопрос не являлся существенным. Тем не менее это вдохновило мастера на дальнейшие объяснения.

— Чтобы понять свою конечную цель, мы должны понять смерть. Смерть — это единственная определенность в этой жизни. С одной стороны, может показаться, что даос весьма тесно связан с явлением смерти из-за сво­его стремления преодолеть план смертности, чтобы избежать цикла перевоп­лощения. С другой стороны, смерть достаточно мало заботит даоса, посколь­ку он относится к ней как к обыкновенному циклу изменений.

Есть одна притча о человеке, который стал жертвой грабителя с большой дороги. Так вот: этот парень, пребывая в уверенности, что в его суме много золота, жутко боялся, что его ограбят. Если бы он знал, что там нет ни гроша! Тогда бы он спокойно отдал сумку грабителю. Теперь посмотри на реальную ситуацию: сума наполнена осенними листьями. Сума — это тело, а листья представляют собой иллюзию «индивидуальности». Правда, в человеке есть кое-что настоящее, реальное; однако оно гораздо дороже золота, и у нас нет над ним власти. Это нечто не появилось вместе с нашим рождением. Оно не росло тогда, когда росли мы. И оно не пропадет после нашей смерти. Вот почему для даоса смерть — ничто.

— А я-то боялся, что вы утратите меня, — сказал Сайхун.

— Даос Бабочка! Даос Бабочка! — засмеялся Хрустальный Источник. —
ты разве не знаешь притчу про бабочку?

— Почему же, знаю, — ответил Сайхун. — Но я не вижу никакой связи.

— Тогда позволь мне снова рассказать ее, — произнес Хрустальный Источник. — Я — Чжуан-цзы, и мне приснилось, что я бабочка. Теперь я прос­нулся и не знаю: был ли я тогда Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабоч­ка, или я теперь бабочка, которой снится, что она человек.

— Да, мне знакома эта история.

— Тогда позволь мне задать вопрос, — и Хрустальный Источник лукаво
подмигнул. — Что при этом увидел сторонний наблюдатель?

Сайхун растерялся: размышляя над притчей, он всегда ставил себя на место либо Чжуан-цзы, либо бабочки.

— Не знаю, — наконец смущенно пробормотал он.

— Так вот, наблюдатель не заметил никакой разницы, — торжественно
объявил старый мастер.

Сайхун совершенно опешил.

— По своей природе изменение постоянно, — объяснил Изящный Кувшин. — В основе любых изменений лежит неизменный принцип. Возьмем, к примеру, воду. Вода испаряется и становится облаками. Облака становятся дождем, моросью или снегом. Озера превращаются в лед. Но несмотря на все эти изменения, вода не теряет своей главной сущности. Кое-кто скажет, что замерзшая вода «умирает»; то же самое могут заявить и по поводу испаряю­щейся воды. Все это абсурд. Точно так же смерть является обыкновенным
изменением, но не концом. Не стоит бояться этого. И вообще, в этом смысле
наши сентиментальные чувства не значат совершенно ничего.

— Теперь ты видишь, — добавил Хрустальный Источник, — что Чжуан-цзы просто старается сбить нас с толку. На самом деле он не является ни Чжуан-цзы, ни бабочкой — он является ими двоими одновременно. Самое важное: не обманываться двойственностью вопроса о том, кем он был, но понимать, что за всем этим стоит некая основная сущность.