Слово о законе и благодати

Ярослав продолжал предпринимать шаги к строительству национальной Церкви. В его подчинении были и собственные храмы, и доверенные священники. Одним из шагов к самостоятельности национальной Церкви стал поход Владимира, сына Ярослава, на Константинополь в 1043 г. Владимир потерпел поражение, но Византия, во избежание ухода Руси из‑под ее патронажа, заключила соглашение с Русью с обязательством компенсировать ущерб и вернуть пленных.[307] Эта война, причины которой не известны, укрепила русских князей в мысли о необходимости создания национальной Церкви.

Но на этом русско–византийский конфликт не был исчерпан. По–видимому, Ярослав, не удовлетворенный условиями соглашения с Византией, и не веря льстивым заявлениям ее дипломатов о мире и дружбе, стремился оградить себя от идеологической экспансии империи, следствием чего и явилось самовластное поставление киевским князем русского священника Илариона в митрополиты Всея Руси. Трудно объяснить, почему наши летописи замолчали как деятельность Илариона в должности главы русской церкви, так и факт устранения его с митрополичьей кафедры. Скорее всего это лишний раз указывает, что русские летописи прошли позднейшую греческую цензуру.

Иларион был одним из сподвижников Ярослава Мудрого в политике просвещения и христианизации русского общества. Повесть временных лет 1051 г. сообщает об Иларионе немного: «Постави Ярослав Лариона митрополитом русина в святой Софье», который был «муж благ, книжен и постник».

Историческим фоном написания Слова с одной стороны была попытка обрести независимость от Византии, а с другой – торжество Руси над Хазарией. В этот период менялся политический, культурный и религиозный уклад жизни народа. Именно в эти годы Русская Церковь пытается определить себя среди семьи христианских церквей, а также нехристианских религий. Это время самоидентификации и выработки «миссионерской парадигмы»[308].

Ряд исследователей (Тихомиров, Кожинов, Филист), видят в произведении апологию против иудаизма и иудействующих в Киеве, которых было не мало уже в то время. Согласно этому мнению, источником всех новых религиозных веяний – иудаизма, христианства и ислама – был Хазарский Каганат. Следовательно, Закон – это влияние иудаизма из доживающей последние дни Хазарии, а Благодать – христианство.

В свое время известный мыслитель Г. П. Федотов выразил недоумение по поводу того, что в большинстве ранних творений русской письменности (XI — первая половина XII) присутствует противоиудаистская тема. Он писал, что у древнейших русских писателей "поражает то, что мы находим их поглощенными проблемой иудаизма. Они живут в противопоставлении Ветхого и Нового заветов, Закона и Благодати, Иудейской и Христианской Церквей. Это единственный предмет богословия, который подробно разбирается с никогда не ослабевающим вниманием…"[309]

"Замешательство" Г. П. Федотова, возможно, обусловлено тем, что он не имел сколько‑нибудь ясного представления о длительном и жестоком противоборстве Руси с иудаистским Хазарским каганатом, потому что он в 1925 году покинул Россию, а серьезное изучение истории Каганата началось позднее. Основываясь на этом изучении, видный филолог Л. П. Якубинский (1892—1943) в начале 1940–х годов толковал смысл созданного митрополитом Киевским Иларионом "Слова о законе и Благодати" в контексте победы над хазарами: "…произведение Илариона… имеет конкретное историческое содержание… Еще в начале XII в. в Киеве свежо воспоминание о том, что когда‑то хазары господствовали над русскими. Выступая против иудейства вообще, Иларион конкретно выступает против хазарского иудейства, против религии хазар, некогда властвовавших над Русью".

В начале 1960–х годов М. Н. Тихомиров писал о том, что в "образной системе" творения Илариона воплощено "противопоставление Хазарского царства Киевской Руси. Иссохшее озеро — это Хазарский кагонат, где господствовала иудейская религия; наводнившийся источник — Русская земля. Прежние хазарские земли должны принадлежать Киевской Руси; Иларион и называет киевского князя Владимира Святославича "каганом" — титулом хазарского князя, трижды повторяя этот титул. Владимир Святославич в "Слове о законе и Благодати" не просто князь Киевский, он также и хазарский каган.

Наконец, в изданной уже в наше время книге известный филолог и историк культуры В. Н. Топоров, отмечает: "При допущении живых контактов с иудейством в Киеве X‑XI вв. прежде всего возникает вопрос об источниках иудейского элемента… В настоящее время не приходится сомневаться в его хазарском происхождении… В настоящее время… после ряда исследований вырисовывается такая ситуация в Киеве… в первой половине Х века… которая характеризуется наличием в городе хазарской администрации и хазарского гарнизона![310]

О тесном общении киевлян с хазарами говорит и Гумилев: в Киеве «торговля и ремесла постепенно переходили в руки евреев, так как каждому из них помогала община, тогда как русские купцы и ремесленники действовали каждый на свой страх и риск»[311].

Комментируя цитату: «отошел свет луны, когда воссияло солнце… И ночной холод исчез, когда солнечная теплота согрела землю», — Тихомиров отмечает:

«Для современника были понятны намеки Илариона, что он считает ночным холодом и солнечной теплотой… Это намек на то, что Ярослав, опиравшийся на христианскую Русь, победил Мстислава, действовавшего с помощью печенегов и хазар, среди которых была распространена иудейская вера»[312].

Навряд иудейство как таковое имело большое количество сторонников среди русских людей. Однако определенное влияние на религиозную атмосферу оно не могло не оказывать. Учитывая тот факт, что ветхозаветний элемент был органично присущ кирилло–мефодиевской традиции, христианство вполне могло находить некоторые точки соприкосновения с иудаизмом. Эта тенденция прослеживается даже на представителях духовенства и монашества того времени[313].

Одним из таких людей был Лука Жидята, современник Иллариона, один из ярославовых книжников. Повесть временных лет под 1036 г. сообщает: «иде Ярослав Новугороду, и постави сына своего Володимера Новегороде, епископа постави Жидяту…» Конечно, вряд ли можно допустить, что в лице Луки в Новгороде восторжествовал иудаизм. Скорее это самовольное (без санкции греческой митрополии) поставление князем Ярославом новгородского архиепископа было одним им симптомов той внутренней борьбы между славянским и греческим христианством, которая в ту пору достигла апогея. Судя по записям того времени Лука пребывал на своем посту (надо заметить – одном из самых видных в то время) почти двадцать лет.

В 1055 г. из‑за клеветы на архиепископа Луку от его холопа Дудики, его осудили. Хотя Русская правда запрещала ссылаться на свидетельство холопа, митрополит в Киеве Ефрем (грек по национальности) нарушил великокняжеское законодательство[314]. Умер Жидята в 1059 г., вернувшись в Новгород из монастырского заточения.

Поучение к братии – единственный дошедший до наших дней труд древнерусского книжника. Как и следовало ожидать, в нем нет места пропаганде доктрин иудаизма. Главным в Поучении Луки Жидяты вообще являются не религиозные, а этико–социальные вопросы. При этом широко используется ветхозаветняя этическая система[315]. Подобного рода подход достаточно типичен для древнерусского и вообще древнеславянского христианства. Таким же подходом будут пользоваться столетия спустя и книжники новгородско–московского движения.

Влияние ветхозаветной системы во времена Ярослава сказывалось и в самом центре древнерусской православной ортодоксии – Печерском монастыре. 25–ое Слово Патерика сохранило рассказ о затворнике Никите, ставшем впоследствии также новгородским епископом. Он сам наизусть знал многие книги Ветхого завета и предпочитал вести беседы и наставления, отталкиваясь от них[316].

Конечно, нельзя отождествлять иудаизм Хазарии и древнеславянское христианство. Вряд ли также возможно делать слишком далеко идущие выводы о возможном влиянии каганата на русскую Церковь. Заметим, что идея о том, что Слово было направлено против иудейского учения имеет своих оппонентов[317]. Исследователь древнерусской литературы Н. Гудзий полагал, что Илларион излагает обычное в церковно–исторических концепциях средневековое представление о смене иудейства христианством как важнейший момент истории. В конце концов это была Рождественская проповедь, полностью выдержанная в соответствующем жанре. В любом случае, нет никаких оснований усматривать в Слове Иллариона какие бы то ни было признаки полемики с якобы существовавшей в Древней Руси еврейской пропагандой[318].

Историки советского периода (Рыбаков, Лихачев, Замалеев), видят в «Слове» «идеологическое прикрытие»[319] политики Ярослава Мудрого против «гегемонии Византии»[320]. Если раньше был один Богом избранный народ (во дни Закона), то теперь, после воплощения Иисуса Христа, наступила эпоха Благодати. И теперь все народы – равны перед Богом. И Русь, молодое государство, ничуть не меньше в глазах Божьих, чем Византия.[321] Наиболее значимым аргументом, который они выдвигают в поддержку этой идеи, является тот факт, что именно Илларион был первым русским митрополитом, поставленным в сан без разрешения императора[322].

Иларион приводит многочисленные доказательства того, что время замкнутости религии в одном народе прошло, что наступило время свободного приобщения к христианству всех народов без исключения; все народы равны в своем общении с Богом. Христианство, как вода морская, покрыло всю землю, и ни один народ не может хвалиться своими преимуществами в делах религии. Всемирная история представляется Илариону как постепенное распространение христианства на все народы мира, в том числе и на русский.

Рассказав о вселенском характере христианства сравнительно с узконациональным характером иудейства и подчеркнув значение новых народов в истории христианского учения, Иларион свободно и логично переходит затем ко второй части своего «Слова», сужая свою тему, — к описанию распространения христианства по Русской земле. Русь равноправна со всеми странами и не нуждается ни в чьей опеке.

Илларион высказывает идеи кирилло–мефодиевской традиции относительно всемирности Церкви: «Все страны, грады и народы чтут и славят каждые своего учителя, коим научены православной вере»[323]. Приводятся те же выдержки из псалмов Давида и даже в аналогичной последовательности, что и в Житии Кирилла[324]. Илларион в своем труде часто обращается к ветхозаветным книгам: Бытию, Псалтири, Книге Исаии. Он пытается прославлять и Греческую, и Русскую земли, указывая на значимость русских наряду с другими христианскими народами.

Если первая часть «Слова» говорила о вселенском характере христианства, а вторая часть — о русском христианстве, то в третьей части возносится похвала князю Владимиру. Органическим переходом от второй части к третьей служит изложение средневековой богословской идеи, что каждая из стран мира имела своим просветителем одного из апостолов. Есть и Руси кого хвалить, кого признавать своим просветителем: «Похвалим же и мы, по силе нашей, малыими похвалами великаа и дивнаа сътворьшааго, нашего учителя и наставника, великаго кагана нашеа земли, Володимера».

Описав общими чертами добровольное, свободное крещение Владимира, отметая всякие возможные предположения о просветительной роли греков, Иларион переходит затем к крещению Руси, приписывая его выполнение исключительно заслуге Владимира, совершившего его без участия греков. Подчеркивая, что крещение Руси было личным делом одного только князя Владимира, в котором соединилось «благоверие с властью», Иларион явно полемизирует с точкой зрения греков, приписывавших себе инициативу крещения «варварского» народа.[325]

Выступление Илариона против "византизации" древнерусской церкви носило принципиальный характер. Аргументом для него служил тезис о том, что благодать отвергая закон, прокламирует свободу… Отныне нет избранных, а есть равные, есть те, которые еще остаются в сетях рабства, и те, которые познали истину, сделались "новыми людьми", обрели новые идеи о назначении и ценности человека[326].

Сопоставляя приведенные выше взгляды на идейную направленность Слова можно отметить, что в этих взглядах меньше противоречий, чем кажется при поверхностном прочтении, и уж никак эти взгляды не могут быть названы взаимоисключающими. Илларион ратует за независимую – будь то от хазар или византийцев – Русскую Церковь. Илларион имеет дело с проблемами скорее внешнецерковными (иудаизм с одной стороны и византийский шовинизм с другой), чем внутрицерковными. Естественно, в силу своего положения, а вернее шаткости этого положения, он не делает резких выпадов против Византии. Кое‑что в своем сочинении Илларион даже пишет в угоду последней. Но сами греки не могли не видеть за этим церковно–политической борьбы. Реакция Византии на неопределенность Иллариона не заставила себя долго ждать. В 1052 году греческий император неожиданно согласился на брак Ярослава с греческой принцессой. За это согласие, по всей видимости, Ярославу пришлось заплатить немалую цену — Илларион был смещен в пользу грека Ефрема в 1054 г.

Начался длительный период напряженных русско–византийских отношений, которые, по точному выражению А. Шмемана «тяготили русское церковно–государственное сознание»[327]. В постепенном преодолении этой зависимости, по мнению Шмемана, кроется ключ к постижению многих граней всей дальнейшей русской церковной истории.