Крупное землевладение и землевладельцы 2 страница

В уставе Святослава Ольговича названа Онежская княжеская земля, во главе которой стоял княжеский «домажнрич» (управ­ляющий. — Б. Г.), у которого есть особая княжеская касса, независимо от центральной княжеской кассы («клеть») при княжем дворе. Домажирич собирает на Онежской территории виры и продажи. В той же грамоте ниже названо много погостов и других мест, с которых в пользу Новгородской Софии должна была итти десятина, но уже не от вир и продаж, а от княжеских даней, которые при систематической повторяемости довольно рано превратились либо в государственную подать, либо, как, повиднмому, в данном случае,—вдокапиталистическую земель­ную ренту.

Ясно, что этот перечень охватывает не всю Новгородскую территорию, а лишь некоторую ее часть.

Уже в начале XIX века было обращено внимание на то, что в нашей древности, говоря современным языком, бюджет княже­ского двора отделяется от государственного бюджета. На кня­жеские нужды, на содержание его двора идет '/з доходов-даней, а ^[155]/₃ идут на государственные потребности. Ольга брала ^J/₃ дани с древлян на свой двор, сосредоточенный в Вышгороде, ²/₃ шло на Киев. Ярослав н другие новгородские представители власти киевского, князя уплачивали ^а/₃ даней в Киев, а ^х/₃ оставляли себе. Мстислав Удалой взял дань с чуди и ²/₃ отдал новгородцам, а '/₃ роздал своим дворянам, т. е. двору¹. Если это так, то в перечне Святославовой грамоты мы можем видеть либо ту часть новгородских погостов, на доходы с которых содержался княже­ский двор, либо, что кажется мне более вероятным, княжеские вотчины. С этих своих вотчин князья н давали десятину на содержание Софийского храма. Голубинский доказал, что деся­тина была положена не на всех людей, а лишь на «одних вотчин­ников, которые владели недвижимыми имениями и получали с имений оброки»². Как Владимир установил для Десятинной церкви киевской ют именья своего и от град своих» (укреплен­ных дворов-замков. —Б. Г.) десятую часть, так и Ярослав после Владимира «ины церкви ставяше по градом и по местом, поставляя попы и дая им от именья своего урок».

Земельные владения новгородских князей, которые они уна­следовали, несомненно, от древнейших времен, по своим размерам очень велики, а по составу, как и по историческому своему проис­хождению, сложны и очень интересны. Состоят они из oi/гельных погостов, у которых до перехода их в княжеское владение, может быть, были свои еще более давние владельцы, по именам которых онн назывались и продолжали называться и после их окняжения. Окняжение этих земель произошло либо до Яро­слава, либо при Ярославе, если судить по княжеским «знакам собственности» Б. А. Рыбакова. Ои констатирует факт находки в южном Прнладожье бляшки со знаком киевских князей. Бляшка найдена в могиле, где был погребен дружинник, пови- димому, принадлежавший к дружине князя Ярослава, а может быть, и его отца, поскольку вещи в могиле относятся к сере­дине X века, а знак, как говорит Б. А. Рыбаков, только «очень близок к знаку Ярослава»^[156].

Во всяком случае одно из возможных объяснёний названий — Волдутов погост, Тудоров, Ивань-погост, Ракуль, Чудин, Спир- ков и др. состоит в том, что либо погосты этн названы по именам своих владельцев, либо имена владельцев произошли от названий их владений, примеров чему имеется сколько угодно и на Западе и у нас. Может быть, эти личные имена частью принадлежали мест­ной знатн, «чудским старшинам», как думал М. К. Любавскнй. Но ведь и некоторая доля «чудских старшин» влилась в состав нов­городского, а потом и киевского боярства, например, боярин Чу- дии (ср. погост Чудин в грамоте Святослава Ольговича), как нам хорошо известно, обосновавшийся в Киеве до 945 г. (под этим годом упоминается его двор в Киеве, построенный на месте быв­шего княжеского).

Обращаю внимание на совпадение имен нескольких новгород­ских крупных землевладельцев-бояр с именами тех, которые посы­лали своих уполномоченных в Византию в 944 г. Это Тудор, Спирк (Сфнрк). В договоре 911 г. упомянут Лидул, весьма напоминаю­щий Лигуя (грамота Святослава). Нет ничего невероятного в том, что несколько крупных новгородских знатных фамилий (они могли иметь владения не только в Новгородской земле, но и юж­нее) участвовали в большом политическом предприятии вместе со своими князьями Олегом и Игорем, новгородцами по происхо­ждению, как, очевидно, не без основания уверяет нас летописец.

Конечно, это только догадки, которые заслуживают внимания лишь потому, что онн находят подтверждение в других фактах княжеского и боярского землевладения X века. Среди имен, свя­занных с названиями северных погостов, кроме одного Ивана, христианских имен нет, а многие из имен, весьма вероятно, не славянские имена, что так понятно для Новгорода с известной пестротой его этнических элементов.

Некоторые из имен (Искусеви — Jskusewi, Каницар — Kani- zar, Апубьксар — Pubjinksar) признаются эстонскими (чуд­скими)

Я совсем не склонен умалять значение промысловых угодий ни в X и XI, ни в более поздние века, но не они делали в это время погоду. Не опровергает моих положений и тот известный всем факт, что князья и бояре древней Руси в X—XI веках имели много золота, серебра, дорогих мехов и тканей, получаемых ими не из сельского хозяйства, а попадавших к ним либо в качестве военной добычи, либо путем торговли в обмен не на произведения сельского хозяйства, а на продукта пушной охоты и бортниче­ства. Если летописец нисколько не преувеличивает, то можно даже удивляться количеству этих сокровищ. Под 1158 г., напри­мер, мы имеем следующую запись: «Сий бо Ярополк вда всю жизнь свою, Небльскую волость и Деревьскую и Лучьскую и около Киева; Глеб же вда в животе своем,с княгинею,600 гривен серебра, а 50 грнвен золота; а по княжи животе княгини вда 100 гривен серебра, а 50 гривен золота; а по своем животе вда княгини 5 сел и с челядью, н все да и до повоя»^[157].

Размеры находимых древнерусских кладов как будто подтвер­ждают эти сообщения летописи.

И тем не менее все этн факты объясняются очень просто тем, что территория, занятая восточным славянством, рано стала ареной деятельности торгового капитала стран как азиатского Востока, так и скандинавского Севера и греческого Юга.

Однако основной материальной базой новгородской и киев­ской знати были не движимые ценности, а земля. Не случайно летописец, сообщая о вкладе князя Ярополка в монастырь землн («Небльская волость и Деревская н Лучская, и около Киева»), говорит, что князь в монастырь «вда всю жизнь свою»², т. е. называет землю основой имущественного положения князя. В этой связи факты, случайно разбросанные в «Повести временных лет», уже не представляют никакой загадки.

Княгине Ольге, несомненно, принадлежало село Ольжичи («и есть село ее Ольжнчи и доселе»), Вышгород был городом (замком) той же княгини Ольги³. Ей же принадлежало село Будутино, куда она сослала свою провинившуюся ключницу Малушу. По аналогии вспоминается тут и Будятнна пристань в Новгороде. Будята, или Будута, несомненно, богатый новго­родец, владелец судов, пристани и в то же время, вероятно, и землевладелец.

У Рогнеды был город Изяславль, а, перед тем как она вместе со своим сыном получила этот город, Владимир отвел ей одно из своих имений. Иначе нельзя понять текста «Повести времен­ных лет», где говорится, что Владимир одну из своих жен, полоц­кую княжну Рогнеду, «посади на Лыбеди, иде же ныне стоить сельце Предславино»⁴. От Рогнеды Владимир имел шестерых детей, и, конечно, он позаботился о том, чтобы устроить ее с удоб­ствами. У Рогнеды, несомненно, был на Лыбеди настоящий «двор» со штатом слуг и прочими обычными принадлежностями. Имение это, весьма вероятно, потом перешло к дочери Влади­мира Предславе, рожденной от Рогнеды, и стало называться Предславино. Более правдоподобное толкование этого летопис­ного предания едва ли возможно.

Берестово было подгородным княжеским селом Владимира^[158]. Под Новгородом уже в конце X н начале XI века было княжое село Ракома, куда ездил князь Ярослав в ту ночь, когда новго­родцы избили варягов на Парамони дворе^[159].

Это все факты, совершенно случайно дошедшие до нас от X века. Летописец не ставил себе задачи осветить вопрос о кня­жеском и боярском землевладении. Говорил он о княжеских селах тогда, когда требовалось это по ходу его рассказа о собы­тиях совсем иного характера. Тем убедительнее должны быть эти попутно вставляемые замечания летописца.

Пресняков тоже считает боярское землевладение явлением старым. Он указывает на то, что «упоминания о боярских селах случайны н немногочисленны, но это — упоминания мимохо­дом, как о явлении обычном»^[160]. У нас есть полное основание при­знать мысль Преснякова совершенно правильной. Упоминания о княжеских селах X века — только слабые намеки на обществен­ное явление, имевшее значительное распространение в жизни этого и значительно более раннего времени.

Фактический материал XI—XII веков значительно богаче. У Изяслава Ярославича под Дорогобужем, повидимому, было имение до составления «Правды» Ярославичей, т. е. до середины (приблизительно) XI века. Там дорогобужцы убили его конюха^[161].

В 1087 г. по поводу смерти Ярополка Изяславича летопись говорит: «Ярополк (конечно, при жизни. — Б. Г.) десятнну дая от всих скот своих святей богородици, и от жнта»^[162]. Князь Мсти­слав в 1096 г., считая войну законченной, «распусти дружину по селом»⁰. Владимир Мономах проявлял большую заботливость о хозяйстве в селах, как видно из его «Поучения». «Куда нее ходяще путем по своим землям, не дайте пакости деяти отроком, ни своим, ни чюжнм, ни в селах, ни в житех, да не кляти вас иачнуть»'. В житии преп. Евфросинии называется не позднее,1128 г. княжеское сельцо около Полоцка", в 1146 г. упоминаются княжеские села в земле северянв 1150 г. — в Смоленском княжестве^[163]. Любеч и Чернигов были окружены в XII веке княжескими селами, у Андрея Боголюбского в Ростово-Суз- дальской земле был город-замок Боголюбов и много «слобод купленных и сел лепших». В том же XII веке неоднократно встречаются известия о разорении сел боярских^[164]. От владимир­ского епископа Федорца «много пострадаша человеци... и сел избыша, оружья и конь...»^[165].

В 1128—1132 гг. князь Мстислав Владимирович и сын его Всеволод пожаловали Юрьеву монастырю село Буйце «с данию и с вирами и с продажами»^[166]. Смоленский князь Ростислав Мстнславич дал в 1150 г. несколько сел Смоленской еписко- пин^[167]. Киязь Ярополк дал в монастырь волости Небльскую, Деревскую и Лучскую,. а дочь его завещала туда же 5 сел с че­лядью^[168]. Князь Андрей Боголюбский заложил церковь во Влади­мире, между прочими дарами пожаловал ей «свободы купленыя и з даньмн, и села лепшая»⁶. В 1192 г. Варлаам Хутынский дал «св. Спасу землю, и огород, н ловища... и пожни»^[169].

В 1171 г. Владимир Мстиславич, хитростью овладевший Дорогобужем по смерти Владимира Андреевича, говорил своей дружине: «целую к вама крест и к княгини вашей, якоже нн на вас не позрети лнхом, ни на ятровь свою, ни на села ее»^[170]. А в 1150 г. князь Изяслав в обращении к своей дружине говорит о владении дружинниками землей, как о явлении обычном, само собою разумеющемся: «вы есте по мне из Рускые земли вышли, свонх сел и своих жизний лишився». Здесь дружинник мыслится именно в качестве землевладельца

Под 1177 г. сообщается, что в Суздальской земле сожжены «села боярскне»^[171]. В 1146 г. киевляне «разграбиша... домы дру: жнны Игоревы и Всеволоже, и села, и скоты»^[172].

В 1209 г. новгородцы созвали вече на посадника Дмитра и на его братьев, а после этого зажгли нх дворы, «а села их рас- продаша и челядь»^[173]. Конечно, не сам боярин Дмитр, убитый в 1209 г., и даже не его отец приобретал и осваивал эти села. Перед намн наследственное имущество старого боярского рода.

У Святослава Ольговича на Путивле было большое село, о котором случайно мы знаем некоторые детали: во время напа­дения на него в 1146 г. неприятель забрал многое множество всякого товара: «И ту двор Святославль раздели на 4 части, и скотьнице, и бретьяннце, н товар, иже бе не мочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков меду, а вина 80 корчаг; и цер­ковь св. Вознесения всю облупиша, сосудысеребряныя и индитьбе, и платы служебный, а все шито золотом, и кадельнице две, н кацьи, и еуангелне ковано, и книгыи колоколы; и не оставиша ничтоже княжа, но все разделиша и, челяди 7 сот»^х.

«Добре устроенный» двор князя Игоря, брата Святослава, довольно подробно изображается в той же летописи: «но идоста на Игорево селце, ндеже бяше устроил двор добре; бе же ту го- товизни много, и в бретьяницех, и в погребех внна н медове, и что тяжкого товара всякого, до железа и до медн, не тягли бя- хуть от множества всего того вывозити. Давыдов'ича же повелеста нмати на возы собе и воем, и потом повелеста зажечи двор и церковь св. Георгия, и гумно его, в нем же бе стогов 9 со». Эти дворы, конечно, возникли не в начале XII века, а значительно раньше².

Новгородский летописец в конце XI века, вспоминая прошлое и сравнивая его с настоящим, утверждал, что в старое время князья и дружинники добывали богатство главным образом вой­ной с чужими народами, а свои имения не эксплуатировали чрезмерно. Сейчас. дело переменилось. Эксплуатация своих имений стала главным источником обогащения, с чем связано и насилие над своими соотечественниками. Летописец осуждает этот образ действий своих современников и говорит, что именно за это навел бог на русскую землю «поганые», «а и скоты наши и села наша и имения за теми суть»³. Он, стало быть, тоже подчеркивает наличие земельных владений у господствующих классов как в XI веке, так и значительно раньше. Только в древ­ние времена землевладельцы-де вели себя по отношению к своим подданным лучше, поэтому и имений у них никто не отнимал, что случилось позднее в наказание за их непохвальное поведе­ние. Таков смысл рассуждеиня летописца.

Церковь на Русн с момента своей организации начинает владеть недвижимым имуществом. Мы имеем очень интересный факт, на который историки мало обращали внимания. Это — спо­соб обеспечения первого русского митрополита. Владимир Свя­тославич после крещения Руси, как известно, пригласил из Греции митрополита. Митрополит поставлялся для Киева («...взя у... патриарха у Царьградского первого митрополита Киеву»), Более чем естественно, что местом служения русского митро­полита являлся Киев. Но, как нам известно, первому митропо­литу был дан город Переяславль на Днепре. Совершенно справедливой считаю догадку Голубинского, что Владимир дал митрополиту этот город, «чтобы таким образом сделать его (митрополита. — Б. Г.) своего рода князем»^[174], т. е. чтобы поста­вить его в одинаковое положение с высшей русской знатью, которая без земельных владений тогда уже не мыслилась.

Киево-Печерский монастырь в XI веке владеет селами. В житии Феодосия Печерского приводятся факты, говорящие не только о том, что сел этих было немало, но и о том также, что села эти эксплуатировались, что там для этого сидела монас­тырская администрация. Феодосий перед своей смертью собрал всю братию — «и еже и в селах или на иную кую потребу от- шли» и стал наставлять, «еже пребывати комуждо в порученной ему службе со всякымь прилежаниемь»². Служба в селах, стало быть, обычное дело для братин Печерского монастыря в XI веке. Значит, там велось сельское хозяйство, хотя собственное барское хозяйство было весьма небольших размеров. Села Печерского монастыря были не бедны. Одно нз сел привлекло внимание «раз­бойников». Почему тем не менее монахи этого монастыря дохо­дили иногда до бедственного положения и буквально не зналн, что им придется есть завтра, — разгадать довольно трудно. Возможно, что автор жития Феодосия сообщает факты, взятые из того времени, когда монастырь был еще беден. Но всего ве­роятнее, что автор жития нашел для себя полезным несколько сгустить краски относительно бедности монастыря при жизни Феодосия.

Села в качестве базы существования феодалов в XI веке были настолько обычным явлением, настолько ценились землевла­дельцами, что лишение их приравнивалось, как мы уже видели, к потере источника жизни; иногда это бедствие сравнивается с бедствием потери любимых детей. Феодосий выразил эту мысль совершенно отчетливо: когда ему грозило заточение, он был совер­шенно спокоен н мотивировал свое состояние духа тем, что у него нет сильных привязанностей в мире («егда бо богатество, имению лишениа нудить мя нли дети отлучение или сел опечалуеть мя»).

В рассказе о Печерском монастыре говорится о «пожалова­нии» монастырю князем Изяславом горы в то время, когда села у монастыря уже были; находим также известие о даче боярином Ефремом сел в монастырь.

Итак, для XI века мы имеем достаточно убедительные сведе­ния и о светском и о церковном землевладении. Факты того же рода от XII века значительно обильнее. Все они говорят с не­сомненностью о том, что князья, бояре, церковь, т. е. правящие верхи славянского и неславянского общества, объединенного под гегемонией Киева, были связаны с землей,, хотя богатели далеко не всегда от земли. Тем не менее именно землевладение становилось все более и более важной базой, выделявшей эти

верхи нз массы; оно же давало возможность и всяких иных при­обретений. Дальнейший рост землевладения шел по линии укрупнения землевладения, увеличения числа землевладельцев и изменения формы земельной докапиталистической ренты. В этом отношении XIII—XIV века, конечно, сильно отличаются от IX—XI веков. Меняется также и характер хозяйства и форма эксплуатации зависимого населения. Нисколько не отрицая эволюции в этой области и всемерно ее подчеркивая, я не имею возможности точно датировать ее этапы и сейчас указываю лишь на факты, с которыми не считаться нельзя.

Несмотря на то, что от XI века у нас очень мало данных, говорящих о распоряжении землей, тем не менее, поскольку они все же есть, поскольку частная собственность на землю в IX и в XI веках находится вне сомнения, мы вправе предположить, что землевладельцы своей землей распоряжаются по своему усмотрению.

Это право распоряжения землей сформулировано в Про­странной «Правде», в ст. 91: «О заднице боярьстеи и о дружьнеи. Аже в боярех любо в дружине, то за князя задниця не ндеть; но оже не будеть сынов, а дчери возмуть»^[175]. Очевидно, было время, и может быть не так давно, когда княжеский двор в смысле людского состава жил на иждивении князя. Времена изменились: не только боярство стало классом землевладельческим, но и дружина. Все землевладельцы получили право распоряжаться своей землей. Пространная «Правда» в перечне наиболее частых •> судебных процессов называет и процесс о «ролейной земле»^[176]. Прекрасно и с необычайной для «Правды» подробностью разра- ¹ ботанное законодательство о наследовании земли по завещанию и закону говорит о том же^[177].

Вслед за указанием на то, что бояре н дружинники имеют право распоряжаться своей землей, идет несколько статен в раз­витие этого положения. «Аже кто умирая разделить дом свой де­тей, на том же стоятн...» (ст. 92); «Аже жена сядеть по мужи, то иа ню часть дати...» (ст. 93). «Дом» — это и есть вотчина. Тща­тельность и продуманность разработки этого сюжета говорят о большой заинтересованности землевладельцев в правах на свои вотчнны.

Отсюда следует вывод: 1) количество землевладельцев ра- ■ стет; 2) земля делается все более значительной ценностью; 3) отношение к земле различных классов общества делается более сложным: выявляются черты собственности, характерные для феодального общества.

Это обстоятельство нельзя забывать, несмотря на весь блеск золота, шелков, драгоценных камней и других «сокровищ»,

хранимых в кладовых у «сильных мира сего». В этом случае неизбежно приходят на память слова немецких послов, прибыв­ших в 1075 г. к князю Святославу, приведенные летописцем, правда, со специальным назначением, но тем не менее весьма характерные. Святослав «величался», показывая им свое богат­ство. «Они же видевше бещисленое множьство, злато и сребро и паволокы реша: «Се ни в что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье луче; мужи бо се дошцють и больше сего»^[178]. Пусть оин этого на самом деле и не говорили, пусть летописец сам вло­жил эти слова им в уста, для того чтобы удобнее сделать свой собственный вывод о предпочтительной ценности дружины, — все равно, мысль высказана верная и для того времени весьма характерная. Все эти сокровища действительно лежали втуне. Земельная докапиталистическая рента была скромнее, но зато надежнее мертвых сокровищ, потому что ей принадлежало будущее. Сельское хозяйство мелкого производителя и эксплуа­тация этого последнего крупным землевладельцем во всяком случае были фактом ведущим уже и тогда.

Однако не нужно думать, что в XI веке княжеская, церковная или боярская вотчины уже успели приобрести тот хорошо зна­комый нам образец вотчины, который мы имеем в XIV—XV веках в писцовых новгородских книгах, в духовных завещаниях кня­зей н бояр в договоре Юрьева монастыря с крестьянами Роби- чинской волости^[179] и в других наших источниках XIV—XV веков. Так думать было бы большой ошибкой.

Вотчина XI века отличается от вотчины XIV века и своей орга­низацией, и характером зависимости непосредственных произво­дителей, работающих на своего хозяина-вотчинника, и формой земельной докапиталистической ренты, взимаемой с зависимых от вотчинника людей, и, наконец, своим хозяйственным и поли­тическим значением.

До XV века вотчина в своем развитии прошла большой путь. Но уже самым своим возникновением она сыграла решающую роль в истории сельского населения: 1) она ясно обозначила грань между классом привилегированных землевладельцев и массой сельского населения, продолжавшего жить в своих общинах; 2) владельцы вотчин заняли значительные простран­ства общинной земли и подчинили себе сидящих на этой земле общинников-земледельцев; 3) они же привлекли к себе значи­тельную часть земледельцев, вынужденных покинуть общину, и превратили их в зависимых от себя людей.

Таким образом, оформились три основные слоя сельского населения: 1) крестьяне-общинники, еще ие попавшие под власть феодала; 2) крестьяне-общинники, очутившиеся вместе со своей землей под властью феодала; 3) люди, оторванные от общины, лишенные средств производства, в силу чего оказавшиеся на чужой'земле в качестве зависимой от феодала рабочей силы. Каждый из этих слоев сельского заселения имеет свою особую историю. Непризнание различий в судьбе двух последних разно­видностей сельского населения явилось источником очень многих заблуждений в трактовке всего вопроса в целом.

' Чтобы познакомиться с двумя последними категориями зави­симого от феодала населения, необходимо ближе всмотреться в ор­ганизацию крупной феодальной вотчины на Руси X—XII веков.

2. ОРГАНИЗАЦИЯ КРУПНОЙ: вотчины JX —ХП ВЕКОВ

Совещание Ярославичей — Изяслава, Святослава, Всеволода и их мужей, — на котором рассматривались вопросы, связанные с княжеской вотчиной, оставило нам материал и для суждения об организации древнерусской вотчины. Совещание происходило, повидимому, после смерти Ярослава, т. е. вскоре после 1054 г.^[180]

Мы можем только догадываться о причинах, вызвавших это совещание. Результаты же его налицо. Это так называемая «Правда» Ярославичей.

В Пространной «Правде» имеются указания:, способные про­лить некоторый свет на темные стороны интересующего нас со­вещания князей и их бояр: «По Ярославе же паки совокупивше- ся, — читаем в Пространной «Правде», — сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все, яко же Ярослав судил, тако же и сынове его уставиша».

Здесь как будто довольно ясно указана главнейшая цель совещания. Она заключалась в том, чтобы пересмотреть систему наказаний и окончательно отменить отмирающую месть, и раньше уже поставленную под контроль государственной власти. Эта система действительно была пересмотрена, и месть официально ликвидирована. Остальное все, что было при Ярославе, осталось нетронутым и при его детях. Это очень важное замечание. Весь вопрос, к какой части «Прдвды» оно относится: к древнейшей ли ее части, которую мы не без основания считаем «Правдой», дан­ной Ярославом новгородцам, или же не только к ней. Какое бы предположение мы ни высказали, оно будет одинаково гипоте­тичным. Конечно, «спокойнее» оставить вопрос без ответа, но едва ли это будет лучшим выходом из создавшегося положения.

Мы имели возможность убедиться в том, что киязья н бояре владели земельной собственностью в X веке (несомненно, и раньше). Следовательно, Ярослав застал и в Новгороде и в Киеве княжеские вотчииы уже существующими и, конечно, так^ или иначе организованными. Несомненно, для ведения хозяйства в княжеском именин должны были быть люди: администрация и непосредственные производители различных специальностей.

Особенно много думать об изменении давно налаженного уклада, очевидно, не приходилось, если дети Ярослава оставили тут все основное, «якоже Ярослав судил». Правда, дети его не были в этом отношении совершенно пассивными. Изяслав, например, «судил» убийц своего старшего конюха, которого убилн дорогобужцы. Это было до совещания князей. Судебное решение Изяслава на совещании было признано правильным и вошло в новый законодательный сборник. Убийство дорогобуж- цами изяславова конюха предполагает наличие поблизости к До- рогобужу или даже в нем самом княжеского имения.

Таким образом, мы как будто получаем некоторую ориенти­ровку относительно времени, отображенного в «Правде» Яросла- вичей. Это ие только время Ярославичей, но и время Ярослава, т. е. первая половина XI века.

Так как для нас очевидно, что вотчинная организация сла­галась в течение достаточно длительного времени, то мы ни­сколько не сомневаемся, что данные начала XI века вполне могут характеризовать и структуру тех княжеских вотчин X века, о которых мы имеем сведения в летописях, а также и тех боярских вотчин, о наличии которых говорят договоры с греками начала и первой половины того же, X века, а следовательно, и IX века.

Во избежание справедливых упреков в произвольном поль­зовании хронологически разновременными материалами по­пробуем сначала восстановить основные черты древнерусской вотчины'исключительно по материалам «Правды» Ярославичей.

Центром этой вотчииы является «княж двор» (ст. 38 Акаде­мического списка), где мыслятся прежде всего хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга, помеще­ния для слуг второстепенных, жилища смердов, рядовичей и холопов, разнообразные хозяйственные постройки — конюшни скотный и птичий дворы, охотничий дом и др. '

Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя — боярин-огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины и, в частности, сохранность княжеского вот­чинного имущества. При нем, повидимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений — «подъезд­ной княж»^[181]. В распоряжении огнищанина находятся тиуны. В «Правде» назван также «старый конюх», т. е. заведующий кня­жеской конюшней и княжескими табунами коней.

Все^ти лица охраняются установленной той же «Правдой» удвоенной 80-гривеиной вирой, что говорит об их привилегиро­ванном положении, Это — высший административный аппарат княжеской вотчины. Дальше следуют княжеские старосты — «сельский» и «ратайный». Их жизнь оценивается только в 12 гри­вен. Они, несомненно, люди зависимые. Как распределяются их функции, мы точно сказать не можем, но нх роли в значительной степени определяются содержанием терминов «сельский» и «ра­тайный». Сельский староста, повидимому, выполнял функции наблюдения за населением вотчины, являлся исполнителем рас­поряжений высшего административного ее аппарата. Что ка­сается ратайного старосты, то, поскольку ратай — пахарь, ратайиый — пашенный, у нас неизбежно возникает предполо­жение, что на обязанности ратайного старосты лежит наблюдение за пашней; а так как речь идет о княжом старосте и княжеской вотчиие, то естественно предположить здесь наличие княжеской пашни, т. е. княжеской барской запашки. Данное предположение подтверждается и тем, что эта же «Правда» называет межу н на­значает за ее нарушение непомерно высокий штраф, по штрафной сетке следующий за убийством человека; «А иже межу переорет... то за обиду 12 гривен» (ст. 34). Столь высокий штраф едва ли может относиться к крестьянской меже (за кражу княжеского коня — 3.гривны, за «княжую борть» — 3 гривны). У нас есть все основания признать в княжеской вотчине наличие княжеской пашни.

Эти наблюдения подтверждаются и темн деталями,, которые рассыпаны в разных частях «Правды» Ярославичей. Тут назы­ваются — клеть, хлев и полный, обычный в большом сельском хозяйстве, ассортимент рабочего, молочного и мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются: кони княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры, голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.

Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых пасется скот, княжеские и крестьянские кони.