2017-12-14
259
Любая наша реакция является первоначально ответом на что-то реально существующее, или происходит в результате сложения различных векторных сил. Некоторые из них находятся внутри нас, некоторые —во внешнем мире. То есть любое наше чувство может быть разложено на отдельные компоненты, при этом одни связаны с личностью терапевта, другие являются чистыми реакциями на то, что делает группа.
Очень часто наши чувства являются фактически самообъяснительными. Пациент постоянно опаздывает — мы испытываем раздражение или гнев. Наша группа старается помочь члену группы понять себя — мы испытываем раздражение или испытываем гордость за группу, успех, счастье. Но интересно, что даже более информативными, чем наши реакции, которые психологи считают вполне закономерными, являются именно те, которые вначале кажутся несоответствующими ситуации, незаконными и «неправильными».
Я уже приводил примеры, в которых реакции терапевта, которые, на первый взгляд, не соответствовали ситуации, затем оказывались совершенно правильными. Будучи далекими от необоснованности. Эти реакции после тщательного изучения, приводили терапевта к глубоким открытиям. Гораздо чаще это правило, чем исключение — настолько чаще, что нам приходит в голову спросить себя: «Почему так происходит, что наши реакции, кажущиеся столь беспочвенными вначале, так часто приводят нас к пониманию наиболее важных вещей?»
Особое значение кажущихся неуместными чувств терапевта можно объяснить. Очень часто «неправильные» реакции являются индикатором тех характерологических особенностей, которые обычно не замечаются, и поэтому не корректируются с течением жизни. Менее очевидно, что пациент вызывает именно у нас определенную реакцию. Скорей всего, он точно так же влиял на других годами, а они не понимали этого — и он также не знал этого. Негативные черты сохраняются в той мере, в какой их трудно понять.
О причинах этого сложно что-либо сказать. Если у каждого легко возникает дискомфорт из-за неприятной черты какого-то конкретного человека, то почти наверняка этот человек соответствующе ведет себя, и значит, должен исправиться. Например, мальчик открыто хвастает. Его родители, другие дети, или, в общем, кто-нибудь заставали его врасплох и говорили ему: «Прекрати хвастать». Мальчик, если не прекращал делать это, продолжал хвастать скрыто, вырабатывая более тонкие способы самоутверждения.
Сейчас, когда он вырос, он стал мастером тонкого хвастовства. Из-за неявности хвастовства окружающие отворачиваются от него, сами не зная почему, и, став мужчиной, он постоянно платит за утрату интимности и искренности, даже с теми, кто наиболее важен для него. В группе его приятели реагируют подобно аутсайдерам. Они чувствуют свою малозначимость и какой-то дискомфорт в его присутствии, и мы испытываем то же самое.
Вначале нам может показаться, что дискомфорт в присутствии этого человека безоснователен. Он вежлив, честен и добился успеха. Только испытав достаточно сильный дискомфорт в его присутствии, что, как мы можем заподозрить, вызвано завистью к нему или некоторыми другими нашими собственными нерешенными проблемами, мы поймем, что в действительности происходит. Мы поймем, что он вызвал у нас такие чувства своим тонким самовозвеличиванием, и на следующих занятиях мы научимся специально наблюдать за тем, что он делает, и как он вызывает у нас чувства, которые мы испытываем. Все члены группы держатся от него на расстоянии вытянутой руки.
Наконец, определив и изучив свои собственные, кажущиеся беспочвенными, чувства, мы поймем, как они возникли и почему они вовсе не безосновательны. Выявление их чувств и понимание их причин необходимо и для нас, и для него. Поэтому нам становится легко представить себе, почему его сотрудники и приятели — члены группы — прямо у нас на глазах отвернулись от него. Когда позже он рассказал, что его собственные дети держатся с ним на расстоянии, нам это тоже было понятно.
Мы выявили у него черту, которая была высоко значима для него на протяжении всей его жизни. Именно незаметность ее влияния на людей, способствовавшая нашим затруднениям при анализе его поступков, сделала эту черту такой важной, дала ей возможность долго просуществовать!
В качестве общего правила отметим, что чувства, которые кажутся дискордантными по отношению к событиям, происходящим в группе, заслуживают особого внимания. Само наше побуждение избавиться от любой своей реакции на члена группы, или на всю группу, должно служить для нас сигналом делать противоположное — т. е, внимательно исследовать свою реакцию. Вместо того, чтобы избавиться от реакций, кажущихся нам не соответствующими ситуации, мы должны приветствовать их,
У меня был пациент, который провалился при попытке устроиться на работу и жаловался группе на свои несчастья. Не раз он проходил через серию интервью, уже чувствуя уверенность в том, что его возьмут на работу, но в последнюю минуту оказывалось, что он не подходит по той или иной причине. Иногда случалось так, что, хотя почти все «шишки» давали положительный ответ, последний интервьюер, принимавший окончательное решение, был несправедлив к нему, а его слово было решающим. В любом случае, мяч, казалось, никогда не достигнет цели.
По отношению к нему группа повела себя с явной неприязнью. Несколько человек прямо назвали его неудачником. Один грубо крикнул: «Перестань пить кровь из нас, ты». Некоторые не обращали на него внимания и быстро находили другого собеседника.
Спустя какое-то время я рассердился на них за их «замороженность»-—до тех пор, пока я сам не обнаружил у себя, как ни странно, отсутствие симпатии к этой бедной душе. У меня было не больше симпатии к нему, чем у группы. Но почему? Он ответственно относился к интервью при поисках работы. Казалось, он делал все, что и мы. И все же я испытывал довольно непонятные чувства, как будто бы голос внутри меня говорил: «Кто виноват в том, что происходит с тобой?»
Затем я понял, что моя реакция, наиболее ярко отражающая неприязненное отношение к нему группы, исходит из чувства беспомощности. Он был недосягаем для меня.
И мое чувство беспомощности было сродни тому, как то, которое он испытывал в детстве. Будучи мальчиком, мой пациент приносил домой в дневнике хорошие оценки и ожидал платы: его отец угрожал ему наказанием при плохих оценках. Когда он случайно наносил себе повреждение, отец бранил его за неуклюжесть. Что бы ни случалось плохого в его жизни, его отец все воспринимал как мальчишескую провинность.
Вначале меня удивило, что группа и я сам испытывали к этому пациенту в точности такие же чувства, какие он испытывал к своему отцу. Всеобщее неприязненное отношение группы, как я понял, исходило из безнадежности в установлении с ним эмоционального контакта. Мы были такими же беспомощными, пытаясь добиться его внимания, как и он по отношению к своему отцу.
Он был виновником деморализации группы, ведя себя с нами так же, как и его отец по отношению к нему. Анализируя его поведение, я смог без особого труда обнаружить, он, общаясь с нами, бессознательно играл роль своего отца. Он пренебрегал нами, тогда как мы пытались понять его, понравиться ему, показать, что мы заботимся о нем.
Кто бы из членов группы ни пытался помочь этому человеку, он обращался с желающим помочь как будто со своим нелюбимым сыном. Подобно своему отцу, он мог сказать просто: «Это не годится». Или «Это не работа».
Этому человеку, казалось, просто суждено не дать нам никогда почувствовать, что мы правильно понимаем что-либо или даем нужный совет, подобно тому, как его отец никогда не давал ему почувствовать, что он действительно что-то знал. Используя эти и другие приемы своего отца, он подчинил всю группу, включая меня, мощной силе, делая из нас сообщество нелюбимых сыновей и дочерей.
Но я обладал этим знанием, приобретенным вследствие изучения моих собственных реакций, поэтому моя задача становилась яснее. Среди других моих открытий появилось и понимание того, что он так же вел себя, устраиваясь на работу, он обращался с интервьюерами также, как и отец обращался с ним, заставляя их чувствовать себя малозначительными, и получал отказ как следствие этого.
Однако детали моего общения с этим пациентом менее важны в данный момент, чем открытие, которое я сделал для будущего. Во многих случаях, подобных этому, когда у нас возникла якобы не соответствующая ситуации реакция, то, что мы можем назвать «явно дискордантной реакцией», мы делали значительные открытия.
Топографическая карта психологии показывает, что мы понимаем под действиями, кажущимися в данный момент важными. Мы, почти наверняка, имеем дело с тем, что психоаналитик Эдуард Вейсе еще в 1932 г. впервые назвал интроекцией». Интроекция связана с каким-либо значимым лицом из прошлого человека, сведения о котором присутствую в психике, но никогда не ассимилируют во взрослое Эго. Интроекция функционирует как чувство, аттитюд, голос, побуждающий действовать, как это значимое лицо. Бывает, что побуждает других действовать так, как пациент в прошлом.
В некотором смысле человек становится жертвой этого голоса, живущего по своим собственным правилам. Именно этот голос, или, более научно, интроекция, способствует возникновению у нас и у членов группы диссонантных чувств. Однако, они кажутся такими только потому, что мы реагируем на голос, а не на других людей.
Изучение этих диссонантных реакций побуждает нас выявить этот голос, послушать, что он скажет. Почти всегда, когда мы можем сделать это, мы обнаруживаем, что наши реакции созвучны голосу, и чуть ли не абсолютно не диссонантны.
Дискордантные реакции по своей природе выявляют контрперенос в группе или у терапевта. Когда в группе явно определяется вначале достаточно неопределенная реакция на члена группы, очень маловероятно, что все мы переживаем один и тот же перенос по отношению к этому человеку. Но это и не просто реакция на происходящее в реальности. Трудность в определении сущности того, что мы чувствуем, и почему мы испытываем именно эти чувства к члену группы, создает препятствия, возвращая нас к ситуации нашего собственного прошлого.
Если нам просто нравится или не нравится кто-нибудь, и это все, нам нечего тревожиться по поводу адекватности наших реакций. Кажущаяся неадекватность наших чувств имеет отношение к событиям нашей собственной жизни.
