Культурологические воззрения П. Я. Чаадаева

Тема культуры в русской мысли впервые получает серьезное теоретическое осмысление, начиная с «Философических писем» П. Л. Чаадаева и спора вокруг них между славянофилами и западниками. «Общественно-культурные споры 40-х гг., - полагают В. К. Кантор и А. Л. Осповат, - были в известном смысле реакцией и ответом на вопрос-вызов Чаадаева. В эти годы для многих русских мыслителей проблема национальной культуры становится их личной проблемой. Они ставят себе задачу понять и осознать роль и место России, говоря словами Чаадаева, в общем порядке мира». Или, говоря словами В. С. Соловьева (в его парижской лекции 1888 г. «Русская идея»), - как «вопрос о смысле существования России во всемирной истории».

Мыслитель и публицист, друг А.С. Пушкина Петр Яковлевич Чаадаев (1794 — 1856) родился в дворянской семье, стал офицером лейб-гвардии, участвовал в Бородинском сражении и заграничных походах русской армии в 1813 — 1815 гг., вступив позднее в Северное общество декабристов. Активного участия в заговоре он не принимал, вскоре вышел в отставку и на три года уехал за границу, где познакомился с Ф. Шеллингом и в дальнейшем вел с ним переписку. Контраст между передовым европейским обществом и застойной действительностью России того времени настолько поразил его, что он, вернувшись на родину уже после разгрома декабристов, создает между 1829 — 1831 гг. свои знаменитые «Философические письма».

Первое из них (а всего их было 8), опубликованное в журнале «Телескоп» в 1836 г., произвело эффект разорвавшейся бомбы: это был обвинительный акт против собственного народа, которому приписывались такие пороки, как умственная и духовная отсталость, неразвитость представлений о долге, справедливости, праве и порядке; отсутствие какой-либо самобытной человеческой «идеи», когда, как писал Чаадаев, «ни одна великая истина не вышла из нашей среды». «Народы — существа нравственные, — утверждал он, — точно так же, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру». Общественное мнение в целом было не на стороне Чаадаева. Пушкин ответил ему в письме: «...ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Но Чаадаев и сам неоднократно подчеркивал, что, критикуя Россию, он делал это из высоких побуждений, опираясь на некую общечеловеческую правду и желая родине только блага.

Культурологические взгляды Чаадаева формировались главным образом под влиянием Гегеля и Шеллинга. Он считал, что источником физического и духовного мира был божественный «первотолчок», давший материи движение, а человеку — способность передачи из поколения в поколение всемирно-исторического опыта, направляемого, как и у Гегеля, «всевышним разумом». Чаадаев полагал, что личный интерес и эгоистические устремления ведут человека ко злу, а подчинение общему, объективному, всечеловеческому началу — к нравственному добру, к идеальному общественному устройству, которое будет увенчано установлением «царства Божьего на Земле».

Чаадаев определял культуру прежде всего как духовное образование общественно-исторической жизни. Материальный характер цивилизации (как реально существующей культуры) являлся для него признаком либо еще не родившейся культуры (как в России), либо начавшей вырождаться (как в Северо-Американских Соединенных Штатах). Истинная культура носит чисто духовный характер, что нашло выражение в мире христианском. Причем максимальное выражение этой духовности, по Чаадаеву, имело место пока лишь в католической Западной Европе эпохи средневековья (сам Чаадаев прошел через масонство и исповедовал католицизм). Свою же современность он воспринимал в остро-проблемном плане. Он был убежден, что «в мире христианском все должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведет к этому на самом деле», но был вынужден констатировать, что реальное «социальное развитие», действительный ход исторической жизни народов Западной Европы осуществлялись «как в добре, так и во зле», что протестантизм и реформация вернули мир в «разобщенность язычества». В поисках моста, который бы соединил отступающую под натиском «материальной цивилизации» нового времени христианско-католическую культуру средневековья с земным совершенным строем социальной жизни, идеал которого сформулировала в начале Х1Хв. западноевропейская мысль (Шеллинг, Ламеннэ, Сен-Симон) Чаадаев обращается к России.

Россия, по его мнению, не доросла еще до собственно духовной стадии в развитии ее цивилизации, не вышла из поры «юности» в «зрелый возраст». Она пока не только не стала мостом между Западом и Востоком (к чему была как бы предрасположена географически), но даже не развила «традиций ни того, ни другого», а обратилась за христианским учением «к растленной Византии», только что отпавшей от «вселенского братства», и на этом пути создала лишь гигантскую государственность, поработившую каждую человеческую личность («начиная с самых высот общества и кончая рабом, существующим лишь для утехи своего владельца»). Чем же был мотивирован такой выбор Чаадаева? Во-первых, надеждой на историческую молодость России, благодаря которой на этом «листе белой бумаги» можно записать, не повторяя ошибок Запада и Востока, древнего и нового мира, самые истинные письмена. Во-вторых, уверенностью, что русский народ принадлежит к тем избранным народам, «которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения».

В итоге философско-историческая концепция культуры Чаадаева представляет ее развитие по двум основным руслам, потокам (Восток - Запад) и на двух основных этапах (древний мир - христианская эпоха. Высшими точками развития культуры в христианскую эпоху при этом являются католическое средневековье Западной Европы и будущий совершенный социальный строй христианского мира, связываемый, прежде всего, с вступлением на историческую сцену России.

«Философические письма», особенно первое (остальные были опубликованы много лет спустя после смерти автора), послужили стимулом для полемики между «славянофилами» и «западниками», на стороне которых поначалу выступил Чаадаев. Несмотря на различие точек зрения, славянофилы и западники, по выражению Н.А. Бердяева, были «враги-друзья». Герцен писал: «Мы подобны двуликому Янусу, у нас одна любовь к России, но не одинаковая». Бердяев пояснял: «Для одних Россия была прежде всего мать, для других — дитя».

Несмотря на резкую критику России, доходившую до национального самоотрицания перед лицом процветающей цивилизованной Европы, нельзя, однако, безоговорочно причислять Чаадаева к западникам. В более поздних сочинениях он, подчеркивая необходимость для русских учиться у Европы, критикует отрицательные стороны европейской культуры - хаос частных интересов, индивидуализм, нарастание «груды искусственных потребностей» и т. п.. В духовном облике русских людей он открывает целый ряд качеств, которые, по его мнению, свидетельствуют о «непроявленности» национального духа и должны обеспечить великое будущее России. Это способность к самоотречению во имя общего дела, смиренный аскетизм, открытость сердца, совестливость, прямодушие. Он видит возможность почти мессианских свершений народа, призванного «ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество». Таким образом, и славянофилы, и западники могли с равным правом считать его и своим, и чужим. А революционным демократам была близка резкая критика Чаадаевым крепостничества, самодержавия и русского православия.