Культура эпохи Московского царства

Четвертый, «послемонгольский» этап в истории древнерусской культуры приходится на XVI - XVII века (с 1480 г. до 1698 г.) В этот период с освобождением от монгольского ига происходит и формирование единой общерусской культуры. Московское царство стало наследником (но не преемником) Северо-Восточной Руси, проявляя еще более выраженные восточные черты, византийский утонченный деспотизм в культуре. Византийское влияние в большей степени обнаружилось именно в Московский период русской истории, когда сама Византия уже пала под ударами турок. В это время начала зарождаться новая «евразийская» цивилизация, основой ее интеграции становилась государственность, формирующая (на православно-византийской основе) особый нормативно-ценностный порядок.

Страна переходит с эволюционного на мобилизационный путь развития с особым типом социальных связей, основу которых составляет министериалитет.

По наблюдениям некоторых исследователей, поворотным пунктом в процессе формирования российской цивилизации был социально-экологический кризис XVI в., спровоцированный демографическим ростом, неблагоприятными климатическими условиями, чрезмерной антропогенизацией ландшафта, что привело к кризису технологических основ подсечно-огневого земледелия. В условиях социально-экономического кризиса сработало универсальное правило: если люди сами не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество передает государству право на проведение радикальных реформ. При этом возможен пересмотр некоторых даже фундаментальных элементов системы культурных ценностей.

В конце XV в. в России утверждается технология экстенсивного пашенного земледелия. Следствием выбора между интенсивными и экстенсивными формами экономики в пользу последних стало превращение кратковременного для Западной Европы явления - колонизации и распашки земель - в длительный процесс для России.

Выйдя из леса, русские люди стали сельскими, деревенскими, вовлеченными хозяйственно и ментально в состав соседской общины, а через церковь и государство - в жизнь всего этноса. С этим был связан переход от разорванности общества и культуры на две части - крестьян-полуязычников, жителей лесов, хозяйствующих по технологии подсечно-огневого земледелия, с одной стороны, и христианско-православного мира: князей, церкви, горожан, крестьян ополий, анклавов пашенного земледелия, с другой, - в единое российское общество. Крестьянин оказался перед выбором, но не между свободой и зависимостью, как это было в предшествующую эпоху, а между теми, кому он должен был подчиниться - государству, монастырю или вотчиннику. Как полагают некоторые исследователи, русские крестьяне предпочитали нести повинности в пользу государства, отстаивая свою относительную свободу, и поэтому стремились жить на черных землях.

В условиях социально-экологического кризиса государство присвоило неограниченные права по отношению к обществу. С переходом общества в «мобилизационное» состояние, основу социального развития составили внеэкономические факторы государственного хозяйствования, экстенсивное использование природных ресурсов, принудительный труд, внешнеполитическая экспансия и колонизация, ставшие, по выражению В. О. Ключевского, стержнем всей российской истории.

Экспансия Московского государства привела к ликвидации последнего очага Древнерусской цивилизации - новгородской субкультуры, конвергентной и внутренне открытой для диалога с Западом. Культура Московского царства на практике являлась дивергентной, ориентированной на самоизоляцию. Москва и Новгород в то время в России - это культурные альтернативы. Первая «обрекала» страну на мессианскую культурную исключительность. Вторая показывала путь приобщения к «универсальным» европейским культурным ценностям. Она не была реализована: в конце ХV в. Новгород был присоединен к Москве, а в XVI в., при Иване Грозном, окончательно ликвидированы остатки самобытной новгородской субкультуры. В результате в России утвердился особый тип маргинальной культуры, утративший связь с западноевропейской христианской цивилизацией, но и не ставший частью цивилизации восточной.

Московское царство оказалось единственным в мире православным государством. Южнославянские земли, Византия были захвачены турками. Москва вынужденно стала Третьим Римом (по теория псковского старца Филофея). Общепринятым было понятие «Святая Русь». Проанализировав его употребление, филолог и культуролог С. Аверинцев пришел к выводу, что «за ним стоит … не... национальная идея, не географическое и не этническое понятие. Святая Русь - категория едва ли не космическая. По крайней мере в ее пределы (или в ее беспредельность) вмещается и ветхозаветный Эдем и евангельская Палестина». Здесь вновь проявляется стремление к абсолюту, свойственное русскому человеку.

Уклад жизни Московского царства - восточно-бюрократический централизм, насилие как основной способ функционирования общественных структур, презрительное отношение ко всякой производительной деятельности, неприятие этической легитимизации торговли и купечества - создал особый тип русской культуры, который долгое время сохранялся в России. Победа иосифлян над нестяжателями на несколько столетий утвердила в православной ментальности идеал повиновения и покаяния, вытеснив положительный идеал созидания Нила Сорского, рассматривавшего физический труд в качестве обязательной предпосылки «умного делания», близкого постулатам протестантизма - «молись и работай». Главная цель в христианстве - спасение души - и труд как ценность оказались в российской цивилизации отделенными и противопоставленными друг другу.

Христианскому мировоззрению вообще свойствен традиционализм мышления, а в православии он оказался особенно сильным. И общество, перейдя на мобилизационный путь развития, не перестало быть традиционным (об этом свидетельствует длительное сохранение в России крестьянской общины и артельных форм организации производства в городах). Главным остается социальное целое, а не составляющие его люди; вырабатывается особый тип самосознания и стиль мышления.

Важным элементом в миросозерцании русского человека был традиционализм, религиозный и общинный. Религиозный традиционализм преследовал все нововведения, любое проявление независимости мысли, в особенности скептицизм. Традиционализм общинный выражался в растворении личности в обществе: человек осознает себя не личностью, а частицей целого. Внутри традиционного общества для каждого человека есть только одна ниша, ячейка - та, которую он занимает, и человек ощущает, что вне этой социальной ниши ему нет места в этом мире. Функции, которые исполняет человек в традиционном обществе, определяют его права и обязанности, его неизменный социальный статус. Общество определяет социальную роль каждого человека, который превращается в функцию общества. Для людей традиционного общества чужды идеи изначального равенства и неотъемлемых прав человека, или эти идеи принимают иной вид (равенства всех перед Богом или государством). Человек в традиционном обществе оценивается не как личность, а по тому, какое положение в этом обществе он занимает.

Сила традиционного общества - не в личности, а в толпе. Его единство заключается в том, что у людей нет иного выбора, кроме как принадлежать этому обществу и выполнять предписанные им роли. Традиционный человек идентифицирует себя с обществом. При этом подразумевается, что у него нет никаких желаний, кроме стремления принадлежать этому обществу, поскольку свои интересы он не отделяет от его интересов, а интересы общества делает своими. Единство такого общества – не принцип, провозглашенный, например, властями, а социокультурная установка его членов. Нравственные императивы, нормы социального поведения человека в традиционном обществе определяются в соответствии с этими не общечеловеческими, а корпоративно-общинными ценностями.

Одним из таких императивов стали «чинность», «урядство». Личная жизнь русского человека эпохи средневековья была строго регламентирована «порядком» - правилами, ритуалом, которые соблюдались с момента появления человека на свет и до самой смерти. Согласно правилам, каждый человек (как и любая вещь) должен был занимать свое отведенное ему место в общем «ряду» - порядке общества. Нарушение порядка, «чина» - безобразно, соблюдение - составляет основу «красоты и удивления». Наличие традиционных корпоративных ценностей, следование заведенным правилам было жизненной установкой не только рядового человека, но и элиты общества. Так, феодальная знать в России щепетильно относилась к ритуалам и символам, в которые укладывалась их деятельность и поведение в обществе.

Освещать жизнь так, как полагается, а не передавать действительные события было основным требованием писательского дела в период средневековья. Создавались не реальные образы, а идеализированные, трафаретные. Так князь, с точки зрения летописца, не мог принадлежать самому себе и являлся прежде всего историческим деятелем; если его деяния были направлены на благо общества, государства, то летописец всячески прославлял его, наделяя качествами наперед заданного идеала. Если же деятельность князя шла вразрез с интересами общества, то летописец приписывал отрицательному персонажу все смертные грехи, и набор их также был известен заранее - гордость, зависть, честолюбие, корыстолюбие, «тяжкоумие», сластолюбие, «бяше бо нравы убийца», «пианица» и т.д. Поэтому в русских летописях и других литературных произведениях «свой» князь - «храбр яко барс», «неповторяем языком и выше меры дароподатлив ко всем». «Свой» монах - это всегда «книжник», «непоколебим умом», «долготерпелив на согрешающа безмерно» и «сужаще навсегда праведно». Таким образом, сказать «по ряду» означало изобразить человека или образцом добродетели, или воплощением порока.

Русскому человеку присущ был традиционный стиль мышления. Основным его догматом являлось представление о том, что все таково, каким оно есть и было всегда и, следовательно, по-другому быть не может. Главная задача мышления - не спорить, а находить способы примирения с существующим положением вещей. Даже в самые мрачные века русского средневековья, в годы правления Ивана Грозного, «безмолвствующее» большинство оставалось «безмолвствующим», а всякое «обличение» воспринималось как «юродство» и было следствием подвига юродивого.

Юродство – феномен эпохи Московского царства, эпохи торжества деспотизма и нетерпимости. В Киевской Руси его практически не было (в источниках упоминается только один юродивый XI в. - Исаакий Печерский). Расцвет юродства в России приходится на XV – первую половину XVII века; оно становится русским национальным явлением. В это время ни православный Восток, ни римско-католический мир не знали этого феномена культуры, и иностранные путешественники ХVI – ХVII вв. с удивлением писали о многочисленных русских юродивых. О том, что в России юродство приобретает массовый характер, свидетельствует и тот факт, что несколько десятков юродивых было канонизировано православной церковью.

Юродство становится стилем жизни на всех этапах социальной иерархии. Оно приобретает упрощенные, не столь многозначительные формы, как у истинных юродивых, а больше похожие на лицедейство. Лицедейство, притворное самоунижение, связанное иногда с переодеванием, было характерным, например, для Ивана Грозного. Когда в 1571 г. крымские гонцы, прибывшие к царю после разгрома русских войск под Москвой, потребовали у него дань, Иван IV «нарядился в сермягу, бусырь да шубу баранью, и бояря. И послам сказал: «Видишь же меня в чем я? Так де меня царь (крымский хан) сделал! Все де мое царство выпленил и казну поджег, дати мне нечево царю!». В другой раз, издеваясь над литовскими послами, он надел литовскую шапку на своего шута и велел по-литовски преклонить колено. Когда шут не сумел этого сделать, Иван IV сам преклонил колено и воскликнул: «Гойда, гойда!». Лицедействовал Грозный в политике и по большому счету. В конце опричнины, как описывается в летописях, «произволил» Иван Васильевич и посадил царем в Москве Симеона Бекбулатовича, касимовского хана, потомка ханов Золотой Орды, и царским венцом его венчал. Сам Грозный назвался Иваном Московским и вышел из Кремля, поселился на Петровке, ездил «просто», как боярин, в оглоблях, а как приедет к «царю» Симеону, садится от царева места далеко, вместе с боярами. Лицедействуя, Грозный писал Симеону Бекбулатовичу уничижительные челобитные с просьбой разрешить ему, Ивану Московскому, «перебрать людишек». В переодеваниях Грозного была своя символика. Голландский купец писал об Иване IV: «Когда он одевал красное - он проливал кровь, черное - тогда бедствие и горе преследовали всех: бросали в воду, душили и грабили людей, а когда он был в белом - повсюду веселились, но не так, как подобает честным христианам».

В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным недугом. Это заблуждение: есть юродство природное, а есть добровольное, «Христа ради», и тогда юродство - это пребывание «в подвиге». На Руси оно было специфической формой социально-нравственной компенсации тотальной несвободы.

Юродство, с одной стороны, предполагало аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти, а с другой стороны, требовало «ругаться миру», т.е. жить среди людей и обличать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественные нормы приличия.

Юродивый балансировал на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант «смехового мира», обнаруживающего бессмысленность и нелепость существующих в обществе отношений. Смех как бы возвращал миру его «изначальную хаотичность», «обнажал» неравенство социальных отношений, «вскрывал» их несправедливый и случайный характер. Но разрушая, смех и созидал (в воображении) мир разрушенных иллюзий, мир, свободный от условностей, мир желаний.

Особенность средневекового смеха в том, что человек смеялся над самим собой, над своими злоключениями и неудачами. При этом он «валял дурака», паясничал, но в этом в скрытой или открытой форме присутствовала критика существующего мира, разоблачение несоответствия действительности христианским нормам в понимании юродивого. Своим поведением, «смехом» он показывает, что современный ему мир является лживым, лицемерным, несправедливым, не соответствующим нормам христианской морали. Слова и поступки-жесты юродивого одновременно смешны и трагически страшны. У одних - непонимающих - они вызывают смех, у других - страх своей таинственностью и скрытой значительностью: юродивый, в отличие от окружающих его людей, видит и слышит что-то истинное, настоящее, недоступное простому смертному. Юродивые презирают все земные удобства, поступают вопреки здравому смыслу - во имя высшей правды. Юродство - это тоска по правде и любви, юродивые - обличители всяческой неправды у людей. Объектом их нападок часто становились цари, государственные деятели, которые почти всегда смиренно склонялись перед духовным величием юродства; особенно отчетливо это видно в отношении к ним Ивана Грозного.

Юродство радикально смело, но от него всегда веет религиозным вдохновением, перед которым склоняются все. Сами юродивые в России тоже вдохновлялись идеалами святой Руси, но делали это с полной трезвостъю, обличая все несправедливости действительности. Среди юродивых были и душевно здоровые люди, достаточно образованные, в основном выходцы из церковной среды. Поэтому юродство в России приобретало часто черты выраженного интеллектуального критицизма. Вместе с тем оно всегда было театрально, причем юродивый, исполняя не только роль актера, но и режиссера, руководил толпой, превращая ее в активного участника действа.

Средневековая жизнь вообще отличалась театральностью, так как средневековая культура, и элитарная, и церковная, была «обрядной» и зрелищной, причем человек всегда являлся не только наблюдателем, но и активным участником зрелищ. Народ, писал А. С. Пушкин, как дети, требует занимательности, действия, сильных ощущений; для него и казни - зрелище.

С точки зрения традиционного стиля мышления, мир постоянен и неизменен, и поэтому для его объяснения используются общепринятые стереотипы. Эти объяснения строились не только на основе умозрительных религиозных представлений о мире и месте в нем человека, но и содержали элементы реалистического объяснения событий. Это отчетливо проявилось в эпоху позднего средневековья. Публицистика XVII в. демонстрирует повышенное внимание к человеку, прямолинейные (трафаретные, стилизованные) его характеристики сменяются более глубоким изображением противоречивых свойств его души. Изменяется даже представление о царе как божьем избраннике, получившем власть от прародителей своих, а те от Августа-кесаря. Практика жизни показывала, что царя можно и избрать, и поэтому он несет ответственность за свои деяния не только перед богом, но и перед страной, ее подданными, перед «земством», его избравшим, и его поступки подлежат не только божественному, но и человеческому суду. Условно-символическое отображение действительности постепенно вытесняется реалистическим.

Интересны с этой точки зрения представления о мире и месте в нем человека келаря Троице-Сергиева монастыря, общественного деятеля начала XVII в. Авраамия Палицына, написавшего одно из выдающихся исторических произведений той эпохи «Сказание», которое пестрит традиционными ссылками на вмешательство небесных сил в земную жизнь. Палицын убежден в предопределенности хода событий, в том, что все совершается Богом, он осуждает тех «безумцев», в том числе и царей, что возомнили себя творцами истории. Однако непосредственное вмешательство потусторонних сил в земные дела обнаруживается главным образом в чудесах. Несомненно, это дань традиции, ибо специфика средневекового мировоззрения - это вера в чудеса, и поэтому писатели той эпохи без тени сомнения описывали таинственные явления, а вымыслы, легенды органически вплетались в ткань изложения. Эти небылицы носили определенную эмоционально-нравственную нагрузку, основная цель которой состояла в том, чтоб внушить уверенность в непоколебимость божественного предопределения истории и общественного бытия. Но к теологической интерпретации событий Палицын прибегает не всегда, а лишь когда не может найти их реальных причин, и поэтому, например, стихийные бедствия объясняет грехами людей. В остальных случаях вмешательство Бога в земную жизнь он интерпретирует через деятельность людей, выступающих проводниками Божьей воли. Тем самым вмешательство Бога делается опосредованным и более отдаленным. Небесные силы пользуются земными средствами - прежде всего нравственными качествами людей. Так трактовка событий общественной жизни приобретает нравственно-психологическую окраску, правда, еще с едва различимыми элементами рационализма. В качестве мотивов поступков тех или иных людей выступают совесть и зависть, ярость и лесть, стыд и злоба. Одним из первых к такому объяснению событий прибег еще в XVI в. князь Андрей Курбский. Описывая опричнину Ивана Грозного, он вначале дает традиционное ее толкование: «всеял диавол злые нравы, наипаче же женам их злыми и чародейцами», т.е. объясняет опричнину происками дьявола, вселившегося в жен Ивана IV, которые злыми чарами подвигли царя на безумие. Однако затем Курбский замечает, что дело не только в женах, но и в личных, природных качествах Грозного, и объясняет опричнину, в частности, злым нравом царя.

Для традиционного типа мышления русского человека в эпоху средневековья характерны были также догматизм и авторитаризм. Прежде всего это выражалось в абсолютизации положений и оценок, содержащихся в Библии, тексты которой являлись и для простого человека средневековья, и для писателя непререкаемым авторитетом. Произведения этой эпохи изобиловали ссылками на тексты Священного писания. В них писатель искал аналогии описываемых событий, а простой человек - реальных жизненных ситуаций. Тексты Священного писания воспринимались людьми средневековья аллегорически, в переносном смысле, являлись не только повествованием о подлинных событиях в прошлом, но и аналогами событий современности, дающими образцы морального поведения.

В культуре эпохи Московского царства отчетливо проявлялась «боязнь» западного, католического религиозного влияния и латинской образованности, основами которой были философия и наука. Христианский Запад, первоначально придерживавшийся принципа соборности, постепенно отказался от него из-за воздействия процессов индивидуализации и рационализации личностного сознания, начавшихся еще в период позднего средневековья. Россия же втягивалась то в одну «вселенную», то в другую, примыкая то к западной, то к восточной цивилизации. Московское самодержавие строилось по татарским образцам, заимствованным татарами у китайцев.

Церковный раскол XVII в. стал первым предзнаменованием будущих бурь. Реформы патриарха Никона (1653 - 1656) были направлены на усиление роли Церкви и государства и проводились силовыми методами. В результате возникло старообрядчество, имевшее противоречивый характер и ставшее во главе оппозиции официальной идеологии.

Н. А. Бердяев в «Русской идее» писал, что «раскол XVII в. имел для всей русской истории гораздо большее значение, чем принято думать». Необходимость пересмотра всех церковных обрядов и приведение их в соответствие с греческим богослужебным порядком вызывалось прежде всего стремлением упорядочить обрядовую практику русской церкви в условиях роста религиозного вольномыслия и падения авторитета духовенства. Сближение с греческой церковью должно было поднять престиж Российского государства на православном Востоке, а разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам.

За явлением церковного раскола скрывается глубокий историко-культурный смысл. Раскольники были истинными глубоко верующими, переживали закат Древней Руси как национальную и личную катастрофу, не понимали, чем плох освященный временем старинный уклад, какая надобность в коренной ломке жизни огромной страны, с честью вышедшей из испытаний смуты и крепнувшей год от года. За полемикой обозначились очертания главного спора тогдашней эпохи - об исторической правоте. Одна сторона настаивала на ничтожестве, другая - на величии, на «правде» старины. Третьей стороны не оказалось. Русская духовность, по С. Аверинцеву, делит мир не на три, а на два. Или Христос, или Антихрист, или рай, или ад! Ю. М. Лотман считает, что в русской культуре преобладают бинарные структуры, в критических ситуациях взрывающие всю ее толщу.

Раскол был трагедией народа; он внушал ожидания антихриста. Люди бежали в леса, горы и пустыни, в лесах образовывались раскольничьи скиты. В то же время трагедия повлекла за собой необычайный подъем, твердость, жертвенность, готовность претерпеть все за веру и убеждение. Иногда раскольников оценивают как консерваторов, фанатиков. Но такая однозначность вряд ли верна. Например, по некоторым аспектам протопоп Аввакум оказался большим новатором, чем его противники. Со временем старовер выделился в особый тип русского человека, с культом труда, который иногда сравнивают с протестантской этикой на Западе. Среди русских промышленников капиталистической эпохи доля староверов оказалась весьма высокой. В своей общественной жизни раскольники взяли за основу институт земства с его практикой советов, сходов, выборного самоуправления, сохраняя таким образом демократические традиции народа.