Мишель Фуко (1926 - 1984) – французский философ, теоретик культуры и истории, имел образование психолога. Основал первую во Франции кафедру психоанализа. Известен как представитель постструктурализма в философии. Основные работы – «Рождение клинки: археология взгляда медика», «Слова и вещи: археология гуманитарных наук», «Философский театр», «Жизнь подлых людей» и др. Занимался проблемами языка, письма и автора, психических отклонений, истории европейской культуры. В книге «Рождение тюрьмы» Фуко проводит интереснейшее исследование истории официальных наказаний и казней, которое позволяет осмыслить, что такое власть и в каких формах она себя проявляет.
◘
[…С развитием человечества казни и наказания становятся все мягче и гуманнее.] С мягчение наказания имеет две стороны. Во-первых, наказание «обесцвечивается». Экзекуция из спектакля превращается в часть юридической процедуры. Наказание «теряет сцену», избавляется от зрителей.Общество отныне поддерживает правосудие не любованием страданиями преступника, а моральным осуждением преступления. Власть поддерживает свой авторитет не свирепостью казни, а неотвратимостью наказания. Во-вторых, из казни устраняется момент физического мучительства. Гильотина лишает жизни мгновенно и применяется не к телу, возбуждающему сострадание, а к юридическому субъекту, лишенному права на жизнь — одного из возможных прав. Гильотина олицетворяет необратимость и абстрактность закона. Юридическая революция объясняется не столько торжеством гуманизма, сколько сменой объекта наказания. Это — история современной души перед судом.Компоненты человеческого существа остаются прежними, это — тело и душа.Но изменились курирующие их социальные инстанции. Тело перемещается в центр забот власти, душа же оказывается эпифеноменом «политической технологии тела» и в качестве такового выступает в суде, укрепленном теперь уймой ученых экспертов.
|
|
Власть-знаниепредставляет собой широко раскинутую диффузную сеть. Она не является определенной сферой общества. Масса специфических механизмов, накладывающих на движения тела социальные нормы, выступает как «микрофизика власти». Одновременно из процедур наказания, надзора, ограничения рождается душа — не иллюзия, не субстанция религий и философий, а то, начто действует закон. Это — образование, «соподчиняющее воздействия определенного типа власти и отношение знания...».
В развитии европейского общества можно проследить своего рода историю наказаний. Средневековое дознание на наш взгляд двусмысленно и нелогично. Существует большое количество доказательств вины: прямых, непрямых, посредством рассуждения, совершенно ясных и неполных. Доказать вину можно и в отсутствие подозреваемого, но главное — получить признание от него самого. Но «дело не только в том, чтобы злодеи были наказаны по справедливости. Надо, насколько это возможно, чтобы они сами себя судили и приговаривали», — сказано в юридическом трактате XVI в. Даже если суд располагает неопровержимыми уликами преступления, следствие продолжается. Настойчиво выясняются малозначительные, не относящиеся к сути дела подробности.
|
|
Принцип презумпции невиновности феодальному праву чужд. Подозреваемый вообще не может быть невиновным. Даже за недоказанное подозрение наказывают, хотя и относительно легко (например, ссылкой). Дознание и суд слабо разделены. Следователь приступает к допросу уже, в сущности, зная о виновности подследственного.
В средневековом судопроизводстве, как его описывает Фуко, смешаны несколько моментов. Во-первых, в нем присутствует своего рода поединок между обвиняемым и судьей. Истину, которой располагает дознание, преступник должен «добровольно» подтвердить, тем самым, признав свое
поражение. Если испытуемый выдержал, то магистрат может прекратить разбирательство.
Во-вторых, в расследовании уже содержится наказание. Сознаваясь под пыткой, злодей получает кару за свои преступления. «Судебная пытка к XVIII в. функционирует в этом странном режиме, где ритуал порождения истины идет рядом с ритуалом, который налагает наказание».
В-третьих, признание и кара должны быть наглядными и символическими. Наказание соответствует своей формой преступлению; богохульникам отсекают язык, убийцам — руку, поджигателей сжигают.
Процедура исполнения приговора насквозь театрализована. Казнь — это воспроизведение того света. Каждая деталь в поведении казнимого имеет значение. Тот, кто переносит страдания со смирением, как мученик, не будет отвергнут Богом. Момент истины проявляется и в характере страданий: легкий конец — помогает Бог, ошибка судей, тяжелый — подтверждение злодейства.Все: крики, движения тела, продолжительность агонии — имеет символическое значение.
Пытка внутри судебной процедуры создает реальность того, что подлежит наказанию. Истина(разоблачение преступления) и власть сходятся вместе над телом истязуемого непосредственным, видимым и символическим способом. Экзекуция демонстрирует порядок познания, но и символизирует суверенитет монарха над жизнью подданных, частично нарушенный преступлением. Передаточным звеном между монархом и народом, по словам Жозефа де Местра, является палач. Каждая жертва — камень в фундамент государства. Какое имеет значение, если она невинна? Чтобы изменить подобное отношение к наказанию, необходим иной тип знания-власти.
Призывы к гуманностистановятся перед французской революцией повсеместными. Всеобщее изменение установки, трансформация в области духа и бессознательного? Может быть, но более очевидно и наглядно — попытка приспособить механизмы власти, которые направляют существование индивидов, адаптация и улучшение аппарата, который берет под надзор их повседневное поведение, их идентичность, их движения; другая политика по отношению ко множеству тел и сил, которое называется населением.
Судебная система старого режима, отождествляемая с волей монарха, крайне неэффективна, громоздка, раздута, раздроблена между множеством инстанций.Неразбериха усугубляется созданием новых комитетов, комиссий и вмешательством сверху.
При показательном зверстве судебной расправы эта власть удивительно беспомощна перед разгулом преступности и, кажется, никогда не может или не хочет добиться выполнения изданных ею законов. Королевские ордонансы могли не применяться в течение десятков и даже сотен лет. Взяточничество, мелкое воровство, бродяжничество, самовольный уход от хозяев были условиями существования целых социальных слоев. Поэтому неукоснительное соблюдение законов означало бы осуждение и уничтожение значительной части населения.При феодализме имеется пространство терпимого беззакония и нарушить его — значит встретить сильное сопротивление, мятеж, даже гражданскую войну. Правосудие подтачивается привилегиями, исключениями для сословий и отдельных лиц.
|
|
Буржуазия начинает выступать за судебно-административные преобразования еще до революции 1789—1794 гг. К этому ее побуждает изменение характера преступности:становится меньше грабежей, убийств, но больше финансовых махинаций и других покушений на частную собственность. Феодальный суд защищает предпринимательство плохо и неохотно, у него свои задачи и своя модель общества: государство — это семья, и преступление есть мятеж против отца всех подданных, измена, подлежащая суровому и показательному искоренению. Этот маломощный и дорогостоящий аппарат, способный разве что на ритуальное зверство, должен быть заменен надежным, всеохватывающим и экономичным. Соответственно меняется и модель общественного устройства. Последнее основано на договоре, является системой, вредные элементы из общественного организма должны своевременно устраняться.
Уголовное право видится реформаторам более терпимым к подсудимому (в смысле суровости наказаний), но и более нетерпимым к преступности, более систематичным и регулярным. Власть — это управление всей общественной системой, и ей нужна «калькулирующая юриспруденция».
Новая криминологическая мысль обосновывает следующие принципы борьбы с преступностью:
■ правило минимального количества (преступление совершается из-за выгоды, поэтому его надо сделать как можно менее выгодным);
■ правило достаточной идеальности (для предотвращения преступления достаточно представления о наказании. Объектом правового воздействия является не тело, а дух);
|
|
■ правило скрытого воздействия (профилактика правонарушений должна быть массовой, словно каждый — потенциальный преступник);
■ правило совершенной определенности (каждое преступление должно быть обозначено совершенно четко);
■ правило всеобщности истины (юридическое доказательство оперирует универсальными законами логики и разума);
■ правило оптимального определения (все преступления и типы преступников подобает свести в точную систему);
Искусство наказания должно опираться на технологию представления. К чему пытать? Надо, «чтобы идея мучения была всегда представлена в сердце слабого человека и господствовала над чувством, толкающим его к преступлению», — пишет правовед и просветитель XVIII в. Ч. Беккариа.
Пыточная камера излишня, потому что тело исключено из дознания. Установление истины и справедливости — интеллектуальное занятие, предмет его — сознание. Исполнение приговора также призвано питать любознательный ум и создавать представления. «Публичность наказания не должна вызывать физический аффект ужаса, она должна открывать книгу чтения».
Просветительские требования к наказанию: специфичность и соответствие преступлению, назидательность — были сформулированы французским Законодательным собранием 1791—1792 гг. Юристы-реформаторы не отказывались от публичности, разнообразия и театрализованности наказаний.Наоборот, эти приемы в исполнении приговора были подчеркнуты. Экзекуция символизировала общественный договор и переквалификацию субъекта права, его нарушившего. В этом рационально-дидактичном представлении судороги и крики казнимого неуместны, они возбуждают только грубые телесные аффекты. Зритель же должен понимать и учиться, поэтому приговор должен исполняться с предельной быстротой. Эшафот рассказывает историю преступления, внедряет в сознание свидетелей гражданские ценности и запретительные знаки наказания посредством четкой разработанности языка публичной процедуры.
Лишение свободы в числе универсальных методов наказания у реформаторов не значилось. Длительное заключение рассматривалось ими как проявление тирании, противоречащее воспитательной функции наказания: действия, рассказа, знака и представления. Тем не менее уже в первые десятилетия XIX в. тюрьма стала главным и по существу единственным наказанием за все уголовные преступления, не предусматривавшие смертной казни.Победил англо-американский путь тюремного преобразования пенитенциарной системы. Он соединял суровую дисциплину и наставления в духе протестантской морали. Аппарат коррекции состоял в нем из системы строго регламентированных механических действий. Заключенный принуждался к навыкам, которые в конце концов заучивались до автоматизма.
Таким образом, к концу XVIII в. имелись три способа наказания:
■ старый, основанный на монархическом праве, с ритуалом пыточных отметок на теле поверженного врага и с нерегулярным, показательно-символическим соблюдением законов;
■ новый, превентивно-коррекционный, просветительский. С процедурой пересоздания субъекта права, со знаковым управлением представлениями, с душой как объектом права;
■ новый, превентивно-коррекционный, утилитарный. С индивидом, принуждаемым к немедленному подчинению, с чертежом дрессируемого тела и системой воспитательно-тренировочных упражнений.
Перед нами три технологии власти. Одна отмирает в силу архаичности. Другая не прижилась. Третья оказывается в струе социально-экономического развития европейской цивилизации.
Порядок управления телом, концентрированно использованный англосаксонскими пенитенциариями при возведении тюремной системы, повсеместно вызревал на Западе с XVII в. Человек-машина — антропологический проект, а также психокультурная реальность нового времени — создан совместными усилиями власти и науки.
Автоматы, которыми так увлекаются в это время, — одновременно механические устройства, научные модели и образы послушного, выдрессированного исполнителя.
Дисциплина появляется, когда подчинение соединяется в одном отношении с полезностью: чем выше подчинение, тем больше полезность, и наоборот. Самые грубые формы насилия отмирают, а взамен повсеместно распространяется позитивное принуждение, действующее «микрофизически», в каждой клетке человеческого отношения, в каждом движении окультуренного тела. Дисциплина проникает в психофизиологию и пересоздает ткань культуры на позитивных и утилитарных началах. Человеческое тело входит в машину власти, которая его изыскивает, расчленяет и воссоздает.
Дисциплинарное первоотношение множественно прорастает по всей массе культуры, порождая такие несходные, на первый взгляд, институты, как регулярная армия, школа, больница, мануфактура, тюрьма.Дисциплина проникает в индивида столь глубоко, что становится правилом его жизни, основой личности.
Приемы контроля над населением разнообразны.
Индивид прикрепляется к своему физическому и социальному месту. В отличие от стратификации предыдущих эпох, человек нового времени помещен в поле абстрактных, количественных определений. «Искусство разделения» тасует индивидов по рабочим местам, функциям, позициям. Неконтролированные распределения человеческого материала ликвидируются. Человек заключен и локализован в интеръере казармы, мастерской, школьного класса, тюремной камеры, больничной палаты.
«Речь идет о том, чтобы установить присутствие, знать, где и как находить индивидов, налаживать одни коммуникации и прерывать другие, уметь в любой момент надзирать за поведением каждого, оценивать, одобрять, измерять качества или достоинства. Дисциплина организует аналитическое пространство».
Ошибочно видеть в новоевропейской дисциплине самоцельное стеснение органики. Такой подход характерен для традиционной культуры: время, принадлежащее Богу или господину, нельзя тратить для собственных забот и услаждений. В новое же время органические потенции человека интенсивно используются.
Надзор постоянно совершенствуется. Система мануфактурного контроля иная, чем на фабрике. Там — принимают продукцию, здесь — управляют производством. Управление является частью производственного процесса. Надзирают не только на предприятии. В школе надзор становится частью обучения. В помощь учителю из учеников назначаются «офицеры», «интенданты», наблюдатели.
Могущество государства теперь определяется тем, насколько оно все видит и знает. Создается всеохватывающая, анонимная сеть осведомителей.Система надзора работает, как машина.
Нормализующая санкция постоянна (непрерывные микропорицания за опоздания, промедления, небрежность). Она коррективна. Находится в паре с поощрением. Она точечна, измерительна, как журнал со школьными оценками.
Нормализующее наказание действует в толще социальной ткани и воспринимается как естественное проявление человеческого общежития. Более явно власть проявляет себя в осмотре (examen).
Французское «ехатеп» имеет и другое значение, тождественное русскому «экзамен». В осмотре-испытании власть объективирует себя для индивида, показывая, что тот находится под ее надзором. Экзамены вводят испытуемого в мир документации, описывая его по определенным правилам. Жизнь оказывается материалом для делопроизводства. В архиве кипит работа по кодифицированию и формализации индивида. Хранилище документов состоит из «дел». В них учет жизни государственных служащих, преступников, сумасшедших ведется, как раньше хроники королей. Перечень санкций, поощрений, мер, примененных к герою административного сюжета, перемежается с научными характеристиками его личности и организма.
При феодализме о низах вспоминают лишь тогда, когда игнорировать их уже невозможно. В случае «нисходящей индивидуальности» власть занята преимущественно «низами»: ребенком больше, чем взрослым, сумасшедшим — больше, чем нормальным, преступником — больше, чем законопослушным.
Не каждому человеку доведется попасть в «ненормальные» или правонарушители. Но каждый проходит через школьное обучение, медицинские процедуры, служебные санкции и поощрения, т.е. подпадает под нормализующие воздействия власти. Это — дисциплинарная подоплека прогресса индивидуальности в новое время. Власть идет рука об руку с наукой. Последняя открывает момент аномальности в каждом человеке. Открытие бессознательного, невротических тревог и фантазмов, комплексов, заложенных детством, вводит нормализующее воздействие в само понятие научно-гуманитарного метода. То, что называется индивидуальностью, создается совместным движением обоих рычагов власти-знания.
Трудно найти специальный общественный институт, который поддерживает дисциплину. Ведь дисциплина — это универсальная технология власти, она везде: в семье, школе, на фабрике, в больнице.Этим новое время отличается от средневековья, когда власть преимущественно запретительна и действует как бы отдельными анклавами. Теперь власть накрепко связана с позитивным, продуктивным началом и поэтому воздерживается от демонстративного насилия.
Полиция, которая имеет наиболее явные дисциплинарные функции, отличается от старой королевской полиции тем, что большую часть работы проделывает незаметно. Чем меньше о ней вспоминают — тем лучше.
Проникая в экономику, государственное управление, воспитание и другие сферы, дисциплина вытесняет оттуда старую технологию власти по причине своей универсальности, эффективности, дешевизны. Выступая в роли «мягкого», гуманного воздействия, дисциплина устраняет расточительные повадки старого режима в обращении с «человеческим материалом». Таким образом удается включить массы людей в производство и гражданские отношения буржуазного общества.
…Вернемся немного назад, к средству контроля, называемому экзаменом. Первое его значение — осмотр, второе — проверка, третье — изучение. Познавательной опорой постоянно следящей власти являются науки о человеке. Они оформляются в XIX в., чтобы систематизировать дисциплинарные практики и направить их в новые области. На долю человекознания выпадает специфическая задача составления «досье» на человека. Человек традиционного общества зачастую не знает даже даты своего рождения, не говоря уже о росте, весе и других параметрах. Чтобы получить вышколенного работника и законопослушного гражданина, «стыковать его с другими наподобие хорошо действующей машины, необходимо расписать его на характеристики, составить на него анкету. Человекознание принимается за составление такой анкеты. Демография разделяет индивидов по возрасту, полу, семейному положению, антропология измеряет его тело, социология описывает его место в обществе, на долю психологии достаются интимные и тонкие пункты…
Текст печатается по изданию: Foucault, M.Surveiller of punir. Naissanse de la prison / Paris: Gallimard, 1975. – Фрагментарный перевод и реферирование В.А. Шкуратова // Культурология: Учебн. пособие для студ. высш. учебн. заведений / Под. ред. Драча. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. – С.520-539.