Глинская Пустынь в Тбилиси

 

Глинская Пустынь... Какое прекрасное, отдающее чистым тонким фарфоровым звоном сочетание. Глинская – живое сердце православной монашеской жизни. В свое время она славилась, не меньше Оптиной, своими знаменитыми на всю Россию старцами. А после того, как враги Православия закрыли и разорили Оптину Пустынь в 1942 году, Глинская Пустынь еще девятнадцать лет несла миру свет Христовой правды.

Глинская стояла на рубеже России и Украины и числилась за Курской губернией, но рачением Никиты Хрущева, с частью русских земель отошла в Сумскую губернию Украины.

Она возникла в XVI веке по милости Божией Матери, через ее чудотворный образ Рождества Богородицы, явленный в лесу на сосне. Вокруг этого образа и стала расти Глинская Пустынь, в которой к концу XIX века было 5 храмов, 2 скита, 4 домовые церкви, 15 корпусов для насельников монастыря, 8 корпусов гостиницы для богомольцев, трапезная, прачечная, больница с аптекой и многочисленные хозяйственные постройки, в том числе: 4 водяные мельницы и дом трудолюбия для сирот-мальчиков. Насельников в обители – более четырехсот. Это был мощный оплот Православия на южных рубежах России. После революции, сатанинской злобой безбожных властей, Глинская Пустынь была буквально сметена с лица земли. Даже монастырское кладбище было уничтожено, кресты с могил повыдерганы.

Между прочим, уничтожить православное кладбище, сравнять его с землей было разлюбезным делом советских властей.

Я сам родом из Иванова-Вознесенска. Все мои предки упокоились в могилах под крестами на кладбище в Хуторово. И милая добрая бабушка Олимпиада Ивановна, и дед Василий Матвеевич, и прадед Матвей Иванович Сурин – купец первой гильдии, снабжавший Иваново дровами и имевший магазин музыкальных инструментов, строитель храмов, богаделен и ночлежных домов. На старости лет он раздал богатство и удалился спасать душу в Куваевский лес, где одиноко в келье пустынножительствовал лет десять, читал толстую славянскую библию, молился ночами, стоя перед аналоем и иконами. Один отбился от разбойников, которые полагали, что купец прячет в келье кубышку с золотом, и наконец мирно предал дух свой Богу.

Так вот, коммунистические власти взяли, да и снесли Хуторовское кладбище и на костях православных покойников построили завод Торфмаш, как будто не было другого места. Ивановская область не карликовое государство Лихтенштейн, слава Богу, – земли там много. Так нет же, кладбище сравнять и на его месте построить новый советский завод, и точка!

Но вернемся к Глинской Пустыни, которая духовно окормляла Восточную Украину и Южную Русь до 1922 года. Потом начались гонения на Церковь. Гонения пострашнее Диоклетиановых и Нероновых. С дикой сатанинской злобой комсомольцы разрушали монастырь, его церкви, хозяйственные постройки, загадили колодцы, рубили иконы, сжигали богослужебные книги. Разрушили даже каменную ограду монастыря. Монахов разогнали, кое-кого к стенке поставили. Так закончила свое существование знаменитая Глинская Пустынь. Но все же она жила в своих бывших обитателях.

В 1942 году монастырь открылся вновь, немцы-оккупанты не препятствовали этому…

Опять собрались старцы во главе с игуменом о. Нектарием, который, живя вблизи, в надежде будущего открытия монастыря, собирал иконы, книги, облачения. Надо было начинать все сызнова, создавать Глинскую Пустынь – сиречь школу Христову, которая придерживалась строгого афонского устава. Вновь открытая обитель продержалась 19 лет до 1961 года, когда новая волна государственной антицерковной политики опять захлестнула и смела этот славный оазис Православия.

Все 19 лет об обители ни разу не обмолвились в печати, и народ узнавал о ней друг от друга. И ехали, и шли люди туда за словом Божиим, за наставлением старцев со всей России и, особенно, из Москвы и Ленинграда. После первого закрытия обители мантийный монах о. Зиновий уехал в Абхазию, где прошел все степени духовного послушания в монастырях и приходах Сухумской епархии, вплоть до высокого сана митрополита Грузинской патриархии. Вот к нему-то, под его митрополичий омофор и стали собираться монахи-изгнанники Глинской Пустыни. Их было немало, одни ушли в горные скиты Абхазии, другие рассеялись по приходам, но старцы держались около митрополита Зиновия в Тбилиси, дневали и ночевали при русском соборе во имя Святого Александра Невского. Они были очень почитаемы не только русскими, но и грузинами, люди нескончаемым потоком шли к ним за советом и утешением. Я знал некоторых из них, и особенно схиархимандрита отца Андроника (Лукаша).

Это были 60-е годы. Я работал в те времена врачом в далеком горном селении Южной Осетии. По всей автономной области усердием обкома КПСС не было ни одной церкви, ни одного священника. А душа-то просила церковной службы, исповеди, причастия.

Одна только была отрада и утешение – это библия. Книга редчайшая в те годы, подаренная мне архиепископом Крымским Лукой (Войно-Ясинецким). И вот время от времени я собирался в дальний путь в Тбилиси, где был русский собор Святого Александра Невского – средоточие русской православной жизни в Грузии, где правил и окормлял все русские приходы Грузии и Армении владыка Зиновий, которого до сих пор мне как-то не пришлось видеть. Я съездил в райцентр Знаури и взял у главврача разрешение отлучиться на несколько дней – врачебный участок надолго оставлять было нельзя, все могло случиться, а врача-то на месте нет! Но Господь охранял и меня, и моих подопечных и споспешествовал в моей поездке.

За многие годы без меня ничего плохого не случилось. И – слава Богу!

И вот, основательно потрясшись и покрутившись по горным дорогам, к вечеру я приехал в Тбилиси. Что за чудный город! Само-то имя его говорит, что он теплый. И теплый не только климатом, но и своим сердечным и благожелательным отношением. Там я не встречал нашего традиционного советского хамства, равнодушия, черствости и недоброжелательности.

И, если я был чем-то огорчен, озабочен, угнетен или в растерянности, люди как-то очень тонко чувствовали это, подходили и расспрашивали, предлагали помощь. И так было по всей Грузии, и особенно в центральной ее части – Карталинии.

Однажды в небольшом городке Хашури зашел я в столовую пообедать. В столовой было почти пусто. Где-то вдали сидел и тоже обедал толстый милиционер с красным лицом и широкими черными усами.

Я доедал свой суп-харчо, как вдруг ко мне подошел официант и поставил передо мной бутылку белого вина. «Я не заказывал вина!» – «Это тебе прислал вон тот человек, – официант мотнул головой в сторону милиционера, – он сказал: “Я вижу, что молодой человек кушает харчо и такой скучный, и вина у него нет. Отнеси ему вино с нашего стола”».

Я посмотрел на милиционера, и он с улыбкой закивал мне своей головой.

В Тбилиси я пересел в другой автобус и поехал в Кахетию поклониться мощам святой равноапостольной Нины и навестить своего духовного отца – пустынника Харалампия. Пробыв там день, я к вечеру вернулся в Тбилиси. Было уже довольно поздно, и мне пришлось заночевать у знакомых осетин. Утром на трамвае быстро добрался до собора. Вокруг собора ходили, сидели в ожидании начала службы истинно русские люди. Я и раньше обращал внимание, что чем дальше от коммунистических центров, тем яснее, спокойнее и приятнее лица, тем проще и естественнее люди одеты, тем спокойнее их разговоры, и нет в них хмурой напряженности.

А собор-то какой благодатный, прямо как будто его перенесли из Шуи или Мурома. Эх, думаю, вот она, Русь-матушка!

Надо поспрашивать народ: где бы повидать владыку Зиновия?

Вижу, у церковной ограды стоит старый монашек, стоит и разговаривает со старушками в белых платочках. Пойду – расспрошу. Подхожу ближе: монашек сухой старенький. Одет неважно: на голове поношенная скуфья, ряса серенькая потертая, на ногах лапти. Стоит, опирается обеими руками на посох.

Эх, думаю, какой-то пустынник с гор из бедного скита. Слушаю, перебивать неудобно. Разговор шел за жизнь. Старушка жаловалась, что зять пьет горькую и ее обижает. Старичок-монах наставлял ее, как приняться за дело, чтобы отвадить зятя от пристрастия к хмельному.

Я дождался окончания разговора и обратился к монашку: «Простите, Христа ради, где мне найти митрополита Зиновия?» Старичок посмотрел на меня ласково своими ясными добрыми глазами и тихо сказал: « Митрополит Зиновий – это я». Ну, я так чуть и не повалился от удивления! « Владыка, это Вы!»

Я видел наших ленинградских митрополитов в черных шелковых рясах, в белых клобуках, с алмазными крестами, с драгоценными посохами в руках, как их с почтением принимали из черной лакированной машины, вели под руки в храм со славой колокольного звона, через строй подобострастно склонившихся священников, а они милостиво, обеими руками, раздавали народу благословение. А тут бедный старенький монашек с посохом и в лаптях.

Это был старец-святитель Зиновий-митрополит. Это про него сказал Патриарх Грузии Илия II: «Владыка Зиновий является великим святителем Православия, носителем Божественной благодати, и источающееся отсюда не земное, а небесное тепло собирающее вокруг него столько духовенства, столько верующих…»

Юношей в семнадцать лет он пришел и был зачислен в Глинскую Пустынь еще в 1912 году. Он смиренно трудился на самых тяжелых послушаниях. Однажды, забредший в пустынь юродивый, взглянув на смиренного, перепачканного на огородных работах землей послушника, закричал: «Это – большой человек, я недостоин стоять около него, это – святитель, архиерей».

В 1914 году его призвали в армию, и он попал на самый тяжелый участок фронта в Белоруссию в Пинские болота. От постоянной сырости он заболел и был определен в конвойную роту.

В 1917 году он вернулся в монастырь и принял монашеский постриг в день Благовещения. В 1922 году после упразднения Глинской Пустыни инок Зиновий уехал в Абхазию. Уже будучи иеромонахом, он был настоятелем храмов, а когда храмы закрыли, ушел в горы и стал пустынником. Но советские власти нашли и разогнали пустынников. О. Зиновий стал странствовать по греческим селениям, отрабатывая хлеб и ночлег.

В 1936 году отца Зиновия арестовали и отправили на строительство Беломоро-Балтийского канала, а потом переправляли из лагеря в лагерь. По возвращении в Грузию он прошел все степени церковной иерархии и дошел до степени митрополита Грузинской Патриархии.

Вот перед таким святителем стоял я, онемев, уставившись на лапти.

Старичок засмеялся тихим серебристым смехом.

– Что, лаптям удивляешься?! Нас, духовных, всех к старости ноги подводят. На службе, на молитве стоим долго, вот ноги-то и прохудились, болят. А в лаптях-то, ой, как хорошо, ногам-то. Я специально заказываю духовным детям своим. И везут мне лапоточки из России, с Украины, а здесь, в Иверских землях, лапти не знают. А у тебя, чадо, какое дело к митрополиту Зиновию?

– Я, Владыка, – врач из Знаурского района, был у мощей святой равноапостольной Нины, останавливался в келье у пустынника старца Харалампия.

– А-а-а! Харлампушка, знаю, знаю Божьего человека. Жив еще?!

– Да, жив, – говорю, – вам, Владыка, лицеземный поклон от него. Вот свечи душистого цветочного воска, вот банка меда с горных полян, вот – серебряный Крест-мощевик, что хранился у него, оставлен до времени батюшкой архимандритом Андроником с Глинской Пустыни.

– Ну, спаси Господь, прямо-таки дары волхвов. Крест приму, давай его сюда.

Владыка бережно взял крест и прижал его к губам.

– Ну, свечи отдай в храм в алтарь, мед отнеси на братскую трапезу. Пока служба не началась, иди отдохни в часовню, что за алтарем храма, там вся наша братия из Глинской Пустыни: о. Андроник, о. Серафим, о. Филарет. Отцу Андронику скажи, что принес святые мощи, которые он оставлял на сохранение у Харлампушки. Потом ступай отслушай литургию, а после приходи ко мне на обед в келию.

– Благословите, Владыка!

Благословившись, я пошел в часовню около собора. Там на лавках вдоль стен сидел целый собор старцев монахов.

Глинская Пустынь в Тбилиси. Это были знаменитые и чтимые народом старцы Глинской Пустыни: Схиархимандрит Андроник (Лукаш), архимандрит Модест (Гамов) – последний настоятель Пустыни, Схиархимандрит Серафим (Романцев), иеромонах Филарет (Кудипов). У последнего я окормлялся, когда приезжал в собор Александра Невского. Иеромонах Филарет представил меня, и я подошел к каждому старцу под благословение. Старцы были несколько сумрачны, только один батюшка Андроник был весел, улыбался, прищурив глаза, теребя свою раздвоенную бороду.

Да, еще я обратил внимание на сидящего у двери здоровенного русого парня, румяного, губастого, с большой свежеоструганной дубиной в руках. О. Андроник говорил этому парню:

– Ну что ты разнюнился, чадо! Ну, большое ли дело – милиция продержала тебя две недели в клоповнике: меня больше держали, и то я не обижаюсь. В 1915 году: три с половиной года в плену у австрийцев – раз, в 1923 году большевики сослали меня на Колыму на пять лет, да, на пять годков, а за что?! Пришла ко мне раз прихожанка, плачет, что все церкви закрыты, колокола перестали звонить, и я ее утешил: «Бог даст и зазвонят». Кто-то услышал и донес. Это – два! В 1939 году опять был осужден и сослан в лагерь на Колыму. Страшное дело: полярный холод, голод и тяжкие работы. Смерть нас так и косила. И был я там почти десять лет. Это – три!

– Батюшка Андроник, прости меня, прости, Христа ради. – Парень повалился в ноги батюшке.

– Вставай, орясина, Бог простит! И чтобы более не унывать!

Иеромонах Филарет впоследствии говорил мне, что душа о. Андроника, очищенная многими скорбями, была преисполнена благодатных даров Святого Духа, и батюшка имел от Бога дар видения внутреннего состояния человека и знал, каким путем вести каждую душу ко спасению.

Затем у меня с ним состоялся разговор:

– Батюшка Андроник, меня тяготит и преследует страх за содеянный грех в том, что я, шесть лет работая в больнице паталогоанатомом, вскрывал трупы умерших. Как мне искупить этот грех?

– Это не грех, – сказал батюшка, – ты это делал для пользы живых, поучая врачей и показывая их ошибки в диагнозе и лечении. А потом, трупы наши – это все равно, что дрова. Все одно идут в землю в бесчувствии и превращаются в персть земную до страшного суда, когда мы все получим новое тело. Как сказал Апостол Павел: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное. Сеется в уничижении, восстает в славе».

Батюшка Андроник как-то ласково поглядел на меня, взял меня за руки и сказал:

– А ты ведь наш и со временем тоже станешь монахом.

Гулко зазвонили соборные колокола, мы встали, перекрестились и пошли в храм Божий.

Напоследок скажу, что, как и в Глинскую Пустынь, не прерываясь, шел народный поток к праведным старцам, так и после закрытия Пустыни со всей страны шли и ехали к ним, в либеральную по тем годам, Грузию, чтобы припасть к источнику живой веры Православной. К глинским старцам Христовым.

За обедом Митрополит Зиновий посадил меня рядом. Я расспрашивал его о пустынниках Кавказских, об их жизни. А он, в свою очередь, осведомился, есть ли пустынники в России? Я ему сказал, что у властей в России длинные руки, и они такие дела пресекают, но в глухих и отдаленных местах Сибири и Урала и еще Горного Алтая пустынники есть, но больше их из старообрядцев, и есть даже целые потаенные скиты. Владыка одобрительно покивал головой:

– Старообрядцы – это наши заблудшие братья, но и они славят Христа и Божию Матерь, и слава Богу, что в Тайге есть искры христианской жизни, и они там не корысти ради сидят, а души спасают свои, да и за весь наш грешный мир молятся.

И еще я спросил Владыку: что бы это могло означать, что день полного снятия блокады Ленинграда, 27 января, совпадает с днем памяти Св. Равноапостольной Нины – Просветительницы Грузии и другини Божией Матери.

Владыка задумался, осенил себя крестным знамением и сказал:

– Многие народы оплакивали и скорбели, молились и помогали, как могли, осажденному и гибнущему населению Ленинграда. И Митрополит Гор Ливанских Илья Салиб ушел в затвор и, наложив на себя пост, 40 суток провел в молении в пещере, и ему было явление Божией Матери, которая ему сказала, что пока власти России не снимут цепи и оковы с церкви, до тех пор победы над врагом не будет. Потому что на страну нашла не просто военная сила Германии, а сила демоническая. В основе всего злодейского плана нападения на Россию были тайные языческие и оккультные доктрины сатанистов Востока – Гималаев и Тибета.

И, когда, наконец, Сталин, как бывший студент Духовной семинарии, понял это и освободил Православную Церковь, вот тогда и сатанинские полчища покатились обратно на Запад. Все жалели ленинградцев. Даже казахский акын мусульманин Джамбул прислал в осажденный город свои чудные стихи: «Ленинградцы – дети мои». В это же время и мне под утро в тонцем сне привиделось, как св. Нина предстоит перед престолом Божиим на коленях и молит Господа пожалеть и помочь страдающим людям осажденного города одолеть врага и супостата. И при этом из ее глаз по щекам катились крупные, величиной с виноградину, как бы хрустальные слезы. Я это растолковал, что Божья Матерь дала послушание св. Нине быть споручницей этому осажденному городу.

Издревле на Руси было принято, что в день какого святого одержана победа над врагом, значит, этот святой и способствовал ей.

И посему жители Санкт-Петербурга, в знак Божией милости к ним и в знак признательности св. Нине за ее предстательство пред Господом, в каждом храме города на Неве должны иметь образ св. Нины с соответствующей надписью в память полного снятия блокады, чтобы потомки помнили и знали о наших скорбях и радостях. Ну, а если и храм созиждут в память св. равноапостольной Нины и всех мучеников блокадных, то благо будет им и потомкам их.

И вот по прошествии многих лет, когда я из Грузии вернулся в Санкт-Петербург,  в один из дней я пошел в часовню блаженной Ксении на молебен, а после зашел в Смоленский храм. И там увидел икону св. равноапостольной Нины с дарственной надписью в память снятия блокады. Исполнилось то, о чем говорил митрополит Зиновий. Но, к сожалению, исполнилось пожелание святителя пока только в одном храме Петербурга. В том благодатном храме, который строила по ночам своими ручками св. блаженная Ксения Петербургская.