Структурная модель психотравмы

Поскольку психотравмы бывают разные, нам нужно их диффе­ренцировать. Классический подход специалистов в данной области раз­личает монотравму, то есть однократное событие вроде автокатастро­фы, и длительные травмирующие ситуации, например, многолетнее нахождение в тюрьме, сопровождающееся пытками.

Ведутся споры относительно понятия комплексной травмы, ко­торая может возникать у детей, переживающих насилие в семьях. В этом случае следует говорить скорее о «травме развития».

Ещё несколько лет назад я разработал классификацию, которая объединяет множество причин травматизации людей в следующие ка­тегории:

• Экзистенциальная травма: здесь речь идёт о жизни и смерти, например, когда мать пытается сделать аборт. В этом случае для ребёнка важно вытеснить свой страх смерти и перейти в застывшее состояние, чтобы не умереть от состояния пере­возбуждения.

• Травма потери значимого человека: когда умирает ребёнок, это смерть наносит психическую травму его родителям. А ре­бёнок получает травму, если рано теряет своих родителей. Самым тяжёлым переживанием травмы становится боль от утраты, которая появляется снова и снова и которую трудно унять. Поэтому психика человека создаёт иллюзию воссоеди­нения с любимым человеком в «ином мире».

• Травма любви: поскольку каждому человеку нужен тёплый контакт и забота матери, для ребёнка невыносимо их отсут­ствие. Отец, отвергающий ребёнка, тоже наносит ему травму любви. По моему опыту, пострадавшие от травмы любви выра­батывают шесть стратегий выживания:

- Они всю жизнь борются за недополученную родительскую любовь;

- Они идеализируют своих родителей;

- Они идентифицируются со стратегиями выживания и посла­ниями своих родителей;

- Они пытаются помогать своим родителям и спасать их;

- Они соединяются с травматичными чувствами своих роди­телей;

- Они игнорируют свои собственные психотравмы.

• Травма сексуальности-, если человек против своей воли под­вергается сексуальной стимуляции и принуждается к дейст­виям сексуального характера, это становится таким сильным вмешательством в его общую идентичность, что ему прихо­дится вытеснять связанные с этим чувства боли, предатель­ства, унижения, ощущения невыносимой боли, злости, стыда и отвращения. В большинстве случаев проис­ходит почти полное отделение функции Я от телесных ощуще­ний. Ярче всего это проявляется в феномене так называемой «анорексии». Пострадавшие хотят совсем избавиться от сво­его тела, потому что с ним связана потребность в телесном контакте, которой пользуются агрессоры. Разделение тела и человеческого Я приводит к тому, что пострадавшие даже пос­ле многолетней терапии не уверены в том, случилось с ними сексуальное насилие или нет. Даже когда множество фактов указывают на сексуальную травму, полученную в детстве, они не могут до конца поверить в это. Часто они находят выход в том, что начинают думать, что «переняли» ощущение сексу­ального насилия от матери, то есть неосознанно идентифици­руются с её эмоциями. Стыд в результате сексуальной травмы так велик, что даже однозначные телесные симптомы (воспа­ления половых органов, боль в нижней части живота при сек­суальных контактах, сильные боли в анальной области и т.п.) не позволяют человеку до конца принять факт сексуальной травмы.

• Травмы системных отношений: в этом случае человек нахо­дится в системе, для которой характерны прежде всего отно­шения жертва-агрессор. Это может быть родительская семья, деревня, в которой человек вырос, предприятие, на котором он работает, или вся страна, гражданином которой он явля­ется. Тот, кто живёт в таком сообществе, либо является жер­твой насилия, либо сам совершает насилие, а в большинстве случаев и то, и другое одновременно. В таких системах дети уже в раннем возрасте становятся агрессорами в отношении своих братьев и сестёр, товарищей по играм. На психическом уровне это вырабатывает в человеке множество установок жертвы и агрессора. Для того чтобы вытеснить правду о своей роли жертвы и агрессора и не ощущать последствий насилия, люди вырабатывают всё новые и новые стратегии выживания. Они отрицают акты насилия, интерпретируют реальность, как им хочется, и всячески пытаются создать видимость гармонии между жертвами и агрессорами. Это основа для всевозмож­ных идеологических конструктов — расистских, националисти­ческих, сексистских, религиозных или экономических.

Распространённая стратегия выживания — бегство в концепцию «болезни». Явных агрессоров и жертв называют «психопатами» или «психически больными людьми». Последствия насилия проявляются в таких болезнях, как «рак», «аутоиммунное заболевание» или «триге­минальная невралгия» (вид боли в лице), происхождение которых уже не отследить. Трагедии в отношениях, обусловленные насилием, прев­ращаются в якобы естественные проблемы, которые надо решить тех­ническими средствами.

«Ранняя травма»

Если рассмотреть возможность получения травмы в контексте человеческой биографии, то уже в самом начале жизни могут фигури­ровать события, которые я называю «ранней психотравмой». К ним относятся попытки избавиться от плода, отсутствие контакта и опыт насилия в животе матери, травмы во время родов с помощью кесарева сечения, щипцов и вакуум-экстрак­тора, разлучение с матерью сразу после рождения, нахождение в инку­баторе в результате преждевременных родов.

«Ранняя травма» особенно ярко проявляется в виде таких по­следствий, которые находят своё выражение в теле. Потому что на этой ранней стадии развития тело и психика должны сначала установить ста­бильный контакт. Но вследствие перечисленных событий они могут лег­ко снова разделиться:

• Живому организму в самом начальном этапе своего развития приходится для выживания переключаться на экстренный ре­жим. Необходимо сохранить базовые материально-энергети­ческие функции, в противном случае наступит ранняя смерть. Речь идёт в первую очередь об исключении вредных воздей­ствий на организм и о выживании в экстремальной ситуации. Субъективная удовлетворённость жизнью и стремление к ком­форту отступают на второй план.

• В подобных неблагоприятных условиях ослабляется или сов­сем исчезает осознание того, что у человека есть своё тело, что он его чувствует. Таким образом, уже на раннем этапе возникает дуализм: здесь моё духовное существование, а там моё тело, которое вброшено в мир как объект. Для того чтобы хотя бы выжить, мне нужно дистанцироваться от моего тела, причиняющего боль, воспринимать его как чужеродное тело, которое никак со мной не связано.

При ранних психотравмах только начинающее развиваться Я не­рожденного ребенка или новорождённого находится под сильным влия­нием материнской психики. Поэтому часто происходит так, что травма­тичные переживания матери перекрывают чувства ребёнка и его Я. Но поскольку ребёнок вынужден искать тесного эмоционального контакта с матерью, это приводит к тому, что ребёнок не может чётко различать своё и материнское. Что тут моё, а что её? Где заканчиваюсь я, и где начинается моя мама? Где её эмоции, а где мои? Что я чувствовал во время родов, а что чувствовала она?

Травмированные матери не могут помочь своим детям разли­чить, где мой опыт, а где твой. Наоборот: иногда они только рады привя­заться к ребёнку, потому что у них нет внутренних опор и нет здорового Я. С помощью проблем ребёнка они могут отвлечься от собственных травм. Они предпочитают заниматься «проблемами» ребёнка, а не своими. Так ребёнок становится игрушкой для материнских стратегий выживания.

В случае ранней травмы мать, которая должна быть для ребён­ка источником питания, защиты, любви и радости, становится для него источником смерти, болезней, напряжения и отвращения. У детей это приводит к страху перед контактами, прикосновениями и кормлением и проявляется потом в «детских болезнях», таких как «боль в животе», «энурез», «энкопрез», «астма», «нейродермит» или «аллергии на еду». Жизнь с матерью, которая тебя отвергает, делает человека психически и физически больным.

Учитывая то, что ранние травмы часто затрагивают целые поко­ления, мне кажется неудивительным тот факт, что все мы подчинены экономической системе, которая соответствует паттерну плохой мате­ри: еду дают только в обмен на самоотречение, подчинение и неизмен­ную готовность стараться. Мы должны «служить экономике», а почему- то не она нам. Мы живём, чтобы работать, а не работаем, чтобы жить. Мы испытываем чувство вины за сам факт своего существования, и в течение всей жизни мы должны искупать эту вину заботами и трудом. Наша ценность измеряется внешними показателями — деньгами и дол­гами.