Опыт о человеческом разумении

Любовь. Так, каждый размышляющий человек при
мысли о наслаждении, которое может доставить ему
присутствие или отсутствие какой-нибудь вещи, имеет
идею, называемую нами любовью. Если человек заявля-
ет осенью, когда он ест виноград, или весной, когда
его совсем нет, что он любит виноград, то его восхища-
ет не что иное, как вкус винограда. Пусть он из-за
перемены в здоровье или организме не испытывает на-
слаждения от этого вкуса, и уже нельзя будет больше
сказать, что он любит виноград.

Ненависть. Наоборот, мысль о страдании, которое
может причинить нам присутствие или отсутствие ка-
кой-нибудь вещи, мы называем ненавистью. Если бы моей
задачей было здесь исследовать нечто большее, чем
чистые идеи наших страстей в их зависимости от различ-
ных модификаций удовольствия и страдания, я заметил
бы, что наша любовь и ненависть к неодушевленным,
бесчувственным предметам основываются обыкновенно
на том удовольствии и страдании, которое мы получаем
от пользования ими и применения их каким-нибудь об-
разом к нашим чувствам, хотя бы они при этом и уничто-
жались, тогда как ненависть или любовь к существам,
способным испытывать счастье или несчастье, нередко

есть неудовольствие или наслаждение, возникающее в
нас самих при рассмотрении их жизни и счастья. Когда,
например, жизнь и благополучие собственных детей или
друзей доставляют человеку постоянное наслаждение,
то про него говорят, что он неизменно любит их. Нужно,
однако, отметить, что идеи любви и ненависти есть
только состояния души по отношению к удовольствию
и страданию вообще, независимо от того, чем они были
вызваны в нас...

Управление своими страстями есть истинный про-
гресс на пути свободы. Но иногда случается, что чрез-
вычайное волнение всецело завладевает нашим умом,
когда, например, мучения при пытке, сильное беспо-
койство, например, любви, гнева или какой-нибудь дру-
гой бурной страсти лишают нас самообладания, не остав-
ляют нам свободы мысли, и мы не в такой степени
являемся хозяевами своего собственного ума, чтобы
тщательно взвешивать и беспристрастно обдумывать.
Бог, который знает наши недостатки, жалеет о нашей
слабости и не требует от нас больше того, что мы в
состоянии сделать, видит, что в нашей и что не в нашей
власти, и рассудит как добрый и милосердный отец.
Но так как от того, воздерживаемся ли мы от слишком
поспешного угождения своим желаниям, умеряем ли
мы и обуздываем свои страсти так, чтобы наш разум
мог свободно исследовать и беспристрастно обдумы-
вать и выносить свое суждение, зависит правильное
направление нашего пути к истинному счастью, то на
это мы должны обратить наше главное внимание и ста-
рания. Мы должны взять на себя труд приспособить
склад своего ума к истинному добру или злу, присущему
вещам, и не позволять возможному благу, которое
признано или предполагается большим и важным, ис-
чезнуть из наших мыслей, не оставив никакой охоты
к нему, никакого желания его, пока надлежащим рас-

смотрением его истинной ценности мы не создали в
уме соответственной склонности к нему, не возбудили
в себе беспокойства из-за его отсутствия или боязни
потерять его. И насколько это во власти человека, каж-
дый легко может испробовать на себе, если будет при-
нимать для себя решения, которые он в состоянии осу-
ществить. И пусть никто не говорит, что он не в силах
управлять своими страстями, помешать им прорваться
и толлнуть его на действия, ибо то, что он может
сделать перед государем или великим человеком, он
может сделать, если захочет, и наедине...

Предметы, навязываемые нашим мыслям какой-либо
из наших страстей, властно завладевают нашими ума-
ми, и нельзя ни помешать им туда проникнуть, ни
изгнать их оттуда. Господствующая страсть как бы стала
на время шерифом в данном месте и заняла таковое
со всем его отрядом; и предмет, навязанный разуму
страстью, завладевает им так, как будто он обладал
законным правом на исключительное внимание. Вряд
ли, я думаю, найдется человек, который временами
не испытывал бы этой тирании над своим разумом и
не страдал бы от ее неудобства. Найдется ли человек,
чей ум в то или иное время не сковали бы любовь или
гнев, страх или горе, которые как груз давили на него,
мешая повернуться к любому другому предмету? Я на-
зываю это грузом, потому что это отягощает ум, лишает
его силы и подвижности, не давая перейти к другим
мыслям; ум почти или вовсе не продвигается в по-
знании вещи, которую он столь цепко держит и при-
стально изучает. Люди, охваченные подобным состоя-
нием, кажутся иногда одержимыми; они как бы нахо-
дятся под властью каких-то чар, не видят того, что про-
исходит перед их глазами, не слышат громких речей
компании; а когда при помощи какого-либо сильного
средства их слегка потревожат, они производят впечат-

ление людей, вернувшихся из какой-то далекой страны,
хотя в действительности они не уходили дальше своего
внутреннего уединения, где были поглощены возней
с куклой, которая их в данный момент занимает...

...Я согласен, что надо сделать известные уступки
законным страстям и естественным наклонностям. Каж-
дый человек кроме случайных пристрастий имеет люби-
мые занятия, которым душа его отдается с особым
усердием; но все-таки лучше всего, если она всегда
будет оставаться свободной и в свободном распоря-
жении человека, готовая работать по его указанию.
Этого мы должны старательно добиваться, если только
мы не хотим оставаться с таким изъяном в своем ра-
зуме, из-за которого мы иногда оказываемся как бы
вовсе без разума: ибо дело обстоит немногим лучше
в тех случаях, когда мы не можем пользоваться ра-
зумом для целей, которые мы себе ставим и для кото-
рых он в данную минуту необходим.

Соч.: В 3 т. М., 1985. Т. 1. С. 281,
318; Т. 2. С. 275, 276