Глава 13 акт любви на вокзальной скамейке

Долгожданное событие произошло вдруг, само собой. В воскресенье вечером Данила, пропадавший где-то все выходные, зашел в комнату Мастера к Верховцеву и сказал:

— Я ее нашел, Игорь.

— Ее?

— Да.

— Ты уверен? — Верховцев убавил звук в магнитофоне — Фредди Меркьюри пел «The Show Must Go On» — «Шоу продолжается».

— Я уверен, — заверил Данила. — Это как раз то, что нам нужно.

— И где ты нашел ее?

— На Павелецком вокзале.

— На вокзале? — Верховцев поморщился. От запаха духов, пропитавших воздух, неожиданно запершило в горле.

— Дно, Игорь, увы. Самое дно. Но она прежде видела лучшие времена. — Данила уселся на полосатый диван и вытянул ноги. — Ну и устал же я!

— Ты действительно уверен, Данила?

— Разве я тебя прежде подводил?

— Нет.

— Ну тогда я предлагаю тебе ее посмотреть.

— Что, прямо на вокзале? — Губы Верховцева кривились.

— Думаю, что там будет удобнее всего. Если я привезу ее сюда и она вдруг тебе не понравится, то... — Данила сделал энергичный жест.

— Кто она?

— Девочка двадцати двух лет. Глупенькая, розовая. Кажется, из Липецка.

— Из Липецка?

— Или из Тулы, я особо не уточнял.

— Когда она приехала в Москву? — спросил Верховцев.

— Два года назад. Она нашла объявление в газете:

«Набор хореографической труппы в Штаты». И решила сделать карьеру в Новом Свете.

— И?

— И попала в одну дырочку, темную и вонючую, где-то на Божедомке, — усмехнулся Данила. — Этакий полукустарный стриптизик. Но она оказалась способной ученицей греха. Знаешь, какой у нее был коронный номер? Золотой дождь.

Верховцев хмыкнул брезгливо.

— Тут мастерства особого не надо.

— Не скажи, Игорь. Она в Липецке, или там в Туле своей, шесть лет занималась в драматической студии при местном театрике. Кое-что в нашем деле понимает.

— Шесть лет для «Золотого дождя»? Шесть? Платили ей хорошо за это?

— Темнит. Ну а в общем, сейчас это уже не важно.

— Почему?

— Она на игле, Игорь. Давно и крепко. Ей сколько ни дай, все уйдет в шприц.

— Ты еще хуже не мог найти? — спросил Верховцев, голос его дрогнул. — Ты что, нарочно меня дразнишь?

— Нет, ты послушай...

— Ты хочешь привезти эту тварь сюда? Эту суку, эту б.., сюда?! В эти стены? К нему?! — Голос Верховцева неожиданно сорвался на визг.

— Да послушай ты меня! — тоже повысил тон Данила.

— Я послушай? Тебя?! Да дай тебе волю, ты.., ты все испоганишь, все превратишь в дерьмо! Все мои мечты! Мои сны, всего меня! — Верховцев вдруг с размаху ударил кулаком по магнитофону. В том что-то щелкнуло, звякнуло — и Фредди запнулся на полуслове.

— Успокойся! Ты что? Ты же не понял ничего. — Данила поднялся с дивана. Он никак не ожидал от Верховцева столь бурной реакции. — Я не собираюсь тебя дразнить. Эта девочка, она.., она в общем ничего, способная. Ты сам убедишься, когда увидишь ее. Только надо капельку терпения, немножко дрессировки — и все пойдет как по маслу. Я же с ног сбился, всю Москву обыскал, кого только не видел, где не бывал! Но она — то, что надо, я клянусь тебе! Она очень похожа на.., словом, в ней есть то, что ты ищешь, есть, понимаешь? А вокзал... Мы же ее заберем оттуда на эти дни. Я ее поселю на первом этаже, вымою, сам лично мочалкой отскоблю. Ты, если хочешь, и видеть-то ее не будешь все это время. Только сначала посмотри все-таки, убедись, а потом уж на сцене... Ну какая тебе разница, что она такое в реальной жизни, когда на сцене она сделает то, что нам надо?! А она сделает это! Клянусь. Сможет.

Верховцев, не мигая, смотрел на Данилу — тот не на шутку разволновался, матово-бледное лицо его пошло красными пятнами.

— Ты будешь сожалеть, если твоя уверенность не подтвердится, — сказал он глухо.

— Я знаю, но сначала ты должен ее посмотреть. Верховцев встал, помассировал одеревенелый позвоночник.

— Как ее зовут?

— Анна. Фамилию тебе тоже назвать?

— Фамилию? — Верховцев усмехнулся. — Разве им нужна фамилия? Она у них бывает?

Данила облегченно вздохнул: он знал, какой острый риф только что обогнул на своем утлом кораблике под черными парусами.

— И где же ее искать на этом Павелецком? — осведомился Верховцев.

— Это.., это не совсем на вокзале... Там место есть одно рядом. Они там живут.

— Они?

— Ну, эти, доходяги.

— Бомжи?

— Да.

— О Господи!

— Игорь, ну я прошу тебя!

Верховцев застонал и закрыл лицо руками. Сутулые плечи его, облаченные тонкой шелковой рубашкой, судорожно вздрагивали. Данила вышел из комнаты на цыпочках.

Прошел всего один день. Страсти понемногу утихли. Наступил звездный погожий мартовский вечер и...

— Игорь, мы едем? — спросил Олли, входя в кабинет Верховцева. Он на ходу застегивал синюю замшевую куртку.

— И ты тоже? — спросил тот.

— Я буду тебя утешать и развлекать, — засмеялся Олли. — Смотри, что Данила купил тебе.

Вошедший следом Данила нес большую коробку — стереосистема.

— Лазерная, последней модели, — сказал он. — А это диски. Фредди.

Верховцев вяло разглядывал подарки: Меркьюри и группа «Queen».

— Спасибо. Очень тронут.

— Машина у подъезда, — усмехнулся Данила. В холле их провожала Лели. Она вышла из ванной в махровом халатике. Черные волосы ее были стянуты на затылке малахитовой лентой, на смуглом лице лежал толстый слой крема.

— Вы привезете это сюда?

— ЭТО? — захохотал Олли. — Что это? О чем ты, госпожа принцесса?

Лели не удостоила его взглядом. Данила наклонился к ней, пальцем мазнул по щеке крем, попробовал на вкус.

— Маска? Питательная? На меду или на клубнике? — осведомился он деловито.

— Это грязь Мертвого моря, замешанная на сперме кашалота, — ответила Лели. — Разглаживает все гримасы жизни и выводит все клейма порока, милый наглец.

— Кашалота? Ну, это уж чересчур. — Данила гляделся в огромное зеркало, украшавшее стену холла. Поправил белое шелковое кашне, застегнул кашемировое пальто. — Я похож на коварного соблазнителя, Лели? Мне предстоит сейчас соблазнить одну христианскую душу.

— Ты похож на Раскольникова. Только без его фирменного топора. — Она повернулась и направилась в спальню. — Когда вернетесь? Когда прикажете приготовить ванну?

— Только положи побольше кристалликов, — попросил Олли. — Запах хвои отобьет весь этот вокзальный аромат.

Верховцев сел в автомобиль последним. Этот джип он купил недавно по настоятельной просьбе Данилы. Прежде у него, кроме «Феррари», был неброский серый «Рено». Он приобрел его в автосалоне исключительно из-за своего благоговения перед Жаком Ивом Кусто. Концерн «Рено» являлся спонсором одиссеи знаменитого мореплавателя. Машину Верховцев сначала водил сам, но, так как боли в позвоночнике усиливались, вынужден был передать руль Даниле. А тому «Рено» отчего-то не нравился.

— Багажник маловат, Игорь. Понимаешь? Здесь должен быть вместительный багажник. Очень вместительный.

В конце концов «Рено» сменили на джип, а кроме этого, Верховцев приобрел еще белые «Жигули» — «девятку». Они стояли в гараже на Киевской. Данила пользовался ими редко. «Они не должны примелькаться», — говаривал он.

— Поехали. — Верховцев нажал кнопку и опустил боковое стекло. Данила тронул машину с места. Затем протянул руку и включил магнитолу: Фредди Меркьюри — «Любовь убивает».

Они ехали по тихим, сияющим огнями улицам центра.

— Время детское — всего половина десятого, а уже ни души, — вздохнул Данила. — Чудеса в решете: город словно вымирает. Здесь поворот разрешен?

— Да. — Верховцев смотрел на проплывающее мимо здание американского посольства. — По Кольцу можно ездить только ночами, днем здесь такое столпотворение...

Они миновали Таганку, новое здание театра и въехали в туннель.

— А вот здесь поворот не разрешен, — сообщил Данила. — Я припаркую у метро, пройдем через этот сквер, ладно?

Они вылезли из джипа, Данила замешкался, включая сигнализацию. Перед ними расстилалась пустынная привокзальная площадь-сквер, украшенная посередине гранитным памятником-тумбой. В темноте (фонари горели через один) Верховцев не разобрал, что это за символ и в честь чего он здесь воздвигнут. Вдали виднелась ярко освещенная громада Павелецкого вокзала. Там кипела жизнь.

— Нам не сам вокзал нужен, нам вон туда, налево, — сообщил Данила. — Там тоже скверик, а в скверике музей бывший, где прежде поезд Ильича стоял.

— Кого? — удивился Олли.

— Ну, депо, где стоял траурный поезд, привезший тело Ленина в Москву. Депо закрыли, что с музеем, не знаю. В скверике сейчас что-то строят, а в вагончиках живут наши друзья. В общем, та, которая нам нужна, живет там.

Верховцев покашлял. Он не был настроен сейчас на ссору. И правда, сначала надо посмотреть, а вдруг действительно блеснет в навозной куче жемчужное зерно?

— Пошли, — сказал он и поднял воротник пальто. Сделал он это чисто машинально — мартовская ночь была теплой, даже душной.

Они шли через сквер. Верховцев мурлыкал про себя мелодию только что прослушанной песни. В ночной тишине на мокром тротуаре гулко отдавались их шаги.

И вдруг откуда-то сбоку из темноты послышались всхлипы, вздохи, а затем протяжный стон. Кто-то хрюкал, сопел и хрипло, часто дышал, словно запаленная лошадь. Вот стон повторился: хриплый, тягучий, кто-то вскрикнул — сначала едва слышно, потом громче, громче. И вот уже раздался пронзительный, счастливый поросячий визг.

— Ты смотри, что делают, а! — ахнул вдруг Данила. На деревянной скамейке без спинки, стоявшей возле гранитной тумбы-памятника, в желтом круге света, бросаемом на тротуар тусклым фонарем, совокуплялись двое нищих. Он — в рваной болоньевой куртке, всклокоченный и бородатый, в приспущенных брюках, навалился на Нее — толстую, пьяную, полураздетую, в рваной кожаной дохе и резиновых ботах, надетых прямо на голые ноги. В воздухе стояла густая вонь пота, мочи и прокисшей махорки.

Верховцев сдавленно вскрикнул — перед его глазами плыло запрокинутое в мартовское небо пьяное, лоснящееся женское лицо в облаке свалявшихся рыжих волос — лик Медузы. И, как Медуза, скользкая и раздавленная, белела в свете фонаря стиснутая заскорузлой лапой нищего голая жирная женская грудь.

Верховцев почувствовал сильнейший позыв рвоты.

Он едва успел нагнуться — его вывернуло прямо на тротуар. Данила подскочил к бомжам. Одним ударом кулака он сверг хрипящего в последнем усилии «наездника» в лужу, затем рывком приподнял за остатки полуистлевшей одежды его пассию с ее деревянного ложа.

— Ты... — просипела она. — Ты хто.., такой?

— Если ты еще раз, — прошипел Данила, награждая ее звонкой пощечиной, — один только раз посмеешь оскорбить великое таинство любви своей сгнившей пастью... — Он отвесил ей еще одну пощечину и еще одну. — Если ты, грязная гадина, посмеешь это сделать, я вырву тебе язык и забью его в твою дырку. Наглухо. Ясно?! — Он ударил ее кулаком в лицо, разбил губы, нос.

Нищенка охнула и опрокинулась со скамейки в ту же лужу, где пускал пузыри ее воздыхатель.

— Идем отсюда. — Данила крепко взял Верховцева за плечо и повел прочь. Олли молча шагал за ними, то и дело оборачиваясь и спотыкаясь о плиты, которыми была вымощена вокзальная площадь.

Пути в бывшее депо, где стоял прежде траурный поезд Ильича, Верховцев не помнил. У него дрожали колени, кружилась голова. От пережитого волнения в позвоночнике проснулся огненный червь и запустил в сплетение нервов свои безжалостные зубы.

— Сейчас придем, немного уже осталось, — подбадривал его Данила, на руку которого он тяжело опирался. — Чего ты так? Подумаешь! Очень уж ты нежный какой-то.

Верховцев тяжело дышал.

Они подошли к маленькому покосившемуся строительному вагончику-бытовке. В единственном окне его горел свет.

— Здесь, — кивнул Данила и громко постучал в дверь. Не получив ответа, он толкнул ее плечом. Они вошли в бытовку.

У окна под голой, без абажура лампочкой стоял колченогий стол, покрытый порыжелой клеенкой, рядом на придвинутой к столу продавленной софе, прикрытой только полосатым матрацем, испещренным жирными и кровавыми пятнами, сидела светловолосая девушка, молча смотревшая на вошедших. Ее серые тусклые глаза сонно моргали. Одета она была в какие-то нелепые черно-бело-полосатые рейтузы и черную кофту на «молнии».

— Здравствуй, Аня, а вот и я, как и обещал, — сказал Данила. — А это мои друзья, познакомься.

На лице девушки ничего не отразилось. Серые выпуклые глаза моргнули.

— Принес? — спросила она тоненьким, писклявым голоском.

— Принес.

— Давай. — Она протянула тощую лапку с обломанными ноготками и, заметив, что Данила медлит, прикрикнула:

— Ну, давай же!

Он вынул из кармана пальто маленький пузырек с прозрачной жидкостью.

Девушка вся подобралась. Теперь она напоминала хлипкого паучка, нацелившегося на запутавшуюся в его сетях моль. Глаза ее словно проснулись, засверкали.

— Это мне? Все мне? — спросила она недоверчиво.

— Конечно, тебе, Анечка. Я же обещал. — Данила протянул ей пузырек на ладони. Она схватила его, сунула в рот и, не успели Верховцев и Олли глазом моргнуть, перекусила стеклянное горлышко зубами, затем выплюнула осколки, пошарила под матрацем и извлекла оттуда грязный пластмассовый шприц с отломанной иглой.

Верховцев отвернулся. Он не выносил, когда при нем вводили иглу в вену.

Через десять минут девушка по имени Аня была уже совершенно другим человеком. Она томно вытянулась на матраце, перебирала пальцами пряди длинных, давно не мытых волос и, щурясь, разглядывала посетителей.

— А это что за ангелочек? — спросила она, кивая на Олли.

— Это один веселый и очень талантливый парень. Если ты согласишься на то, о чем мы говорили, у вас будет возможность познакомиться поближе, — улыбнулся Данила.

Девушка приподнялась на локте, приблизив к Олли замурзанное личико.

— Как тебя зовут? Олли пожал плечами.

— Ты что, немой? Или смущаешься?

— Он смущается, — сказал Данила. Он искоса смотрел на Верховцева, наблюдая за его реакцией.

— Меня смущается? — улыбнулась девушка.

— Тебя.

Олли закусил губу.

Она разглядывала его с любопытством, то и дело склоняя голову то к одному, то к другому худенькому плечу.

— Я не кусаюсь, мальчик, — пропищала она наконец. — Другие кусаются, смотри. — Она быстро оттянула свои полосатые рейтузы, обнажив костлявое бедрышко. На коже отпечатался багровый оттиск чьих-то зубов. — А я не кусаюсь. Я смирная.

— Кто это тебя так? — спросил Олли.

— Цапнул? Да есть тут один. Сначала деньги платит, потом кусается. А больше ничего не может. А ты можешь?

— Могу. — Нежные щеки Олли вспыхнули. Данила положил ему руку на плечо.

— Вот наш главный режиссер-постановщик, Аня, познакомься, — кивнул он на Верховцева. — Если ты не против, он задаст тебе несколько вопросов.

Верховцев присел на краешек матраца рядом с девушкой.

— Вы давно здесь? — спросил он негромко.

— В домике-то? В чертовом домике? Даже не знаю сколько, — усмехнулась она. — Что, дрянь место, да? А вы получше собираетесь предложить?

— Это будет зависеть от вас. Она подперла головку кулачком. Кожа на ее щеках посерела от грязи. Волосы слиплись в косицы. — Да разве такая, как я, вам подойдет?

— Это тоже от вас будет зависеть. — Верховцев пристально разглядывал ее фигуру. — У нас безвыходное положение. Премьера через две недели, а одна из статисток попала в аварию. Гипс на два месяца. Катастрофа, в общем. — Глаза его ощупывали ее тело. — Вы на нее похожи. Нам, видите ли, нужен определенный типаж.

— Мне что, прямо сейчас раздеться или подождать? — Ее голосок звенел, как песнь комара в ночи.

— Успеется. Вы, как я слышал, в театре играли... Она криво усмехнулась.

— Господи, что я только не делала: пела, играла, даже с...ла на сцене. Не верите?

— Верю.

— У вас это тоже надо делать?

— Нет. У нас этого делать не надо.

— А что надо?

Верховцев засунул руки в карманы пальто.

— Будьте добры, произнесите, пожалуйста, фразу:

«Ибо таинство любви выше таинства смерти».

— Что?

— Сделайте то, что я прошу.

— Ну, ибо таинство любви выше таинства смерти.

— Так. Ладно. Встаньте и пройдитесь вот здесь. Она встала лениво и прошлась от матраца до окна, нарочито вихляя бедрами.

— Как, хорошо?

— Хорошо. А теперь просто пройдитесь, не кривляясь.

Девушка повторила прогулку в обратную сторону.

— У вас какой размер? — спросил Верховцев.

— Трусов, что ли? — хмыкнула она.

— И трусов в частности.

— Сорок четвертый был. Теперь отощала, наверное, меньше.

— Так, ладно...

— А что все-таки мне предлагают сделать? — спросила девушка, зыркнув на Олли заблестевшими глазами.

— Статистка, на роль которой вы приглашаетесь, должна была выступать в небольшом эпизоде в пьесе, разыгрываемой на сцене частного театра. Всего один вечер, — монотонно объяснил Верховцев.

— И за этот вечер мы заплатим тебе две тысячи «зеленых», — вставил Данила. Она свистнула.

— Не заливаешь?

— Я ведь принес тебе, что обещал.

— А почему так много?

— Много? — Верховцев приподнял бровь. — Неужели много? Обычно говорят — мало.

— Ну, я не знаю, я... — Она теребила край клеенки, свесившийся со стола. — А смогу я.., а?

— Сможешь, если будешь стараться, — заверил ее Данила. — А в будущем, если ты понравишься публике, возможно, мы подумаем о заключении контракта.

— Со мной?

— Режиссер же сказал тебе, что ты нам подходишь как типаж, — мягко улыбнулся Данила.

— Да, я согласна, конечно, согласна. — Она растерянно переводила взгляд с него на Верховцева.

Тот кивнул. Прядь светлых волос упала ему на лицо. Она не видела его глаз.

— Вы читали что-нибудь из Оскара Уайльда? — спросил он.

Девушка задумчиво почесала подбородок.

— Не такая уж я и серая, хоть и лимита, по-вашему. Отчего же — читала.

— Что, например?

— Сказку одну. У меня в детстве был такой сборник: «По дорогам сказки». Так вот, там была одна грустная история — «Соловей и Роза» называлась.

Данила заметил, что Верховцев низко наклонился, словно разглядывая неведомую соринку на носке своих щегольских черных ботинок. Густые блестящие волосы совершенно закрыли ему лицо.

— А еще что вы у него читали?

— Еще «Кентервилльское привидение». Даже мультяшку такую смотрела. — Она села на край стола и сложила ручки на коленях.

— А в каких пьесах вы играли у себя в Липецке?

— В Туле, что ли, дома? В десятом классе ставили «Горе от ума», потом уже в драмстудии «Три сестры», да мало ли!

— И кого же вы в «Сестрах» играли?

— Наталью. Платье у меня было с зеленым поясом и скрипка.

Верховцев выпрямился, откинул со лба волосы.

— А зачем вы приехали сюда?

— За золотым дождем. Не все же в провинции с голоду подыхать!

— Вы согласны у нас работать? — тихо спросил Верховцев.

— Конечно.

— Тогда наши условия: сейчас вы поедете с нами в нашу студию. Дни, оставшиеся до премьеры, будут очень насыщенными. Вас необходимо быстро ввести в курс всего действия. Поэтому у вас не будет возможности как-то по-иному расходовать свое время.

— Но я должна... Я не могу... — Она беспомощно оглянулась на Данилу.

— Мы все понимаем, Аня. Мы идем на это, — сказал он. — Я достану все, что тебе нужно. Но этого не будет слишком много и слишком часто.

— Да фиг с ним! Лишь бы было! — Она спрыгнула со стола.

— Итак, вы согласны? — повторил свой вопрос Верховцев.

— Да, да!

— Тогда собирайте вещи, которые вам понадобятся. Девушка наклонилась и достала из-под софы потрескавшуюся кожаную куртку.

— Это все? — спросил Верховцев.

— Все. Когда я получу от вас свои баксы, их будет больше.

— Тогда идемте. — Он открыл дверь и вежливо пропустил ее вперед.

Олли неловко споткнулся о ступеньку. Она обернулась и ухватила его за локоть.

— И ты тоже там играешь, ангелочек?

— Да.

— Кого?

— Увидишь.

— Ox, какие мы скрытные. Он улыбнулся. Возвращались к машине.

— Тебя как сюда занесло, к Ильичу-то? — спросил вдруг Олли.

— А тихо здесь, никто не трогает. — Она перепрыгнула через лужу. — Менты только с вокзала гоняют, а в бытовки не суются.

— А в бытовке кто с тобой живет?

— Бабай один. Тот, кто кусается, — засмеялась она тихо. — Они тут офис во флигеле ремонтируют, турки, ну и заходят иногда. Он мужик ничего, по-нашему даже умеет ругаться. Только он, увы... — Она развела руками. — У меня один был, так тот, я тебе, мальчик, скажу, с двенадцати до двенадцати мог, не вставая.

— И куда он такой делся? — усмехнулся Олли.

— Зарезали его. Тут буза одна была на вокзале: осетины на карачаевцев, стенка на стенку.

— А он кто был?

— Осетин. Аслан. Хороший парень, душевный. Не бил меня, даже пальцем никогда не трогал.

— Ты очень плакала, когда он умер?

— Что?

— Плакала, говорю? Она пожала плечами.

— Не помню. Я тогда без лекарства была. Все как в тумане, ничего не помню.

— Половина двенадцатого, долго мы здесь. — Данила посмотрел на наручные часы. — Игорь, я сейчас...

Он не договорил. Откуда-то из темноты вынырнули пять приземистых, кряжистых фигур. В нос шибануло мочой и махоркой.

— Вот они, — прохрипела одна из них. — Вон тот длинный, в пальто, в морду меня бил и Маньку мою...

Тени метнулись навстречу — Верховцев, шедший первым, ощутил резкий толчок в грудь, чей-то крепкий кулак съездил ему под дых, и, когда он, потеряв равновесие, упал, его начали пинать ногами. Он извивался, пытаясь встать.

На Данилу напали сразу двое. Один с воем тут же отлетел, получив сокрушительный удар в челюсть, второй оказался хитрее — набросился сзади, по-медвежьи облапив Данилу и пытаясь сбить его подножкой на землю.

Но хуже всех пришлось Олли. К нему подскочил юркий белобрысый пацан в рваной «олимпийке» и с криком: «А по глазам не хочешь?» — замахнулся ножом. Лезвие тускло блеснуло в фонарном свете и неминуемо бы прочертило на щеке Олли кровавую борозду, если бы не та, имя которой было Анна. Она взвизгнула, как дикая кошка: «Сволочь! Своих бить, да? Своих?» — вцепилась в белобрысые вихры парня в «олимпийке» и с остервенением рванула его к себе.

Нож, описав в воздухе дугу, пропорол рукав ее куртки и наконец, вышибленный Данилой, успевшим уже обратить в бегство всех своих недругов, со звоном упал на мостовую.

— Атас! — крикнул кто-то из темноты. Тени исчезли так же неожиданно, как и появились.

Верховцев поднялся, отряхнул пальто, сплюнул.

— Да, это вам не Рио-де-Жанейро. Поехали отсюда скорее.

В джипе Олли сел рядом с Анной на заднее сиденье. Она зажимала предплечье.

— Сильно задели? — спросил он.

— Ерунда, царапина.

— На мой платок.

Она скинула куртку, задрала рукав кофты. На худенькой руке был длинный, но, к счастью, неглубокий порез.

— Сволочь! Это из Кожевников бичи, и еще с ножом, гад ползучий. — Она пыталась обвязать платком руку.

— Дай помогу. — Олли осторожно затянул узел.

— Ты прямо доктор Айболит, — молвил Данила, наблюдавший за их возней в водительское зеркало. Олли не ответил, обернулся к девушке:

— Ты храбрая, — Ну, так на том стоим.

— А это что? — Он показал на алые точки на сгибе ее локтя.

— Это птичка клюнула. — Она быстро спустила рукав. — Это не для таких паинек, как ты, ангелочек.

— Ты меня спасла, — сказал он.

— Уж и спасла, скажешь тоже!

— Ваш сосед гордится своей красотой, — молвил Верховцев, ворочаясь на переднем сиденье. — Это так мило, что вы за него вступились.

Данила повернул ключ, джип рванул с места. Ехали молча. Данила изредка поглядывал в зеркальце. Олли, не отрываясь, смотрел в окно на ночную Москву.