Влияние культуры

Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что там, где демонстрационный эффект срабатывает в полной мере, догоняющая модернизация ускоряется и сравнительно быстро приносит результаты. Там же, где на пути распространения демонстрационного эффекта существуют барьеры, модернизация замедляется. Барьеры эти могут быть естественными (большие расстояния, отсутствие средств коммуникации) или неестественными (железные занавесы разного рода). Но в любом случае они мешают догонять, поскольку лишают информации.

Заметим попутно, что некоторые люди считают догоняющую модернизацию явлением позитивным, а некоторые — негативным. Кто-то полагает, что догонять хорошо, поскольку это способствует развитию, а кто-то считает, что плохо, поскольку разрушает нашу традиционную культуру и навязывает ценности сомнительного свойства. Однако вне зависимости от того, какую оценку мы ставим модернизации (мне лично ближе первая точка зрения), трудно усомниться в определяющем влиянии на нее демонстрационного эффекта.

Но здесь возникает вопрос, который в последние годы чуть ли не доминирует в дискуссиях о модернизации России. Является ли наше отставание объективным следствием существовавших ранее барьеров для распространения демонстрационного эффекта (периферийное положение России на краю Европы, отсутствие средств коммуникации, разрыв православной и католической церквей, незнание западных языков, железный занавес коммунистических времен и т. д.) или же для нас по сей день существуют жесткие барьеры, через которые никакой вызов Запада не проходит? В практическом плане ответ на данный вопрос означает следующее: мы просто отстали, но имеем хороший шанс догнатьили же мы не можем догнать, поскольку сами не хотим двигаться в том направлении, в каком нас манит демонстрационный эффект?

Неудачи последних лет в деле демократизации России, а также проблемы, связанные с высокой коррумпированностью и неэффективностью нашей рыночной экономики, способствовали формированию пессимистиче­ских представлений о модернизации. Часто говорится, что помимо демонстрационного эффекта и, возможно, даже в большей степени, чем он, на разные страны оказывает воздействие традиционная культура. Есть культуры, предрасположенные к рынку и демократии, а есть не предрасположенные. Есть такие, в которых рынок, демократия да и развитие в целом воспринимаются позитивно, а есть такие, где негативно. Иначе говоря, в некоторых культурах людям хотя и нравится высокий уровень потребления, но слишком уж не нравятся те институты, которые надо формировать для достижения подобного уровня. И потому демонстрационный эффект срабатывает лишь наполовину. Купить иномарку или iPadхочется, но уважать право собственности — нет. А потому модернизация осуществляется лишь на поверхностном уровне и быстро затухает, когда кончаются деньги для покупок.

Могут ли российские проблемы быть связаны с нашей особой культурой, отрицающей модернизацию? Теоретически могут, поскольку истории извест­ны примеры культур, стимулирующих развитие или, напротив, тормозящих. Самый известный случай — протестантская этика, значение которой раскрыл Макс Вебер.

Согласно его теории, истинно верующие протестанты обладают особым духом, способствующим развитию капитализма. Они верят в то, что спасение на том свете нельзя заслужить хорошими делами или искренним покаянием. Все люди изначально предопределены Богом к спасению или к гибели. Точно знать о том, какова его судьба, человеку не суждено. Однако косвенным образом он может судить о будущем, глядя на свое настоящее. Жизненный успех свидетельствует о том, что Господь не оставляет тебя, а неудачи, провалы и разорения служат признаком катастрофы, которая ждет и в мире ином.

Таким образом, получается, что мы можем быть спокойными за судьбу своей души лишь тогда, когда видим собственные успехи, когда честно трудимся, ведем примерный образ жизни, кормим семью, растим детей, украшаем свой дом и город. Неудивительно, что, столкнувшись с подобной психологической проблемой, истинно верующий протестант будет делать все возможное для своего преуспевания. Не обязательно он станет крупным капиталистом (хотя это было бы наибольшим свидетельством жизненного успеха), но в любом случае он будет трудиться с высокой производительно­стью, стремиться к карьерному успеху, налаживать контакты с людьми, от которых зависит его преуспевание. Иными словами, протестант оказывается человеком, оптимально пригодным для модернизации, а, соответственно, представительконфессий, в которых не формируется подобный капитали­стический дух, менее пригодным.

Теория Вебера, скорее всего, верна. Однако, как мы видели выше, отсутствие протестантской этики не помешало многим европейским католиче­ским странам и устремиться в погоню за лидерами, и, по сути дела, догнать их. Католическая Франция вполне успешная страна. Католические регионы Германии явно не отстают от лютеранских. Север католической Италии (Пьемонт, Ломбардия) — один из наиболее развитых регионов в Европе. Католические Испания, Чехия, Польша, Венгрия провели в свое время вполне успешные преобразования, став рыночными и демократическими. Таким образом, демонстрационный эффект оказывается в данном случае важнее культурных различий.

Наличие особой культуры само по себе еще не означает длительного отставания. Вот если в культуре какого-то народа присутствуют некоторые черты, не совместимые с модернизацией, но при этом устойчиво воспроизводящиеся с каждым новым поколением, тогда проблема налицо. Тогда демонстрационный эффект не срабатывает. Или точнее, человек, зажатый между национальной культурой, отрицающей перемены, и демонстрационным эффектом, требующим модернизации, оказывается в тяжелейшем положении. Он должен либо отвергнуть соблазны внешнего мира, либо расстаться со своим миром внутренним. Он должен сломать себя, отказаться от собственной идентичности, чтобы построить общество, не уступающее в конкурентоспособности лидерам модернизации.

Россия, бесспорно, имеет свои культурные особенности. Россия — это не Америка, а Украина — это не Россия. Но ведь и Германия — не Франция, и Эстония — не Литва. У нас в стране существует представление, будто культурные отличия России от Европы очень велики, тогда как внутриевропей­ские — несущественны. Однако нет такого прибора, с помощью которого можно было бы измерить различия в культуре, как измеряются различия в росте или весе людей. Не возникают ли наши представления о масштабе культурных различий из того, что мы просто не видим иного способаобъяснить российское отставание в модернизации? Мол, если Италия догнала Англию по ВВП на душу населения и по построению демократических институтов, значит, культурные различия между деревушкой в Сицилии и промышленным центром в Ланкашире не так уж существенны. А если Россия не догнала, то, выходит, культура этой загадочной страны совершенно иная.

В этой связи появляется немало курьезных теорий, трактующих специфику российской культуры. Если общество, неспособное иным образом понять наше отставание, предъявляет спрос на «культурные» объяснения, то «рынок идей» начинает производить невероятное количество подобных объяснений. Каждое так или иначе находит своего потребителя.

Один из наиболее ярких примеров — книга «Характер русского народа» известного философа Николая Лосского.Автор предлагает некий набор черт, определяющих этот характер, — религиозность, стремление к поиску смысла жизни, могучая сила воли, любовь к свободе, доброта, даровитость и т. д. Но в качестве доказательства своего подхода Лосскийпредлагает лишь примеры из жизни узкого круга интеллектуалов, а то и вовсе ссылки на художественную литературу — на Толстого и Достоевского. В итоге мы получаем картину духовного мира некоторой части элиты (что, в общем-то, неплохо), однако для изучения модернизации, для понимания того, какие факторы влияют на производство и общественное устройство, подобные «исследования» совершенно непригодны.

Точно так же не пригодны «исследования» с выводами противоположного свойства, но основанные на сходной «методологической базе». Авторы просто придают привычным штампам форму исследования, когда пишут, например, о врожденном раболепии русского народа, о его склонности к беспробудному пьянству, о примитивизме его верований, о жестокости, о природной приверженности антисемитизму и неспособности к кропотливому, созидательному труду. При этом традиционное чинопочитание немцев, любовь к выпивке финнов, сложное отношение к евреям у поляков и тому подобные явления не анализируются. Мол, раз у них с модернизацией дела обстоят лучше, то, значит, проблемы не столь существенны.

Подобные «русофилия» и «русофобия» — две стороны одной медали. Они в равной степени не являются ни исследованиями культуры в целом, ни анализом ее влияния на модернизацию. Культурологическое исследование, которое действительно могло быть полезно для решения интересующей нас задачи, должно было бы, наверное, содержать в себе четыре элемента. Во-первых, надо найти реальную специфику русской жизни. Во-вторых, показать, что это действительно культурная черта, то есть что она передается из поколения в поколение. В-третьих, выявить механизмы этой передачи. В-четвертых, выявить механизмы воздействия данной культурной особенности на экономические и политические институты.

Научные исследования особенностей нашей культуры сегодня появляются. Например, Игорь Яковенко формулирует гипотезу, согласно которой манихейство и гностицизм представляют собой культурные коды русской цивилизации. Соответственно, видение мира у нас в свете этой гипотезы оказывается несколько иное, чем на Западе. Однако не вполне ясно, почему такое видение формируется у человека, родившегося во второй половине ХХ столетия. Слова, будто все это «впитано нами с молоком матери», не очень убеждают. Почему «молоко матери» воздействует сильнее, чем, скажем, демонстрационный эффект? Почему некое представление, присущее предкам, должно заставить человека отказаться от использования институтов, способных улучшить качество жизни, притом что человек этот — не аскет и не монах, стремящийся удалиться от мира?

А самое главное — не ясен механизм связи данных культурных особенностей с конкретными нерешенными проблемами модернизации. Связаны ли, например, манихейство и гностицизм с той макроэкономической нестабильностью, из-за которой в 1990-х годах мы так долго не могли добиться роста ВВП? Более того, породили ли именно манихейство с гностицизмом авторитарный характер Российского государства? И если да, то как быть с авторитарными режимами, известными в истории почти всех европейских народов? У немцев, испанцев или поляков проблема с теми же культурными кодами? И если так, то в чем тогда особенность России? Можно ли объяснять наши проблемы именно культурой?