Испанская ловушка, или ресурсное проклятие

После открытия Америки и обретения Испанией огромных колониальных территорий эта страна, недавно еще столь бедная ресурсами, внезапно разбогатела. Серебряные рудники, особенно находившиеся в Боливии, стали поставлять Испании большой объем драгоценного металла. Эта история хорошо известна и, в частности, была профессионально исследована Егором Гайдаром в книге «Гибель империи», однако есть один важный аспект, на который обычно мало обращают внимание. Испания не просто разбогатела и благодаря богатству перестала развиваться. Испания искала за океаном ресурсы для осуществления модернизации (в том смысле, который мог бы на рубеже XV—XVI столетий вкладываться в это понятие, если бы оно тогда существовало) и, найдя их, пошла к цели кратчайшим (наипростейшим) путем, который оказался для нее губителен.

Ресурсы в ту эпоху были нужны для того, чтобы модернизировать вооруженные силы, то есть выстроить их на новых основах, не зависящих от сложной системы феодальных отношений «сеньор — вассал». Лидерами модернизации тогда могли считаться итальянские города-государства, которые благодаря бурному развитию ремесла и торговли обладали значительными финансовыми ресурсами и использовали их, в частности, на построение эффективной армии. В основе такой армии лежали два принципиальных момента. Во-первых, войска были наемными, а не вассальными, то есть люди служили за деньги, которые им платили по факту службы, а не за землю, полученную от сеньора под обязательства будущей службы. Во-вторых, войска широко использовали дорогостоящее огнестрельное оружие.

Построить приличную по тем временам армию можно было только при наличии большого объема денег, а государства, не имевшие сильных городов, не имели, соответственно, и финансовых ресурсов. Иными словами, до появления американских серебряных рудников Испания, хорошо знакомая с передовыми военными технологиями итальянских городов-государств, не могла напрямую заимствовать этот опыт, поскольку имела чрезвычайно огра­ниченную доходную базу, поставляя на европейский рынок практически одну лишь необработанную шерсть.

Важно понимать, что ресурсное богатство «свалилось на голову» испанским королям именно в такой ситуации. Поскольку позиции государства раннего Нового времени зависели в первую очередь от модернизации армии, а не экономики, естественной реакцией Испании стало максимальное расширение и качественная трансформация вооруженных сил. Все ресурсы, которые поставляла Америка, были пущены именно на эти цели. Теоретически можно себе представить, чтобы испанцы просчитали все неочевидные последствия данной операции, но на практике, конечно, такого рода расчетов не осуществлялось.

В итоге значительное увеличение денежной массы в Испании обусловило увеличение платежеспособного спроса, однако отечественная экономика не могла его удовлетворить. Все государства Европы стали «соревноваться»: кто больше заработает испанских денег. Кто-то поставлял товары, а кто-то наемников, и в результате деньги уходили за рубеж, причем по мере возрастания амбиций испанской короны бюджет стал испытывать хронический дефицит, что неоднократно оборачивалось дефолтом. Самая богатая страна Европы именно благодаря своему богатству стала в итоге самым большим должником.

В дальнейшем на протяжении нескольких столетий Испания не могла подняться, что породило, естественно, объяснение проблемы с позиций специфики национальной культуры. Во Франции стали говорить о природной испанской лени, а в самой Испании — о величии католической державы, которая защищает веру в Бога, не размениваясь на всякие мелочи вроде экономики.

Для сравнения заметим, что другие европейские государства (в первую очередь Франция), не имея «свалившихся с неба» ресурсов для модернизации армии, вынуждены были пойти иным, чем Испания, путем. Они формировали государственную бюрократию для взимания налогов с широких масс населения, что (при определенных минусах бюрократизации) позволило сформировать современное, эффективно функционирующее государство, а за ним — и армию.

Испания же долго оставалась в ловушке, пытаясь догнать модернизирующихся соседей, но делая это не слишком успешно. В системе групповых интересов там явно доминировали интересы армии и церкви, тогда как, скажем, в бюрократизирующейся Франции наряду с аристократией шпаги поднималась так называемая аристократия мантии — чиновничество, от которого зависела судьба страны. Интересы бизнеса в XVI веке представляли высокоразвитые города Испанских Нидерландов, однако ради армии и церкви их сделали дойной коровой, что обусловило нидерландскую революцию. В итоге голландские города отделились от империи, а фламандские зачахли. Ловушка захлопнулась.

Выбраться из ловушки Испании удалось лишь во второй половине ХХ ве-ка, когда демонстрационный эффект, порожденный успехами соседних стран, стал явно доминировать над зависимостью от исторического пути.

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛОВУШКА,
ИЛИ РЕВОЛЮЦИИ ВМЕСТО ДЕМОКРАТИИ

Ловушка, в которую в конце XVIII века попала Франция, не имела никакого отношения к проблеме природных ресурсов. Как отмечалось выше, эта страна стала первой в Европе, где сформировалось мощное бюрократиче­ское государство, способное собирать налоги, необходимые для содержания армии. Однако во второй половине XVIII века военные расходы Франции значительно превысили ее финансовые возможности. Образовался большой государственный долг, обслуживать который становилось практически невозможно.

Объявить о банкротстве по примеру Испании XVI века Франция не могла, поскольку в XVIII столетии кредиторами короны были уже не отдельные иностранные банки, «кинуть» которые удалось бы без особых проблем, а широкий круг отечественных рантье. Интересами таких кредиторов нельзя было пренебречь. Потенциальным спасением могла бы стать налоговая реформа, переносящая часть бремени на дворянство, традиционно освобождавшееся от платежей в казну. Однако такого рода преобразования нанесли бы по социальной базе монархии удар не менее сильный, чем дефолт. Таким образом, Франция Людовика XVI попала в жесткую зависимость от проложенного еще при кардинале Ришелье исторического пути, на котором для поддержания величия державы требовалось выкачивать деньги из налогоплательщиков.

Король решил посоветоваться с обществом и собрал Генеральные штаты, которыми французские монархи пренебрегали около двух столетий. Однако представители элиты раскошеливаться не захотели и вместо этого потребовали свобод. Демонстрационный эффект, создававшийся двумя передовыми соседними государствами — Англией и Голландией, породил стремление французской элиты к коренной трансформации устаревшего абсолютизма.

Но вместо мягких реформ имела место кровавая революция, в которой зависимость от исторического пути пришла в острое противоречие с демонстрационным эффектом. Элиты оказались неспособны повести страну по пути парламентаризма, поскольку государство рухнуло под бременем нерешенных финансовых проблем. Слабость государства обусловила гиперинфляцию, принудительные займы и жесткое экономическое администрирование. Тем не менее «силового ресурса» революции хватило для того, чтобы двинуть страну по пути модернизации с такими колоссальными издержками, которых не было у Англии и Голландии.

На протяжении почти столетия (с 1789-го по 1870 год) Франция проходила через своеобразные циклы: революция — развал государства — авторитарная стабилизация — экономический подъем — новая революция. Такой путь был совершенно не похож на поступательное английское развитие. И это притом что Англия постоянно оставалась желанным образцом для французских элит.

Цикличность столетнего развития стала своеобразной ловушкой, в которую угодила Франция, предприняв решительные модернизационные усилия, но не имея тех исходных условий, которые были у Англии и Голландии. Франция после Великой революции и наполеоновского правления оказалась расколотой страной. Верхи общества, разделенные на четыре идеологических направления, не могли изжить свои противоречия парламент­скими методами.

Формирование каждого из четырех доминировавших идеологических направлений являлось результатом исторического пути. Точнее, того бурного революционного периода, который ломал страну «через колено», пытаясь отвергнуть прошлое, но сам при этом в прошлое уходить не желал. Поясним: за умы французов боролись легитимисты (сторонники восстановления на престоле династии Бурбонов), орлеанисты (сторонники Луи Филиппа, который правил с 1830-го по 1848 год), бонапартисты (стремившиеся утвердить династию Наполеона) и республиканцы (желавшие трансформации монархии в республику). Успеха в борьбе за власть по очереди добивались то одни, то другие, причем, поскольку каждое течение в определенный момент явно доминировало, они не желали вступать в переговоры, действуя по принципу «победитель получает все».

Была ли столь бурная жизнь следствием особой революционной французской культуры? В XIX веке многие полагали, что именно так. У французов кровь кипит от вина, тогда как у англичан стынет от любимого ими чая: отсюда и разница.

Однако после Парижской коммуны никакие политические кризисы не приводили больше к революциям. Обстоятельства изменились качественным образом. Экономическое развитие привело к формированию широкого класса обеспеченных буржуа, которым было что терять в ходе революций, а потому они не поддавались ни на какие провокации радикальных элементов (типа студенческих протестов 1968 года). Справедливости ради надо, наверное, сказать, что в маргинальных слоях французского населения сформировалась устойчивая революционная культура, которой нет даже среди узкого круга радикалов в Англии или Скандинавии. Но это все же частности, не влиявшие в ХХ веке на модернизацию.

Франция долго не могла выйти из ловушки, в которую завел ее специфический исторический путь. Однако с того момента, когда элита, реагирующая на демонстрационный эффект, стала достаточно сильна, проблемы зависимости от исторического пути были преодолены.